Марина Чечнева - Небо остается нашим Страница 54

Время от времени я подучаю письма из Горького - то от вожака сормовских комсомольцев Володи Кашичкина, то от учащихся ГПТУ № 26{12} (так теперь называется ФЗУ, которое перед войной окончил Костя).

…Вначале мы думали организовать в одном из классов музей памяти К. И. Давыдова, но собрали столько материалов, что решили весь третий этаж посвятить Константину Ивановичу, - сообщили мне ребята.

Наши авиамоделисты сейчас делают модели самолетов Р-5 и Ил, на которых он летал.

Педагогический совет принял решение о зачислении К. И. Давыдова навечно в списки учащихся группы №1. Этот номер будет присваиваться учебной группе, которая по результатам за первый год обучения добьется лучших показателей. Первым в этой группе будет значиться К. И. Давыдов.

Физкультурники училища приняли решение 5 и 6 ноября ежегодно (в день рождения Константина Ивановича) проводить блицтурнир по баскетболу на приз Героя Советского Союза К. И. Давыдова…

В День Победы мы ежегодно будем направлять группу лучших учащихся для возложения венков на Новодевичьем кладбище на могиле майора К. И. Давыдова…

На стене моей комнаты висит портрет Кости. Мы с Валей любим вдвоем сидеть здесь. Посадим, помолчим - и вроде бы поговорили с дорогим человеком.

* * *

Нелегкий, в общем-то, путь выпал на мою долю. Но все же, должна признать, что в жизни мае повезло.

Повезло на верных друзей и высокое солдатское братство. Повезло в том, что встречалась и работала рядом с людьми удивительного мужества, таланта, высокой внутренней чистоты.

Сложно рассказывать о тех, кто был для тебя одновременно другом, легендой, неподдельной живой любовью в [228] чей образ воплотился на твоих глазах в бронзу бесчисленных памятников.

Я поймала как-то себя на том, что мы не всегда до конца понимаем все величие и значимость такого емкого слова, как слово «история». Совсем недавно, кажется, я разговаривала с Юрием Гагариным, мы смеялись, и в ту минуту я меньше всего думала о том, что мой обаятельный собеседник уже при жизни являлся частицей истории. И не только России, но и всего человечества. А вот не стало его - и сразу иной меркой я мерю и тот разговор, и другие встречи с ним, и все, что совершил этот отважный сын Земли.

Так всегда бывает с настоящими людьми. В жизни они меньше всего думают о рубежах, которые пройдены. Мысль их занята будущим и сегодняшними делами, а мы знаем, сколько наплывает их ежечасно, ежедневно. Человек вроде бы растворяется в них.

Я сказала «вроде бы» потому, что настоящая, большая личность остается сама собою и в большом и в малом. Истинная натура не делится, не дробится на взаимоисключающие друг друга состояния, и потому бронзовая Марина Раскова никогда не вытеснит из моего сердца и памяти живую, смеющуюся, строгую, спокойную и милую женщину, которую я знала.

Когда мы говорим «история», наши представления ассоциируются с чем-то подернутым дымкой времени, отошедшим в годы.

А мы шли рядом с этой историей, соприкасались с ней ежеминутно, даже не предполагая, что потом будем мучительно восстанавливать в памяти каждый прожитый с такими людьми день. Потому что такой день тоже был подвигом, непрекращающимся во времени, а значит, еще более значимым, весомым…

Во время войны до нас дошла весть о подвиге Алексея Маресьева, который был сбит в одном из трудных боев и получил тяжелое ранение в ноги. Мы знали, что он приземлился на вражеской территории и около одиннадцати суток полз к своим. Замерзшего летчика нашли в лесу и спасли от смерти крестьянские ребятишки Сережа Малин и Саша Вихров.

Потом, еще будучи на фронте, мы узнали о несгибаемой воле Алексея Маресьева. Лишившись ступней ног, летчик добился возвращения в боевой строй и вместе о [229] товарищами по оружию продолжал громить гитлеровцев на своем самолете-истребителе.

После войны я несколько раз прочла замечательную книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке». А потом и сама познакомилась с Алексеем Петровичем. Случилось это в 1948 году, в военном санатории Марфино, под Москвой. Мы с Костей набрались смелости и первыми подошли к Маресьеву.

Алексей Петрович, видимо, понял наше состояние. Не говоря ни слова, он улыбнулся и крепко пожал нам руки. Его поведение было столь естественным и дружелюбным, что мы с Костей сразу воспрянули духом. Завязался непринужденный разговор. Потом выяснилось, что наши комнаты в санатории находятся совсем рядом. Мы стали часто встречаться…

В 1956 году, когда в нашей стране был создан Советский комитет ветеранов войны, его ответственным секретарем единодушно был избран А. П. Маресьев. С этого времени я, как член комитета и член президиума, часто встречаюсь с этим редкостным человеком. И чем ближе узнаю его, тем безграничней чувство огромного человеческого уважения и искренней дружбы, которое я к нему питаю.

Все послевоенные годы А. П. Маресьев посвятил неутомимой борьбе за мир. Он - член Всемирного Совета Мира, член президиума Союза советских обществ культурных связей с зарубежными странами. Голос Маресьева, обличающий поджигателей новой войны, звучал с трибун многих международных конгрессов. И люди всего мира внимательно прислушивались к нему.

Алексей Петрович и сейчас все так же прост в обращении с окружающими. Нельзя не восхищаться его спокойствием, скромностью, внимательностью к людям. И я счастлива, что работаю под его руководством, что являюсь его современницей…

Думая о своих сверстниках, я невольно провожу параллель между ними и молодыми людьми, с которыми встречаюсь сегодня. И хорошо вижу, как много у них общего. Вспоминаю нашего любимца Юрия Гагарина. Он был первым, и на него обрушилась вся земная слава. Он выдержал. Он до конца дней оставался самим собой: скромным, умным, обаятельным человеком. И в то же время в чем-то он не был и не мог быть прежним. Когда [230] Гагарин совершал свой легендарный полет вокруг планеты, он не являлся космическим специалистом в буквальном смысле этого слова. Он стал им. И пожалуй, мало кому из выпускников Академии имени Жуковского приходилось учиться в столь нелегких условиях, как ему. Беспредельно добрый к людям, Гагарин не терпел снисхождения к себе самому. Все, чего достиг, он добился собственным трудом и энергией.

Так передается эстафета поколений.

* * *

Когда, оправившись после гибели Кости, я вернулась в спортивную авиацию, она целиком захватила и увлекла меня. Как в былую пору юности, мне подчас не хватало времени на сон и отдых. Но что-то неладное стало твориться со здоровьем. С каждым разом меня все дольше задерживали на врачебно-летной комиссии. А потом, в конце 1956 года, вынесли приговор - запретили продолжать летную службу.

Авиации было отдано восемнадцать лучших лет жизни, летать хотелось вечно, но это оказалось невозможным…

Теперь у меня стало больше времени, чтобы осмыслить пережитое и рассказать о нем людям. И раньше, будучи очень загруженной, я ухитрялась всегда находить время, чтобы встречаться с молодежью. В последние же годы такие встречи стали для меня внутренней потребностью. Ведь каждая из них дарит не только радость общения с теми, кто идет нам на смену. Каждая из них является словно бы волнующей встречей с моей фронтовой юностью…

Не однажды и с большим удовольствием выступала я в университете на Ленинских горах. И каждый раз, попадая туда, с трепетом рассматривала в вестибюле стенд с фотографиями бывших студентов - героев войны. Среди них и она, милая, родная наша Женя Руднева. Все до мельчайших черточек знакомо мне в ее незабываемом лице. С ней, с ее юностью много связано у каждой из нас.

Я всегда вспоминаю Женю в дни, когда наша страна одерживает победы в космосе. Как мечтала она о запуске искусственных спутников Земли, о старте космических кораблей, направляющихся на другие планеты. Как верила, что все это будет. [231]

Так я и начала выступление, рассказывая о Жене, о ее короткой и беспримерной жизни…

Много лет я собираю материалы и документы о ней, встречаюсь с людьми, которые знали ее в различные годы жизни.

Родители Жени жили до самой смерти в городе Бабушкине, под Москвой. Мы с однополчанами часто бывали у них. Все в их квартире напоминало о нашей подруге.

В последний раз мы навестили Анну Михайловну и Максима Евдокимовича Рудневых втроем - Ира Ракобольская, Катя Рябова и я. Тогда, листая дневник Жени, я опять перечитала запись, которую она сделала, познакомившись с романом «Как закалялась сталь». Из записи ясно, что Женя ставила превыше всего тех людей, для которых личное - ничто по сравнению с общественным.