Андрей Дугинец - Стоход Страница 54

— Так и бэнде: немцы раз-раз и — в Москву!

— Ха! Так еще только бэнде? — передразнила Козолупиха. — А ты ж говорил, что они уже там, в Москве!

— Попался! — радостно закричали мальчишки.

А взрослые дружно засмеялись.

И это была, пожалуй, первая веселая минутка на улице Морочны за полмесяца войны.

А Барабак, усмехнувшись, гнул свое:

— Цо за вояки из таких, как те четыре быдла, цо вы орлами величаете? Бегут они от первого выстрела, как овцы от волчьего воя.

— Брешешь! Не бегут! — подался вперед бандурист. — Не боятся даже танков! Зубами держатся за свою землю. Может, не поверил бы другому, так сам видел. Восьмеро наших хлопцев целый день держали мост на Случе. А немцев было что мошкары перед дождем!

— Цо ты плетешь, дедко!

— А знаешь ты, панский блюдолиз, что немцы еще Бреста не взяли?! — вскипел бандурист. — А за Ковелем еще целый полк пограничников стоит как стоял! По горло в земле, а стоят солдаты! Ни танками, ни самолетами — ничем не могут их взять твои гитлеряки!

Барабак почувствовал, что атмосфера накаляется, и бочком, бочком выбрался из толпы. А дед спокойно продолжал:

— От еще в тот вечер, как наши вакуировались, подумал я себе: «Чего мне оставаться в этих болотах? За век свой я чуть не всю Россию обошел. Видел тыщи всяких городов, а чтоб умирать в каком-то там Тынном от руки вшивого прусака? Та пропади он пропадом! У меня ж внук в Хабаровском крае пограничником. Зять добровольцем на фронте. Внучка в Красной Армии хилургом. А я тут?.. Нет, и я пойду». Так от же, собрался я, положил в вереньку постолы про запас. Ковалок хлеба. Взял свою бандуру… Ее я не могу оставить, потому как играл на ней самому батькови Миколе Щорсу.

— Эх ты-ы! — раздался восторженный мальчишечий возглас. — Щорса видел!

— А как же! Очень даже много раз видел. Сам я был тогда уже таким старым, как и теперь: не брали воякой. Ну, то я учил партизанов метко стрелять. Когда-то ж я Георгия носил за меткую стрельбу. Был первым стрелком в гвардейском полку его императорского величества. Вот уже старая голова и не помнит, какой тогда царь был императором всей Руси. Много их прошло на моем веку. Так вот слушайте ж. Пошел я прямо на восход и догнал наших вакуированных около моста через Случь. Выхожу из ольшаника, вижу: на мосту подводы с детьми, видно, из детдома — все одинаково одетые. А уже ж совсем развиднелось. Солнце вот-вот покажется. Пташки в лесу поют себе. Им что…

Заметили меня дети, зовут: «Садись, дедусь, подъедешь». А я ж-таки пристал: всю ночь шел лесом. И рад, что случай подъехать попадается. Спешу. Да только вышел на дорогу, а оно как ахнет! Антилерия, значит. Я — назад, в ольшаник. Откуда и сила взялась! Залез в самую гущу и лежу. Передо мною и мост, и дорога, и яма от снаряда, и окопы около дороги — все как на ладони… Потом опять ахнуло, совсем рядом. Снаряды полетели один за другим. Но все больше в воду да на тот берег. Видно, немец хотел только разогнать красноармейцев да добровольцев, охранявших мост, а самого моста не трогать.

Потом утихло. Я уже высунулся, хотел перебежать через мост, да чую, что-то ревет, приближается, скрежещет. Я так и прилип до земли, как червяк. По спине будто холодными граблями кто-то проскреб. Ну, думаю, налетят теперь и — крышка! А оно и не самолеты, а танки.

Так я и увидел на старости немецкую танку. Чтоб ее никогда больше не увидел тот, кто ее смастерил!

Высунулся из-за лесочка целый сарай из железа. Один, другой да сразу три. Зеленые, и у каждой танки на боку черный крест. Подползли они к мосту — и пошло, и пошло! Что они там творили, супостаты! На мосту было больше ж детей, чем взрослых. Все ж старались скорей переправить за речку деток. А гитлеряки садят из пулеметов прямо по бричкам. Глянул я: а в речке вода красная, с моста кровь ручьями.

Бабы, слушавшие рассказ бандуриста, рыдали, прикрывая рты передниками или концами платков. А мужики хмурились и все злобней дымили цигарками.

— Собирался я уже березнячком назад уползти, да слышу, у моста: бах-ба-бах! Ну, думаю, чего уж тут бахать. Я ж хорошо приметил, что в окопах по эту и по ту сторону дороги засело всего-навсего восемь наших солдат и двое цивильных. Видно, добровольцы.

Был у них один хлопчик. Совсем не военный. В руках — автомат, а за плечами какая-то коробочка. Наверно, скрипка.

— Может, наш Гриша? — рванувшись к отцу, проговорила Оляна и прижала руку к сердцу.

— То совсем по другой дороге, — возразил Конон Захарович. — Не расстраивайся понапрасну!

Мать! Не слушай никого! Поверь своему сердцу, которое забилось так горячо и тревожно. Оно не обманет, вещее сердце матери! Расспроси бандуриста, какой из себя тот хлопчик. Расспроси хорошенько. Слышишь, мать?!

— А оружия у них на восьмерых, кроме винтовок да автоматов, один пулемет. Прут немцы как ни в чем не бывало прямо на мост! Одна танка вырвалась вперед, а две с боков заходят. Глядь — выскочил из окопа красноармеец. И правду сказать, хлопчик себе незавидный, одна худоба. А шустрый, горячий! Кинул он какую-то бутылку прямо на крышу танки. Она и загорелась, как смоляная бочка. А тот под нее еще и гранату. Закружилась зеленая неметчина, зачмыхала… А там, вижу, к каждому окопу подбирается еще по одной танке. Сейчас всех передавят, перетрут и — на мост. Да кто-то опять успел гранату подкинуть под ту танку, что ближе ко мне. Разорвалась граната и, как грязь от конских копыт, разлетелись в разные стороны эти самые…

— Гусеницы! — хором подсказали мальчишки.

— Вот, вот, разлетелись они, а вся эта чертова железяка закружилась, рыжий смрад пустила по лесу… А третья танка сама повернула назад. Вот оно как было, — обращаясь только к Барабаку, многозначительно качнул головой бандурист. — А ты говоришь, бегут от первого выстрела!

— Да вы, дедусь, не слушайте этого гусака! — крикнул кто-то из толпы. — А что дальше было? Наши успели уйти?

— Дальше? Да я и сам толком не понял, что творилось дальше, — вздохнул бандурист. — Пришла немецкая пехота. А только наши не подпустили ее близко до моста. Деваться гитлерякам некуда, обойти мост нельзя: лес там болотистый, непроходимый. И около речки трясина. Залегли они по канавке вдоль дороги и — ну по мосту. И из пулеметов, и из автоматов, и из винтовок! А у наших запас патронов, видно, небольшой. Так они попрятались за танками и отстреливаются не спеша.

Барабак вошел в толпу, остановился против бандуриста и тихо, но злобно сказал:

— Кончай брехню! Хватит на сегодня.

Между Барабаком и бандуристом встал Егор Погорелец и спокойно возразил:

— А вы, паночку, не мешайте слушать! Хорошо ж рассказывает старый.

Барабак смолчал. А бандурист продолжал свой рассказ, хотя и чувствовал недоброе:

— И не заметил я, как день прошел в перестрелке… А вечером, когда солнце совсем собралось заходить, под мостом заиграла скрипка. Да так заиграла, будто никакой войны, будто бы все кругом тихо да мирно. Я даже поднялся посмотреть, кто оно там играет. А это ж тот хлопчик…

Оляну эти слова обожгли. Но на этот раз ей просто было жаль хлопца, чем-то похожего на ее сына. Одной рукой она закрывала себе рот, а другой вытирала слезы, которые весь этот вечер текли ручьями.

— А еще с самого начала я заприметил того цивильного, что с хлопчиком. Стройный такой, как топо́ля. Быстрый. И отчаюга! Пока шел бой, я видел его и в окопах, и под танкой, и по ту сторону дороги, и по эту. Ползает, как ящерка, хотя уже не так чтоб и молодой… Ближе к вечеру он стал еще чаще переползать с места на место. И я понял, что всего-то их осталось двое: этот человек да хлопчик с музыкой.

Пока хлопчик играл, старший ползал под мостом, что-то все прилаживал. А потом оба быстро перебрались на ту сторону.

Гитлеряки осмелели, побежали следом. И только вышли на мост, а оно как ухнет. Весь мост в небо черной тучей поднялся. — Тут бандурист развел руками и, словно в чем-то виноватый, закончил: — А больше ж я ничего и не видел. Присыпало меня землей да щепками. С трудом выбрался да скорее назад, в лес. Так и не удалось догнать своих…

— Дедушка, про Брест расскажите! — попросил Санько.

— Так вот я ж рассказал вам про того цивильного потому, что это был ваш человек, — не отвечая на просьбу, заключил бандурист. — Совсем не военный, а воевал за целый взвод!

— Кто это был? Кто? — раздалось сразу несколько встревоженных голосов.

— По-моему, это ж и был наш районный голова, Моцак, — ответил бандурист. Он собирался, видно, еще что-то сказать, но его слабый голос утонул в поднявшемся шуме, рыданиях жены Александра Федоровича и Оляны, теперь окончательно убедившейся, что юноша со скрипкой был ее Гриша. Анну Вацлавовну и ухватившегося за нее Игорька женщины под руки повели домой, а Оляна, дернув отца за руку, тоже побежала домой, сама не зная зачем. И только Олеся, до боли закусив губу, стояла на месте, надеялась еще что-то услышать о Грише. К бандуристу подошел Барабак.