Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.4. Буря Страница 56

— Про наши дела поговорим потом, чтобы бабушка не слышала. А то еще расстроится.

Имант только кивнул ему головой и, пока бабушка сидела с ними, молчал. Убрав со стола, она ушла спать в свой уголок за шкафом. Кровать Эльмара была у противоположной стены, а рядом, на маленьком столике, в деревянной рамочке стояла карточка Анны. Имант и это уже заметил. Ему в голову пришла одна мысль, но он стеснялся высказать ее при Курмите. Когда тот лег спать, бабушка постелила ему на полу, возле печки, Имант вызвал Эльмара в кухоньку:

— Это вы держите связь с Лидаками?

— Да. Только зачем ты выкаешь? Говори мне «ты»… — улыбнулся Эльмар.

— Если ничего не имеешь против, можно. Вот что я тебе хотел сказать… У Анны Лидаки на комоде твоя карточка… Я видел.

— Да? — Эльмар покраснел. — У меня тоже есть ее карточка.

— Видел уже. Как ты считаешь — правильно это, если вы будете держать их на видном месте? Ведь вам придется встречаться по делу. А вдруг с кем-нибудь из вас что случится? Немцы станут спрашивать про знакомых, будут везде искать. Они ведь так делают. Если у Анны найдут твою карточку, сразу начнут дознаваться, кто ты такой. То же самое и с тобой может быть.

— Я как-то об это не подумал, — сказал Эльмар. — Хорошо, что тебе пришло в голову. Надо спрятать подальше, чтобы никто не нашел. Ладно, я скажу Анне, чтобы она убрала с комода.

Следующую ночь Курмит с Имантом провели в уездном городке, у книготорговца Суныня. Он еще во времена Ульманиса помогал, чем мог, подпольщикам. Самому ему нельзя было надолго отлучаться из магазина, но он не возражал, когда обязанности связного согласился взять на себя его сын Валдис, ровесник Эльмара Ауныня. Имант познакомился с ним и успел подружиться так же, как с Эльмаром.

Еще один день пришлось провести в дороге. На пятый вечер Курмит с Имантом уже шагали по темным улицам Риги к Чиекуркалну.

В Чиекуркалне, недалеко от шоссе Свободы, у Курмита была небольшая квартирка в старом двухэтажном домике. Жили они с женой здесь уже лет двадцать. Жили тихо, никогда не жалуясь на невзгоды и несправедливости, которые выпадают на долю простого человека. Соседи считали, что смирнее их людей нет, и мало кому было известно, что в последние годы ульманисовской власти не один преследуемый охранкой коммунист находил пристанище в квартире Курмита, а в дровяном сарайчике, под кучей сухих сосновых сучьев и чурбаков, у него хранилась литература, за распространение которой грозили каторжные работы. Курмит и при советской власти продолжал работать на «Вайроге», ничем себя не проявляя, ничем не отличаясь от рядовых рабочих. Когда пришли немцы, он по-прежнему размахивал тяжелым молотом в кузнечном цехе «Вайрога», по-прежнему не вступал ни в какие споры и разговоры о политике. Но на заводе постоянно появлялись то листовка, то номер подпольной газеты, и довольно часто случались разные неполадки с оборудованием или выпускался брак. Тихий, невидимый крот[14] прорывал свои ходы под зданием насилия — и разрушался фундамент, в стенах появлялись трещины.

«Еще разок… — говорил про себя Курмит. — Придется тряхнуть стариной, пока не вернется советская власть. Тогда можно будет окончательно вылезть из этого подземелья и зажить, как тебе хочется».

Роберт Кирсис уверял Курмита, что конспирация — его родная стихия. Кто его знает! Но эта работа и в самом деле увлекала его, несмотря на все опасности. И не то чтобы он любил рисковать. Нет, дороже всего ему было то, ради чего он пренебрегал опасностями, рисковал самой жизнью, — победа советского строя.

…Имант немного подождал на темном дворе, пока Курмит проверял, нет ли в квартире чужих. Но все было в порядке. Курмит ввел Иманта в маленькую холодную комнатку, а жена его сразу засуетилась у плиты.

— Не знала ведь, что ты сегодня вернешься, а то бы истопила печь. Дрова у нас к концу подходят.

— А ничего, не замерзнем. В воскресенье съезжу в лес за хворостом. Вот ты бы, Зелма, сбегала к старикам Спаре, чтобы дали знать Роберту. Хорошо бы ему зайти нынче же вечером. Чайник я сам вскипячу.

Жена Курмита — худенькая, бледная женщина средних лет — молча надела пальто и ушла. Через полчаса она вернулась.

— Ну как, удачно? — спросил Курмит.

— Старик сам пошел.

Чайник уже вскипел. Зелма сняла его с огня и стала расставлять на столе посуду. В ее движениях проглядывала какая-то резкость, и Имант подумал: «Сердится, что Курмит привел домой чужого. Им самим, наверно, тяжело живется, а тут еще лишний рот». Робко сел он за стол и, хотя есть очень хотелось, взял только маленький кусочек хлеба, а сахар вовсе постеснялся брать. Зелма сразу это заметила и улыбнулась печальной улыбкой.

— Что же ты не ешь, сынок? — спросила она, погладив по голове Иманта. — У тебя еще дальний путь впереди. Надо набираться сил.

Она сама отрезала ему толстый ломоть хлеба, намазала творогом и положила в чай сахару.

— Тебе еще расти надо, сынок. Ты на нас, стариков, не гляди.

После этого Имант ел, уже не стесняясь.

Меньше чем через час пришел Роберт Кирсис. Зелма скоро ушла в другую комнату, оставив мужчин одних.

— Это и есть «Дядя», — сказал Курмит Иманту.

Имант неловко улыбнулся, когда Кирсис сел рядом с ним на кушетку и, положив ему на плечо руку, серьезно посмотрел в лицо.

— Как тебя зовут?

— Имант.

— Он из Риги, — объяснил Кирсису Курмит. — Родные у него здесь остались, надо будет разузнать про них.

— Как фамилия?

— Селисы. Мы живем на улице Пярну. Мать заведовала прачечной, а сестра работала в райкоме комсомола. Мать я не видел с самого начала войны, жил в пионерлагере. А Ингрида в начале июля вернулась сюда, хотела разыскать ее, и с тех пор я не знаю, что с ними.

Тень пробежала по лицу Роберта Кирсиса. Несколько секунд он сидел молча, в то время как рука его ласково гладила спину Иманта. Потом заговорил:

— Так вот, Имант, взялись мы с вами за серьезное дело. Важнее этого дела ничего нет. Борьба — борьба до полной победы! Хотя нам постоянно грозит опасность, немцы нас очень боятся. Они боятся нас больше, чем мы их, — потому что мы сильнее и на нашей стороне правда. Здесь многие знают про вашу работу, вы хорошо работаете. Мы тоже стараемся не отставать. В Риге труднее, нельзя действовать так открыто, как вам, но неприятности мы доставляем немцу ежедневно. Если теперь объединить наши силы, тогда и нам будет легче действовать, тогда товарищи, которым нельзя больше оставаться в Риге, будут направляться к вам. Как с линией, Ансис? — обратился «Дядя» к Курмиту.

— Налажена. Вот Иманта сделали заведующим цепью связи с того конца. Пока сюда шли, он со всеми звеньями познакомился.

— Ну и отлично, — кивнул «Дядя». — Самое главное направление обеспечено. Теперь можно подумать об организации связи с Лиепаей и Даугавпилсом. Одну цепь надо будет протянуть на север Латвии. Пусть Имант отдохнет денька два и возвращается обратно на базу.

— Я совсем не устал, — возразил Имант. — Я хоть завтра…

— Ничего, отдохнешь, Имант. Мы за это время припасем тебе новые документы, чтобы ты мог показываться в любом месте. Сейчас такая возможность есть.

Кирсис рассказал кое-что о последних событиях в Риге.

— Неделю тому назад на Понтонном мосту убили гестаповца… В Задвинье в мастерских арсенала произошел взрыв… Двух немецких офицеров нашли в городском канале. Теперь по ночам они иначе как кучками и не ходят. Какой-то смелый парень заколол позавчера возле кино «Палладиум» еще одного офицера. Оцепили весь квартал, а парня не поймали.

— Дело двигается, — сказал Курмит.

— Да, двигается. Но движение заметно и в лагере врага. Арай со своей шайкой, после истребления евреев, ищут себе новую работу. Зондеркоманду как будто собираются послать в провинцию «очищать» от партизан леса. Сам Арай спьяна хвастался, что до весны в Латвии не останется ни одного партизана, ни одного коммуниста.

— Ишь, какой проворный, — Курмит покачал головой и тихо засмеялся.

— В Риге начинают исчезать люди, — продолжал «Дядя». — Через некоторое время их находят обескровленными или в парках, или на пустырях, или в городском морге. Немцам нужна кровь для переливания, — все госпитали полны ранеными. Каждый день приходят с востока эшелоны. Видимо, под Москвой Красная Армия колошматит их почем зря. Я еще не видел на улице столько веселых лиц, как в последние дни, с тех пор как их начали бить под Москвой. Немцы заметно приуныли. Кое-кто и из «единоплеменников», похоже, чем-то озабочен, а народ радуется. Вспоминают Двенадцатый год, бегство Наполеона из Москвы. В «Тевии» опять появилась целая статья о вреде слухов. В общем, Курмит, жернова истории работают хорошо.

Когда «Дядя» уже собрался уходить, Имант несмело спросил: