Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки? Страница 54

— Тогда не смею вас задерживать, господин капитан!

Генерал и его офицеры разочарованы. От офицера из штаба армии они ожидали большего, чем передача приказа. Не дожидаясь, когда капитан штаба армии покинет блиндаж, генерал кричит Виссе:

— Можете начинать, господин обер-лейтенант! Виссе читает, делая паузы для перевода после каждого абзаца. Биндер переводит.

Совершенно секретно, особой важности

Штаб 6-й армии

Штаб армии, 21 ноября 1942 г. 12.45.

Приказ 20-й румынской пехотной дивизии Находящиеся в подчинении 4-й немецкой танковой армии соединения 4-го румынского армейского корпуса и 29-й мотопехотной дивизии немедленно переходят в подчинение штаба 6-й армии.

Исходя из этого, как командующий 6-й армией приказываю:

…Противнику удалось глубоко вклиниться с обоих флангов: ликвидация этих вклинений еще не завершена.

В ходе сокращения линии фронта с целью прояснения обстановки и укрепления положения отодвигаются назад линии обороны на южном направлении.

20-й румынской пехотной дивизии надлежит занять следующий участок обороны: начиная с высоты в двух километрах к югу от Цыбенко, включая Цыбенко, вдоль отходящей на запад петли реки Червленой по железнодорожной насыпи, спроектированной железнодорожной ветки на Карповку и далее вдоль железнодорожной насыпи до Кравцова.

Дивизии надлежит с наступлением темноты отступить на новую линию обороны и еще под покровом ночи немедленно окопаться. При строительстве позиции использовать железнодорожную насыпь и имеющиеся русские укрепления. Хранящиеся на складе боеприпасов восточнее Кравцова фугасные мины предоставляются 20-й румынской дивизии и должны быть незамедлительно установлены ею перед собственной линией обороны.

Справа от румынской дивизии по линии обороны размещаются части 29-й мотопехотной дивизии, а слева надлежит установить связь с 297-й пехотной дивизией.

Еще в течение ночи следует рассчитывать на высадку войск воздушного десанта, назначение которых — прикрыть бреши в линии фронта на западе.

Штаб 20-й румынской пехотной дивизии использует для размещения командного пункта дивизии блиндаж 4-го армейского корпуса, расположенный в балке восточнее Кравцова. Дальнейшие приказы будут доставляться мотоциклистами-связными.

Подпись: генерал-полковник Паулюс, командующий 6-й армией.

Генерал смотрит на Виссе и протягивает руку за приказом.

— Генерал-полковник Паулюс называет новую линию фронта линией обороны. Таким образом, он соглашается с тем, что русским удалось окружить все расположенные в районе Сталинграда немецкие и румынские войска! Судя по его приказу, он, кажется, намерен ограничиться тем, чтобы занять круговую оборону своей 6-й армией и подчиненными частями 4-й танковой армии? — кричит генерал и хватается за голову. — Двадцать две дивизии обрекаются на бездействие! Военачальник, имеющий вместе с подчиненными частями в своем распоряжении более 300 000 солдат и понимающий, что русские с каждым часом наращивают свою мощь, ничего не предпринимает против этого!

— Господин генерал, я убежден, что…

— А я нет! — перебивает генерал. — У меня нет желания оставаться в этой мышеловке! Моя дивизия так сильно пострадала, что уже небоеспособна. Наши потери составляют больше шестидесяти процентов в живой силе и технике. Мы потеряли свои продовольственные склады и склады боеприпасов. У нас, как вы знаете, нет никаких тыловых служб. Дивизию надо выводить из района боевых действий, пополнять свежими силами или, учитывая сложившееся положение, как минимум заново сосредоточить, чтобы не потерять полностью. Могу только выразить свое удивление, что не было предотвращено достижение противником совершенно очевидных оперативных целей, и не были расстроены планы по нашему окружению.

Мне нужна полная ясность, поэтому прошу вас, господин обер-лейтенант, передать мою просьбу о неотложном разговоре с господином генерал-полковником Паулюсом!

Требование румынского генерала дать ему возможность поговорить с генерал-полковником Паулюсом наводит Виссе на размышления. Конечно, у Кнауча, Зелльнера и других солдат штаба связи есть свои источники информации. Они прослушивают в автомашине с радиостанцией пропагандистские передачи и известия противника. В них всегда называют имена, цифры и приводят доказательства того, как отлично информирован противник о том, что происходит в немецком руководстве вплоть до самых высоких штабных инстанций, а в дополнение к этому передаются репортажи о катастрофическом положении на немецком Южном фронте.

«Если бы русские знали, что в действительности дело обстоит еще хуже, чем в их передачах!», — думает Виссе. Он напускается на Зелльнера:

— Если вы забыли, то я хотел бы еще раз вам напомнить, что прослушивание русской пропаганды запрещено и подлежит строгому наказанию.

И, понимая, что это не поможет, Виссе все-таки приказывает:

— Запрещаю от своего имени всем служащим штаба связи слушать эту чепуху. Вы верите тому, что вам рассказывает враг, и даете себя деморализовать!

— Но то, что мы окружены, это же факт, господин обер-лейтенант! — вмешивается Кнауч.

— Да? Тогда вам известно больше, чем генералу и мне! Я уже не раз побывал в «котле». До сих пор нам всегда удавалось выйти из окружения. На Ладожском озере было еще почище, чем здесь!

— Но окружить целую армию, поймать как кролика в мешок — такого русским еще не удавалось сделать, господин обер-лейтенант!

Как надоели эти чадящие огарки, желтый свет от свечей над удрученными рожами Кнауча и Зелльнера, голые каркасы кроватей, полумрак и сырость блиндажа! Виссе спасается бегством на улицу и идет вдоль деревни.

До вчерашнего дня здесь, в Гавриловке, располагался обоз 297-й пехотной дивизии. Блиндажи по большей части опустели, двери и окна вырваны вместе с рамами. Каждый осколок стекла покрупнее и каждый кусок дерева прихвачены с собой. Ведь обломок оконного стекла, пропускающий свет и солнечные лучи в земляные дыры, это настоящая драгоценность.

С подозрением смотрит Виссе на какую-то русскую, черпающую обледенелым жестяным ведром воду из проруби в ручье. Когда та поднимается, он видит, что она стара и идет прихрамывая. Она не ушла вместе с потоком беженцев на Дон, а осталась здесь с детьми, которые обыскивают теперь каждый уголок, стараясь подобрать то, что оставили после себя солдаты.

От заржавевшего куска проволоки или гвоздя до окурков и мелких клочков бумаги — им все может пригодиться. Старуха не может взобраться по крутому берегу ручья, соскальзывает, падает и проливает воду на обмотанные лохмотьями ноги. Виссе с опаской озирается по сторонам.

Немецкого офицера не должны видеть за таким занятием. Он берет ведро у старухи, вновь наполняет водой, преодолевая чувство отвращения (так как она растрепана, неопрятна и покрыта слоем грязи) берет ее под руку и помогает взобраться на обледенелый берег ручья.

«Русская мать! — думает он, — может быть, и моя мать выглядела бы не лучше, если бы ей пришлось пройти этот ад войны».

В то время как Безе стоит на стреме, Кремер подозрительно долго вертится вокруг большого сарая, где расположен продовольственный склад.

«Сюда я подоспел как раз вовремя. Эти двое опять что-то замышляют, а мне потом отвечать», — рассуждает Виссе.

— Что вы здесь делаете? — прикрикивает Виссе на зондерфюрера.

— Тише, господин обер-лейтенант! Там, внутри, продсклад 297-й пехотной дивизии. Его должны вывезти. Чего там только нет! — Кремер вынимает из кармана две плитки шоколада и протягивает их Виссе.

— Этого добра там ящики! Но упрямый начфин из штаба, ведающий складом, ничего не хочет выдавать! Наверно, решил все оставить русским!

Безе призывает Виссе что-то предпринять против этого.

Неожиданно раздается шум, слышатся выстрелы и проклятия. Из румынского штабного блиндажа, метрах в трехстах отсюда, выскакивают румынские офицеры. Во главе с генералом они устремляются навстречу толпам румын, бегущим с высоты перед деревней.

— О господи! Опять они драпают! — Безе и Кремер, задыхаясь, бегут вслед за Виссе, который на своих длинных ногах быстро вырывается вперед и догоняет румынских офицеров, в спешке схвативших винтовки и автоматы и палящих теперь в воздух, чтобы остановить и погнать назад румынских солдат. Если они натыкаются на солдата, который не сразу поворачивает назад, то на него сыпятся пощечины, пинки и удары прикладами.

Держа карабин у бедра, генерал первым штурмует высоту. Он в гневе швыряет оружие в группу идущих навстречу румын, кричит им, чтобы они остановились, и, хватая воздух ртом, прижимает руку к сердцу. За высотой в сумраке наступающей ночи широко расстилается степь.

В темноте поодиночке и группами бегут в панике перед десятком русских танков, виднеющихся на горизонте и держащих их под обстрелом, румынские солдаты. То и дело из танковых орудий вырываются вспышки пламени, и смертоносный светящийся след падает прямо в толпу бегущих румын. Никто не позаботится о раненых, которые, воя от боли и прося о помощи, корчатся на земле. Ночной ветер запорошит степь рыхлым снегом, занесет окоченевшие и замерзшие трупы и прикроет искаженные ужасом смерти лица. А если кто-то остался еще жив и жалобно скулит, то и он пожелает себе, чтобы пришли русские и избавили его от мучений ударом приклада по голове или выстрелом.