Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить Страница 53

Единственный человек на батарее — командир третьего орудия сержант Хохлов — не получил еще ни одного ранения. Вместе с ящичным Кругловым он ведет интенсивный огонь из своей пушки. Но у него кончаются снаряды. Согнувшись, Хохлов в несколько прыжков достигает соседнего орудия, производит из него выстрел, прихватывает снаряд и возвращается к своей пушке. Так он имитирует живучесть батареи: стреляют-де все орудия.

А мины все плюхаются и плюхаются около пушек. Их разящие осколки умерщвляют тех, кто только что был после нескольких ранений еще жив. Застывает с бинтом в руке и санинструктор Груздев. Он только что доложил, что раненых больше нет. После многократных ранений все они погибли.

Противник понес большие потери. На батарею движется уже не лавина, а уцелевшие группы людей. Но и их мы с Хохловым удачно уничтожаем. По полю с диким ржанием носятся обезумевшие кони, здоровые и раненые.

Навожу прицел на ближайшую к нам группу бегущих фашистов. Она как раз умещается в кругу прицела. Ставлю перекрестие прицела в центр группы, жму педаль спуска и вижу, как снаряд разметывает бежавших.

Между тем минометный обстрел нашей батареи постепенно стихает и совсем прекращается. Видно, у немцев кончились боеприпасы. Мины уже не взрываются, но и батарея, по существу, мертва. Немцы от нас в двухстах метрах, они бегут уже не вдоль балки, а по диагонали, по направлению к нам, постепенно поднимаясь по пологому краю балки. Ну все, думаю, снаряды у нас кончаются, стрелять некому, в живых только мы с Хохловым, сейчас прибегут фашисты, прикончат нас, и приказ до конца не выполним.

Целюсь в новую группу, их человек двадцать, все умещаются в поле зрения прицела. Только хотел нажать на спуск, как увидел в стане врага что-то белое. Смотрю, не то нательная рубашка, не то белые кальсоны в спешке на штык надеваются. Потом, раскачиваясь из стороны в сторону, белое пятно поползло вверх. Да неужели в плен сдаются? — не поверил я своим глазам. И впрямь: машут белым флагом.

— Стой, — подаю команду на батарею на прекращение огня, хотя кроме Хохлова ее исполнять некому.

Хохлов отпрянул от прицела. Он тоже непонимающе смотрит на белое.

— Хохлов, — кричу, — бегом изо всех сил к немцам, пока не передумали! Прикажи сложить оружие! Пусть сами строятся, а ты веди их на противоположный край балки, чтобы они не рассмотрели, что батарея пуста!

Длинноногий сержант Хохлов, делая саженные шаги, помчался вниз-наискосок к немцам. А я подумал: сейчас они схватят его и растерзают. Но Хохлов подбегает к немцам, останавливается метрах в десяти, держа автомат навскидку. Что-то говорит им, жестикулирует. Наверное, перед Хохловым была группа немецких командиров. Они стали голосом и сигналами подавать своим разрозненным группкам команды. Вижу, к белому флагу со всех сторон начали стекаться остальные немцы. Сбрасывают в кучу оружие, строятся в колонну по восемь или десять человек. Старший немец встал во главе колонны, и все они двинулись на тот край балки.

Хохлов с автоматом на изготовку бодро шагает сбоку. Сколько же их там, думаю, пятьсот, тысяча? Спохватился и стал ползать от орудия к орудию, поворачивая стволы пушек направо, в сторону немецкой колонны. Пусть оглядываются и чувствуют себя под прицелом. А у нас и стрелять-то нечем и некому. Батарейцы, двадцать четыре человека, лежат мертвыми.

Многие изуродованы разрывами мин до неузнаваемости, погибли после многократных ранений. Да разве можно было уцелеть в таком аду?!!

До сих пор считаю, что в ближнем бою, кроме пулемета, нет страшнее и эффективнее оружия, чем 82-мм миномет. Мина падает почти вертикально, и на месте падения остается лишь маленькая воронка размерами с котелок. Но, взрываясь, мина разметывает свои осколки во все стороны низом, над самой землей в таком количестве и с такой силой, что буквально сбривает всю траву, оставляя черное пятно до пяти метров в диаметре. Все живое, находившееся на этом зловещем черном пятне, перестает существовать — разрывается на кусочки и разбрасывается вокруг. А когда эти черные пятна перекрывают друг друга, когда они накрывают орудийные расчеты в ходе боя — ну кто же тут уцелеет?!

Из двадцати шести уцелели только мы с Хохловым. Ползая от орудия к орудию, чтобы навести их стволы на пленных немцев, я одновременно тщательно осматривал лежащие тела — с надеждой, что кто-нибудь еще дышит. Но все мертвы.

А время идет. Стоят на том краю балки в полукилометре от батареи немцы. Они повернуты лицом к нашим пушкам, ждут своей участи, а Хохлов в нетерпении переминается с ноги на ногу, тоже ждет — но чего, он же знает, что я на одной ноге? Меня в тот момент возмутили водители наших автомашин. С началом боя я отправил их в соседнюю балку, в укрытие. Но когда бой кончился, они же слышали, ну почему никто из них не едет сюда?! Может, думают, что батарея погибла, и боятся появиться здесь? Это же шоферы — народ тыловой, в боях не участвуют. Неужели и командир полка не побеспокоится о нашей участи? Сейчас пленные задушат нас. Их же сотни. На том и конец будет.

Пока я разрезал перочинным ножом штанину, перевязывал рану, никто из наших на горизонте не появился. Страх стал одолевать меня больше, чем во время боя. Срезал куст, сделал посох — не такую уж толстую, но довольно прочную палку, можно опереться. И вдруг слышу — шум моторов! Неужели наши шоферы опомнились?! Показались грузовые машины, в кузовах — солдаты. Оказалось, это разведрота дивизии. Из первой машины вышел капитан Михайлов, командир разведроты, он хорошо знал меня еще с тех пор, когда я ходил за «языком».

— Бери пленных, — говорю, — вон они стоят.

Михайлов отправился к пленным немцам. Их оказалось восемьсот с лишним человек. Он привел их в село Каракуй, что стояло в двухстах метрах от нашей батареи, построил в широком дворе в полукаре. Когда я появился в этом дворе, Михайлов окончил говорить, а один из пленных вышел из строя. Я стоял, опираясь на палочку, рядом с Михайловым. Немец вытащил из кармана желтого цвета целлулоидную баночку, отвинтил крышку и показывает содержимое:

— Вот как мало немцы дают нам масла! Своим-то солдатам больше! — сказал пленный на чистом русском языке. — А ведь мы воюем даже лучше немцев! Вы это на себе сегодня почувствовали. Это мы в вас из минометов стреляли.

— Кто это? — спрашиваю Михайлова.

— Власовец. Их тут большинство, а всего восемьсот двадцать шесть человек.

— Ах гад! Похваляется, как он нашу батарею истреблял! — Обращаюсь к пленному: — Откуда же ты родом?

— Я воронежский.

— Ты смотри, земляк! — воскликнул я и поковылял к власовцу.

Тот в растерянности смотрит на меня. Изо всей силы, на какую я только был способен во зле, бью «земляка» палкой по голове. Он рухнул на землю. Не знаю, что с ним было. Не интересовался. Возвращаюсь на середину к Михайлову и громко спрашиваю строй:

— Еще воронежские есть?

Молчание.

— Ах вы сволочи! Своих убивали да еще жалуетесь нам на немцев, что плохо вас кормили!

На этом закончился наш разговор с пленными.

Я оказался с раненой ногой в санбате. Никто из начальства не поинтересовался мной, не позвонил по телефону, не навестил, чтобы сказать доброе слово за сделанное нами в той балке под селом Каракуй в Молдавии.

После войны посетил я нашего генерала, он спросил:

— А не знаешь ли того командира, который в Молдавии лавину фашистов остановил, столько перебил и в плен под тысячу взял? Я ездил смотреть ту балку. По-моему, он жив остался.

Когда я ответил, что перед ним тот самый командир, он удивился и спросил:

— А почему же мы тебе Героя не дали?

Ну что я мог сказать генералу?

Часть третья

Вот она, Восточная Европа!

Сентябрь 1944-го — май 1945 года

Глава пятнадцатая

Румыния — Болгария — Югославия

Сентябрь — октябрь 1944 года

К концу августа 1944 года была уничтожена Ясско-Кишиневская группировка противника, и мы наконец-то изгнали немецких оккупантов из пределов своей страны. Но они были еще сильны, и нужно было их добивать. Сколько еще потеряем мы наших людей, пока добьемся окончательной победы! Но воевать стало веселее — мы все время наступаем. Пока мы бились с окруженными немцами, наши войска форсировали Дунай, перешли румынскую границу и взяли порт Констанца. И вот мы в Измаиле — городе суворовской славы. Дальнейший боевой путь нашей дивизии намечен через Балканские страны. Впереди за Дунаем — Румыния.

31 августа мы переправились через Дунай у Измаила и направились на юг, к болгарской границе.

Румынское население пряталось от нас, особенно женщины: боялись, что мы будем мстить им за бесчинства румынских солдат в России. А нас поразила сплошная нищета народа. Убогие, ободранные, когда-то побеленные мелом хаты. Зашли в один из домишек. Глиняные полы и пустота внутри. Вместо кроватей — настеленные на козлы доски, прикрытые обрывками старых домотканых дорожек. Ни занавесок, ни единой вещицы из фабричной ткани. На хозяевах — тощей, согбенной старушке и ее супруге, давно не бритом старике, — грязные, замусоленные одежды. Когда мы присели на лавку спинами к столу, старушка жестами показала: не хотим ли мы есть? Мы из любопытства не возразили, и женщина достала из печки горшок с мамалыгой. Это единственная еда у них: темно-коричневая каша из кукурузной крошки. Ни хлеба, ничего больше нет. И ничем эта каша не заправлена. Без жира и масла еда была безвкусной. Чтобы не обидеть стариков, мы пожевали пару ложек и поблагодарили хозяев. Аналогичная картина и в других хатах. Встречались домики без дымовых труб и без окон. На полях — сплошные межи, так как очень маленькие земельные наделы. А боярские усадьбы окружены со всех сторон каштанами, тополями, черешней.