Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3 Страница 52

Вот к каким рассуждениям подошел я, вспоминая наши «операции Жеребец» и уже зная все, что произошло в течение многих лет после этого.

Все эти мысли вот в таком законченном виде проявились у меня, конечно не тогда, когда я возвращался густым лесом в свой эскадрон с коробкой подмышкой, а теперь, когда я пишу эти строки, будучи старым и мудрым, причем основная часть мудрости постигалась мною в долгих путешествиях по островам знаменитого архипелага ГУЛАГ.

22. «РОДИНА ЖДЕТ НАС»

Время шло, часы неумолимо отсчитывали последние секунды, остававшиеся до казачьей Голгофы. Каких-либо явных признаков подготовки англичанами пакостей против казаков не замечалось, но настроение падало. По- моему, большинство считало: что угодно, но только побыстрее.

Были и хорошие новости. Мы узнали, что домановский Казачий Стан через какие-то заледенелые альпийские перевалы все-таки перешел в Австрию, избавившись тем самым от самосуда красных итальянских партизан, и расположился в районе города Лиенца, километров в двухстах от нас. Из нашего эскадрона человека два-три отправились туда, чтобы повидать родственников, а возможно, просто полагая, что с населением Стана, состоящим более чем наполовину из стариков, женщин и детей, англичане не будут поступать слишком жестоко. Они ошиблись.

Грянул первый гром: 28 мая уехали, не знаем куда, все офицеры. Не были насильно увезены, а просто уехали. Теперь известно, что они были приглашены на некую конференцию, на которой высокие чины английской армии якобы должны были сообщить что-то важное. Причем у офицеров сразу было отобрано оружие, которое по причине большого разнообразия должно было заменено стандартными английскими пистолетами. То есть, все было исполнено максимально подло.

Если рассуждать по-человечески, то, даже уезжая на реальную конференцию, нужно было все-таки сообщить об этом казакам. А то мы узнали об отъезде офицеров только тогда, когда к нам заявился незнакомый вахмистр и сказал, что он будет исполнять обязанности командира эскадрона. О том, куда и почему уехали офицеры, он ничего не сообщил. Скорее всего, и сам не знал.

Все это было, конечно, неприятно, но особой паники не вызвало. Большинство казаков считало, что англичане решили, наконец, превратить нас в обыкновенных военнопленных, то ость засадить за колючую проволоку, а офицеры будут в отдельном лагере с относительно лучшими условиями, что везде вообще практикуется.

Наступил и наш Судный день. В это время мы находились в районе небольшого городка Эберштайн, время от времени переходя с одной полянки на другую.

Команда, и мы снимаем свой палаточный лагерь, грузим нехитрые казачьи пожитки на подводы, а мне-то и грузить нечего, кроме двух попоночных кусков, и двигаемся в путь.

Идем-едем по дороге, день прекрасный, кругом замечательные альпийские пейзажи, красота неописуемая, но все это нас не радует, настроение подавленное, но особых бед никто не ждет.

Откуда-то спереди по колонне доходит информация: всех обыскивают, а подводы отгоняют в сторону. Все начинают разоружаться, выбрасывая оружие, куда попало. Я останавливаюсь возле километрового каменного столба с цифрой «6», считаю, что это шесть километров от Эберштайна, подбираю огромный куст и хороню под ним свой Пауэр и две итальянские лимонки, которые и лимонками можно называть только условно, ибо они цилиндрической формы, но они оборонительные, и мы все называем их лимонками в память знаменитой советской гранаты Ф-1. Хороню, это значит — зарываю в скопившуюся под кустом многолетнюю засохшую листву. Может, он и до сих пор там лежит?

Сначала по сторонам от дороги никого не было, но вот начали появляться неторопливо прохаживающиеся английские солдаты с автоматами наготове. Начинается! Я вижу, как один казак срывает с предыдущей подводы вещмешок и бросается в сторону. Англичанин что-то кричит, сбрасывает с плеча автомат. Мы замираем, солдат дает две длинных очереди, но мы ясно видим, что стреляет он не в казака, а так, для виду. Казак скрывается из виду.

Подъезжаем, видим ограждение из колючей проволоки, вход широкий. В такие места всегда вход широкий, а с выходом гораздо хуже. Подводы отходят в сторону, а мы заходим туда, где уже нет свободы, и на много лет, чего мы тогда, естественно, не знали. Несколько английских сержантов быстро обыскивают движущихся сплошной цепью казаков. Я прохожу без приключений, но только отошел, слышу сзади крик и шум. Оглядываюсь, вижу: один казак напирает всем телом на обыскивающего сержанта и громко кричит, а тот отпихивает казака в грудь двумя руками. Подходит офицер, все сразу выясняется. Оказывается, сержант отобрал у казака золотые часы. По приказу офицера сержант возвращает часы, и все успокаивается. Других подобных инцидентов я не видел.

Итак, мы в лагере, хотя лагерем это место можно назвать только условно. Просто это немалая территория, покрытая травой и изредка мелкими кустиками, с одной стороны ограниченная рекой, а со всех остальных — оградой из колючей проволоки. По другому берегу реки непрерывно патрулируют английские солдаты. Не убежишь, да никто и не пытается. Где был этот лагерь? Сейчас в некоторых воспоминаниях уцелевших во всех этих водоворотах-коловоротах казаков упоминается «Вайсенфельд» с очень похожим описанием лагеря. Однако я смотрю на современную карту Австрии и вижу, что расстояние между Эберштайном и Вайсенфельдом не менее 30 километров, и мне кажется, что в тот злосчастный день пройти 30 километров мы никак не могли. Не буду я над этим вопросом ломать голову: значит, или мы были не очень близко возле Эберштайна, или же англичане загнали нас в другое место, похожий на лагерь возле Вайсенфельда.

Сложил я на голую землю свою заветную попоночку, улегся, накрылся другой и благополучно заснул. И снов не видел, хотя по Фрейду обязан был видеть какие-то ужасы, так как подсознание мое, ясное дело, было взбудоражено на полную мощность.

И пришло утро, и наступил день.

Да, тот самый проклятый Богом и людьми день, триумф лицемерия, подлости и коварства, день, который я считаю концом всего российского казачества, ибо то, что происходит сейчас под вывеской «возрождения» или «восстановления» казачества, я считаю, никакого результата для настоящего казачества уже иметь не будет.

Этот день — 1 июня 1945 года.

Нас выводят за проволоку и начинают рассаживать по машинам. Грузовики большие, закрытые брезентовыми тентами, открыт только задний борт. На каждой машине по два вооруженных автоматами английских солдата усаживаются возле кабины на скамейке, а мы — на полу или на том, что у кого есть. Мне не повезло, место досталось прямо у заднего борта, и я к нему спиной; чтобы взглянуть на дорогу, мне нужно не только повернуть голову, но и повернуться на пол-оборота всем корпусом, а так долго не просидишь.

Прямо против меня и лицом ко мне сидит знакомый урядник по фамилии Завольский, ему постоянно видно дорогу, значит, он будет сообщать что-то и мне, и всем другим.

Начинаем движение, вытягиваемся в колонну. Завольский сообщает, а я сам проверяю: колонна длинная, бесконечная, через каждые три-четыре грузовика движется бронеавтомобиль или джип, битком набитый вооруженными солдатами. На поворотах дороги, а их много, стоят танки, их орудия направлены на дорогу. Здорово вооружились британцы на безоружных казаков. Интересно было бы встретиться с ними где-нибудь в горах и лесах, да на равных.

Едем медленно, часто останавливаемся. Несколько раз слышим стрельбу, и сильную. Стреляли, видимо, с джипов, так как в машинах с казаками стрелять англичане могли только по тем, кто сидел вместе с ними в кузове.

После мне рассказывали, что с нескольких машин выпрыгивали казаки, и стрельба велась именно по ним. Были ли убитые или нет, никто не знает.

Куда нас везут, неизвестно. Географию здешних мест мы приблизительно знаем, знаем и то, что советские войска находятся в районе Граца. И вот мой урядник Завольский начинает потешать всю нашу компанию: как только по каким-то дорожным указателям он решает, что колонна движется в сторону Граца, он быстренько снимает свои унтер-офицерские погоны, а через некоторое время, увидев другой указатель, надевает их снова.

Так и едем, веселимся. В погонах Завольский — смеемся, без погон — тоже смеемся.

Но вот гляжу на него и вижу: лицо его застывает и превращается в белую маску, глаза стекленеют, а рука, держащая снятые погоны, начинает судорожно дергаться. Что такое? Поворачиваюсь кое-как всем телом: автомашина наша идет по мосту, по обеим сторонам тесно, плечом к плечу стоят шеренги английских солдат, а от середины моста — советские пограничники в зеленых фуражках, новеньких суконных гимнастерках и начищенных до блеска сапогах.

Нас выгружают. Большинство еще смеется.