Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 53

Прохоров, кажется, пропускал доверительные признания Зангиева мимо ушей. Он словно чего-то ждал, осматривался с подозрением, все не верил: один Махар явился, либо еще кого-то привел с собой…

— Зачем я тебе понадобился? — сухо спросил Прохоров.

— Думал, денька через два сбежать к товарищам. Сколько тут валяться на койке! Может, компанию составишь?

— Ты хочешь сказать, что уже поправился? — Прохоров указал на окровавленный бинт на его руке.

— Так сейчас саданул, представляешь. — Махар поморщился, стал растирать руку повыше раны, но боль не проходила, а скорее нарастала. — Вот не повезло. Теперь придется немного переждать.

Зангиев приуныл, чувствуя, что наверняка ожидает его неприятный разговор с Елизаветой Христофоровной. Что он ей скажет в оправдание? Может, на перевязку не ходить? Предупреждала ведь настоятельно быть осторожным. А он? Достанется теперь от Соколовой. И поделом. Столько внимания ему уделяла, старалась.. До чего же он незадачлив. И угораздило его идти искать Прохорова. Тоже мне следопыт, лазутчика обнаружил.

Саша пропустил вперед Зангиева и, чуть отстав, пошел за ним Он быстро спрятал в карман бушлата пистолет, но руку оттуда не вынимал.

Перешли ров, стали подниматься по порогам ущелья.

Махар только теперь подумал: «А Прохорова-то что привело сюда?» Он обернулся и сказал:

— Я знаю, почему ты испугался. Ты ходил в город.

— Ты что? Спятил! Туда не пройти.

— Брось! Что я, по-твоему, трепаться всем буду? Что, не понимаю: за такое по головке не погладят. А ты знаешь, и я хотел было… — Он смутился. — Но не решился.

— Ладно. Только смотри никому! Идет?

— Можешь не предупреждать. — Махар пошел дальше.

Его знобило. Захотелось поскорее к медикам, в палату. Он чувствовал, что еще немного — и силы покинут его.

Ночью у Махара поднялась температура, он терял сознание, бредил. Елизавета Христофоровна не отходила от его койки. А если и отлучалась, то ненадолго.

Пришел проведать мать Виктор. И застал ее у койки Зангиева.

— Что с ним? Говорил, что у него все нормально…

— Все шло хорошо. — Она и сама была удивлена. — Рана, не поверишь, заживала на глазах. Он даже пытался упросить меня, чтобы я его отпустила в батальон. И вот, пожалуйста, — развела она руками. — Буквально за час какой-то произошла такая перемена… Упал? Ушиб сильно? Спрашивала я его, а он молчит, виновато прячет глаза, а сам едва на ногах держится. Я уж, грешным делом, знаешь о чем подумала? Не пытался ли он сходить в Терек?

— Погоди, мама. — Истинный смысл слов ее, похоже, только теперь дошел до Виктора. — Ты что-то путаешь. Парень он дисциплинированный. Уж я-то знаю Махара! Не может быть, чтобы он…

— Стала бы я наговаривать на парня!

— Он сам в этом признался?

— Он такое в бреду говорит — диву даешься. — Волнение матери передавалось и сыну. — И за немцами гнался, — продолжала она, — и от немцев убегал. И Прохорова высматривал… Винегрет полнейший. А может быть, он с Прохоровым ходил?

— А почему Прохоров еще здесь? — Виктор посмотрел на мать усталыми, покрасневшими от бессонных ночей глазами.

Она ответила не сразу, словно сомневалась в том, надо ли говорить сыну о своих медицинских делах.

— Рана у Прохорова то заживает, то опять кровоточить начинает. Ничего не пойму. Решила оставить, пусть окончательно заживет…

— Ты педантична, мама. — Виктор и сам не ожидал, что невзначай больно заденет ее.

— Мало хорошего в том, что тебя, недолеченного, поспешили отправить на фронт! — сердито вымолвила мать. — Еще неизвестно, чем это может кончиться. И по сей день хромаешь.

— Не сердись, пожалуйста, — улыбнулся Виктор. — Устал я от всего. Сегодня высплюсь. И все будет как надо. И прихрамывать перестану.

— Это неплохо, что шутишь. А между тем вид мне твой очень не нравится.

Скала угрюмого КазбекаДобычу жадно сторожит,И вечный ропот человекаИх вечный мир не возмутит.

Вспомнились Виктору последние строчки из «Демона», и произнес он их в меру торжественно, но не во весь голос, а шепотом, чтобы не разбудить раненых. Елизавета Христофоровна воздержалась от дальнейших упреков, и они оба помолчали. Вспомнили, как Виктор долгими вечерами читал матери стихи Лермонтова, рассказывал о его жизни. И ей он привил любовь к поэту, и она стала брать на ночные дежурства с собой сборник стихов…

Голос Зангиева вывел их из задумчивости.

— Заира! — Махар порывисто оторвал от подушки голову, заговорил в бреду поспешно и тревожно: — Ты не подумай — я не трус. Все равно приду к тебе. Вот увидишь. Клянусь! Прохоров? Ну и что! И я смогу. — Лоб парня покрылся крупными каплями пота. Он замолчал внезапно, провел языком по сухим, потрескавшимся губам и, чуть приоткрыв глаза, вымолвил беспокойно: — Фрицы! И сюда пробрались лазутчики. У-у, гады! Ищете лазейку? Я вам покажу. Вы у меня найдете. Там ров, ага. Бросайтесь. Это ты, Саша? Стой, кто идет? Да ты что? Не узнал? А что у тебя в руке? Пистолет? Откуда? Трофейный? Будешь стрелять? Испугался? Чудак. Шуток не понимаешь. Нет, не выдам. Не бойся. Ты на Кавказе живешь. А не там… Кто мы? Друзья. Дружны, как пуговица и петля. В бою можно быстро разобраться. Меня не надо проверять. Да. Ты молодец. Ты пошел. А я — думал. Ничего, пойду. Вот увидишь, Заира. Все равно приду к тебе. Подожди. Скоро, очень скоро…

Виктор слушал с настороженным вниманием. Махар произнес еще несколько невнятных слов и смолк. А комбат продолжал напряженно думать, пытаясь по этим отрывочным фразам представить, что же могло произойти с Зангиевым.

Лиза подошла к койке, осторожно вытерла бинтом влажный лоб парня и сочувственно вздохнула.

— Боже! А если бы попался немцам! — обронила она. — С такой-то рукой, что бы он сделал…

— Махар вернулся в палату один? — спросил Виктор, стараясь скрыть от матери волнение. — Или его привел Прохоров?

— Я не заметила, когда он вернулся. Меня позвала медсестра к тяжело раненному… Говорю тебе, сынок, Махару было хорошо. Даже на фронт рвался. И вдруг потерял сознание. Когда пришел в себя, спрашиваю: что с тобой? На рану показывает. То ли он упал на раненую руку, то ли… — Лиза перехватила взгляд сына. — Ты считаешь, что они подрались?

— А ты как считаешь?

— Думаю, что нет. Но ссора была. Ты ведь слышал, что Махар говорил.

— А из-за чего?

— Вообще все довольно странно.

— А Прохоров к тебе не подходил? — Ему вдруг почудилось, что мать от него что-то скрывает.

— Нет. — Мать смотрела на него с удивлением. — Ты считаешь, что ему нужно было подойти ко мне? Он мог что-то прояснить?..

— Плюнь. Не ломай голову. — Виктор решил переменить тему разговора, чтобы мать ничего не заподозрила. — Повздорили — помирятся. Не до мелких теперь ссор.

— Да, конечно, — согласилась Елизавета Христофоровна. Она снова подошла к Махару, постояла над ним. — Дышит ровнее. К утру ему будет легче. И ты, сынок, иди спать. Или опять тебе уходить? — спросила она и поглядела на него с нежностью и сочувствием: не раз уходил он неожиданно.

— Говорю тебе, сегодня надо выспаться, — в меру бодро ответил матери Виктор и поделился: — Скоро будут вас отсюда переселять.

— И нас тоже? — Легким движением руки Лиза указала на койку, на которой лежал Махар.

— Всех, мама.

— Так осложнилось положение?

Виктор помедлил с ответом. Часа два назад командир полка сообщил неприятную новость. «Дела внизу у нас скверные, — сказал Ващенко. — Фашисты продвинулись на юг. Бои идут уже под Нальчиком. Командование Северной группы считало, что гитлеровцы нанесут основной удар под Моздоком, а фашисты начали новое наступление на нальчикском направлении. Враг в этом районе сосредоточил две танковые дивизии, а в тридцать седьмой армии — ни одного танка… Судя по сводкам, поступающим оттуда, день за днем танковые части противника при поддержке авиации наносят мощные удары по нашим войскам».

Ничего этого рассказывать матери Виктор, разумеется, не стал.

— Приказано эвакуировать. — Он не стал говорить о том, что помимо местных жителей, а их не менее полутора тысяч набирается в небольших селах ущелья, предстоит переправить через перевал несколько сот раненых, более десяти тонн молибдена, двадцать пять тысяч голов рогатого скота.

— Раненые меж собой тут говорили. Немцы, мол, бросают в ущелье большие силы. Пытаются пройти к перевалам и с этой стороны. Я, правда, не поверила, не стала придавать значения. Мало ли кто что говорит. Теперь понимаю…

— Ничего, мама. Погоним еще фашистов. Вот увидишь, погоним.

— Верю, сынок. И отец твой никогда не терял самообладания. «Россию, — говорил, — никогда и никому не удавалось покорить».

Виктор вышел из небольшого помещения медиков. Ночь стояла холодная, совсем как зимой. И она, пожалуй, близится, октябрь почти на исходе.