Николай Далекий - Охота на тигра Страница 52

— Юрий Николаевич, вы спите? — послышался удивленный и чуточку насмешливый голос Нестеренко.

— Нет, — встрепенулся Юрий.

— Говорят, вы быстро соображаете и чрезвычайно догадливы.

— Злые языки... — попробовал отшутиться Юрий, не понимавший, куда гнет Нестеренко.

— Проверим. Угадайте, для чьей башки предназначается эта улучшенная мною дубинка? Даю десять секунд, счет про себя. Начали!

Ключевский во все глаза глядел на старосту. Дурачится господин Нестеренко, или же в его словах есть какой-то особый смысл? А вдруг... Эта загадочная история с выдачей пайки Годуну в карцере... неожиданное переселение троих из их группы на проход № 1... странные для старосты разговоры... Нет, нет, случайность. Конечно же, случайность! Этот негодяй куражится, готовится лупить пленных модернизированной дубинкой на глазах у коменданта, желает выслужиться перед ним.

— Десять! — шумно выдохнул Нестеренко. — Не угадали? Э-э, Чарли, я был лучшего мнения о вас. Берите эту дощечку, на ней нужно изобразить четкими строгими буквами надпись: «Староста барака № 4». Фамилии не надо — старосты приходят и уходят... Это дело, а между делом предлагается еще одна загадка. Вот этот предмет в каком смысле можно употребить?

Нестеренко вынул из-за печки очищенный от золы колосник и, смеясь глазами, подбросил его на ладони.

— Чугунный, кило двести. Вполне может заменить любой камушек такого веса... Вы меня поняли, Соловей? Я — Семен. Получайте заслуженную пайку, рисуйте табличку, готовьте людей. Принесу шесть колосников. Ваша задача свалить четырех немцев и Бетси. Я беру на себя второго солдата. Первым наносит удар Сокол. Вопросы есть? Предложения?

— Пожалуйста, стукни меня кулаком, — тихо сказал изумленный Ключевский, опускаясь на скамью, — Покрепче.

— Эх, Юра, Юра, я понимаю... — Нестеренко тревожно взглянул на дверь и дружески потрепал Ключевского рукой по плечу. — У меня тоже нервы на пределе. Только бы нам удалось. Ничего, все будет хорошо. Бог не выдаст, свинья не съест...

И он загремел начальственно:

— Чего копаешься, Чарли? Иди и выполняй! И чтобы мне таблица художественной была!

Минуты. Мгновения...

Коменданту Каменнолужского лагеря

унтерштурмфюреру господину Витцелю

от помощника старосты четвертого барака

Донесение

С уважением обращаю Ваше внимание на тот факт, о котором до сегодняшнего дня молчал, в чем признаюсь и сожалею, поскольку самогонку для Баглая достал переводчик Нестеренко, который сейчас является моим прямым начальством и назначен Вами старостой барака. Как доставал самогонку указанный мной Нестеренко и какой между ними был разговор, того не скажу, то мне не ведомо, а брехать не имею обыкновения, только та водка и отправила Баглая в могилу, а может быть, что и похуже, а что случилось с Блохой (Горобцом по фамилии) — тоже не ясно, покрыто, как говорится, мраком, только погиб преданный человек и все из-за обозначенного Нестеренко. Теперь как ведет себя старшина: все шуточки, оскорбления, а сам втихую пайки скрывает и на коронки у пленных обменивает. Про те коронки поясню, где они взялись так как некоторые пленные золото на зубах имели, а в плен попавши начали то золото срывать, а не срывается так вместе с зубом у себя вырывали потому как вырванный зуб легче утаить, а если на месте то глянут блестит пиши пропало. Теперь мною замечено за означенным Нестеренко что он тайник какой-то в печке канцелярии готовит где несколько колосников потревожил видать коронки там держать будет куда лучше никто не подумает, а коронки те между прочим имею подозрение у таких пленных выменял как Чарли, Смирнов, Годун и прочие за которых при личной встрече с вами с глазу на глаз и в подробном порядке изложу. Донесение это стараюсь передать через руки старшего переводчика поскольку не желаю обращать на себя внимание других а Цапле доверяю полностью.

С многим уважением и бесприкословным

повиновением помощник старосты четвертого

барака своей личной подписью заверяю.

Баранов.

И наступил этот день.

Вплотную приблизились эти минуты.

Эти мгновения...

Юрий стоит на проходе у своих нар, сжимая в руке пилотку, в которой спрятал обернутый тряпьем колосник. Уже раздалась команда старосты: «Ахтунг! Снять головные уборы! Смирно!» Юрию чудится — ударил гонг, запела труба, фанфары и едва слышная мелкая дробь барабанов, как в притихшем цирке, когда свет погас и под куполом цирка «работают» свой смертельный номер освещенные голубым пучком прожектора воздушные акробаты.

Нет, это начинается съемка ответственного эпизода потрясающего документального фильма, и голос режиссера торжественно и тревожно возвещает: «Внимание! Начинаем съемку! Тишина! Свет! Начали! Камера!..»

А что звучит в ушах других, какие чувства они испытывают в эти секунды?

Юрий успевает пробежать глазами по лицам товарищей. Петр сжал зубы так, что желваки на щеках выдались буграми, в случае удачи он должен будет изображать солдата. Рядом с ним дублер — волоокий осетин Валиев с синим подбородком и глубоко запавшими глазами. Коваль и Ивашин стоят друг против друга, у одного в руке под пилоткой петля из провода, у другого — тонкий брючный пояс. Они удушат Бетси. Напротив Юрия его дублер Гусаков — молодой парень с растерянной, какой-то отрешенной улыбкой на белобрысом лице. Через два человека слева от Юрия — Колесник, Суханов, Прокопенко. Эти предназначены для фельдфебеля и врача.

Все они кажутся побритыми, все благоухают карболовым мылом — с утра пять лагерных парикмахеров скоблили машинками-нулевками подбородки пленных четвертого барака. Нестеренко все предусмотрел: отправил своего помощника Баранова наблюдать, как идет вывозка нечистот, благо в это воскресенье выпала очередь четвертому бараку, усадил Смирнова в барачной канцелярии портняжничать, дав для перелицовки свои брюки, а на его место у нар поставил Гусакова.

Где же они ? Неужели на этот раз начали с прохода № 3? Нет, идут, идут. Идут...

Юрию хочется рвануть ворот гимнастерки — не хватает воздуха, — и вдруг он с ужасом замечает, что грязного полотенца, свисавшего с нар Коваля, и изношенного ботинка, торчавшего там же из-за подушки, этой специально устроенной приманки для коменданта, не видно, так как кто-то из стоящих невдалеке пленных, спасая товарища, рванулся и в последний момент все прикрыл одеялом. Годун тоже заметил, отчаянно замахал руками, зашипел: «Не трогай, оставь, как было...» Хотел сам бросится туда, исправить положение.

Но поздно. Они идут... Солдат, овчарка, Витцель... Черт! За Витцелем, приотстав от коменданта на полкорпуса, шагает Цапля... Где он взялся?.. А у Витцеля, у Витцеля на всю щеку прихваченный двумя белыми полосками пластырь — чирий выскочил. Они что-то уловили, какое-то особое беспокойство среди пленных, движение — даже Бетси подняла голову, навострила уши — но не могут понять причины. Вытянулись по проходу все. Позади — играющий дубинкой Нестеренко — «солдата и старшину берем на себя». Он не знает, что постель на нарах приведена в порядок и комендант может пройти мимо не останавливаясь. А пластырь надо налепить себе на щеку... А Гусаков... Неужели Гусаков не понял и не поймет, что на его долю выпадает Цапля?

Шаги. Размеренные, неторопливые. Острые, настороженные взгляды. Солдат поравнялся с Юрием, оглядывается на коменданта — здесь, кажется, что-то произошло? Но он не уверен и, оглянувшись на коменданта, проходит, не сбавляя шага. Перед глазами Юрия проплывают овчарка, натянувшая поводок, гордо поднятая голова эсэсовца в фуражке с серебристым черепом и костями вместо кокарды, крест на крест перехваченный полосками лейкопластыря тампон из марли и ваты на хорошо выбритой щеке. Ну? Медлить нельзя...

— А-а-ап! — вырывается из груди Юрия короткое энергичное восклицание. Перехватив пилотку с вкладышем в правую руку, он бьет изо всей силы по выгнутой тулье офицерской фуражки.

Нет, он не поспешил и не опоздал. Вовремя!

Он успевает ударить коменданта еще раз, прежде чем накинувший проволочную петлю на голову Бетси Коваль оттаскивает от него бросившуюся защищать своего хозяина овчарку.

Кругом все смешалось, слышатся удары, оборвавшаяся на втором выстреле автоматная очередь, сопенье, глухие стуки падающих на землю тел, хрип собаки. Все немцы на земле, длинные ноги Цапли дергаются в судороге. Только фельдфебель все еще сопротивляется, извивается всем телом, хватает за ноги тех, кто его окружил, увертывается, пока подбежавший Нестеренко не наносит ему удар дубинкой.

Лежат, успокоились. Бьется в конвульсиях удушенная двумя петлями Бетси. Одна рука Коваля в крови — цапнула, все-таки...

— Всем оставаться на местах! — кричит Нестеренко. — Тишина и порядок! На дверях! Слышите? Никого не выпускать.