Рувим Фраерман - Избранное Страница 56

— С кем? С нами? — спросил хитрый Осип. — Если ты против купцов, то среди нас их только один. Ты посадил его в дом и запер. Если ты против богатых, то где же ты видишь их? Не повторил ли Хачимас твоя слова — мы богаты только долгами? Посмотри!

И Небываев посмотрел на нищее стойбище тунгусов, на палатки и шалаши, крытые кожаной ветошью, латанные берестой, на праздничную одежду охотников, — даже у самых богатых она выглядела убогой.

— Мы сами бедны и идем воевать с нашей бедностью, — сказал Небываев и перевел свой взгляд на тихий берег, на камни, на море, отливавшее сизым, как шея горлинки. И вдруг, протянув руку, крикнул: — Японцы!

За полосой мели стоял пароход и дымил. Флага не было видно на его мачте.

— В ружье! — сказал тихо командир Десюков.

Пароход был скорее похож на торговую шхуну, но партизаны знали, что японцы любят десанты. И на простой шхуне можно привезти солдат.

Партизаны разворачивали вьюки с патронами. Кореец Ким задыхался от радости: наконец-то он будет драться!

Тунгусы бежали к берегу.

Небываев кинулся им наперерез. Толпа вернулась с покорностью и удивлением. Берег как был, так и остался пустым. Деревья, откос реки и постройки Чумукана скрывали стойбище.

— Вот наши враги и ваши враги, — сказал Небываев. — Нас мало. Кто хочет винтовки, охотники? Подходи, разбирай патроны.

— О-ох, — протяжно вздохнул Осип. — Мы не знаем, как их держать в руках. Мне не знаем, что такое война. У нас нет врагов.

— Осип врет! — крикнул Олешек. — Мы знаем, как стрелять в зверя, если он бежит на нас. Дай мне винтовку!

— Дай и мне, — сказал Хачимас. — Я попадал на сто шагов в картуз, повешенный на пихту.

Подошли еще пять тунгусов, чтобы примерить патроны к своим ружьям.

Цепь легла под откосом. Часть спряталась за складом Грибакина, стоявшим на самом берегу. С парохода спустили моторную шлюпку. Дергаясь на волне, стреляя дымком, она пошла к берегу. Все это было не похоже на японский десант.

Шлюпка замедлила ход, словно испугавшись безлюдья и пустоты берега. Потом повернула вдоль мели и направилась в устье реки. Небываев ждал, пока она подойдет к берегу. Он вышел из-за склада, помахивая наганом.

Десюков взял винтовку наперевес.

Тунгусы и партизаны бежали к шлюпке. Моторист-японец широко открыл рот и крикнул. Он выпустил руль, поднял черную от масла руку и показал на человека, сидевшего на корме.

— Вот хозяин, аната[39]!

— Выходи, — сказал Небываев.

Человек в фетровой шляпе, с молодым багровым лицом прыгнул на берег.

Небываев увидел в глазах его надменность и скрытый испуг.

— Говоришь по-русски? — спросил Небываев.

— Говорим на всех языках, чтобы покупать и продавать.

Он сдвинул шляпу набок. Этот жест придал ему вид независимый и веселый. Он застегнул пиджак и дотронулся до дула десюковской винтовки.

— Мы пришли торговать, а не воевать. Мое имя: Герберт Гучинсон. Хо! — Он засмеялся. — Красные, белые — нам все равно. Мы продаем и покупаем.

— Та-ак, — протянул Небываев, — а нам не все равно. Пойдем!

— Какой неприятность! — сказал сокрушенно Гучинсон. Он бегло взглянул на японца, все еще сидевшего у руля. Тот подал ему желтый чемоданчик.

Кореец Ким стал у шлюпки на часах.

Нет!

Герберту Гучинсону решительно не везло на этом берегу. Он посмотрел на партизан, окруживших его, на вооруженных тунгусов и пожал плечами, как перед тем загадочным котлом под Тугурской скалой. Потом сдвинул шляпу на затылок и пошел за Небываевым. В стойбище их встретили тунгусы.

— Алло! — сказал он и кивнул старикам головой. Они услышали его сочный, уверенный голос и поклонились, но «капсе» не сказали.

Они знали старого купца Свенсона с Аляски — зеленоглазого шведа, не боявшегося ни тайфуна, ни льдов. Его корабль был похож на орлиное яйцо. Он продавал все, что нужно и не нужно овену: муку, топоры, будильники, сгущенное молоко и шоколад в серебряной бумаге, из которой девушки делали себе бусы.

Они знали капитана Джильберта, привозившего изредка спирт. Но этого, с багровым лицом и светлыми глазами, видели впервые.

Он сел непринужденно на землю рядом с Небываевым и молча открыл чемодан.

— Большевик, — сказал он и оскалился. — Плохо в тайге. Есть виски, есть ром.

— Не пьем в походе, — сурово ответил Небываев.

— Ол-райт, — Гучинсон снял шляпу и помахал себе в лицо. — Очень хорошо!

— О, чо[40]! — воскликнул Аммосов и щелкнул языком. Он впервые видел человека, который отказывался от водки.

— О, чо! — повторили с удивлением тунгусы.

— Можно предложить им? — Гучинсон глазами показал на тунгусов.

— Не разрешаем.

— Вэри уэлл! Очень хорошо. Я понимай, мы не имеем права торговать водкой. Но сам пить немножко можно. — И Гучинсон поднес ко рту фляжку. Он сделал глоток и продолжал оживленно: — Большевик… хорошо… Мы, американцы, за большевик, против японцев.

Небываев нахмурился.

— Много говоришь, американец. Зачем вы приехали сюда?

Но Гучинсон, глядя поверх голов пустыми светлыми глазами, говорил все так же оживленно:

— Мы имели телеграмму из Нома, что тунгус нечего кушать. Рыбы нет, и тунгусы умирают. Наша компания — честная компания. Мы спросили ваше правительство, мы спросили наше правительство. Нам сказали: ваши товары, ваш риск. Очень хорошо. Мы купили товары в Сан-Франциско. Нельзя, чтобы тунгусы умирали. Наша компания — честная компания: Джильберт и Гучинсон. У нас есть все. Все! — крикнул вдруг Гучинсон.

Глаза его заблестели. Он вынул из чемодана толстую книгу, переплетенную в кожу, и раскрыл ее бережно, как библию, и начал листать. Она не шелестела листами. Но каждая страница звучала сказкой для жадных глаз. Розово и нежно горел кретон, черными глазами оленей смотрел на охотников бархат и плис, прочный, как шкуры. Скромно промелькнул ситец. Сурово прошуршали холст, парусина и дрель, такая необходимая для палаток.

Тунгусы пододвинулись ближе. Никичен протянула руку, чтобы пощупать хоть одну из этих чудесных страниц.

Но Гучинсон уже захлопнул книгу образцов.

— У нас есть все! — повторил он снова и поднялся с земли.

Он рвал бумажные конверты и высыпал в горсть муку, которую ветер сдувал на лацканы его пиджака.

Тут был размол и крупчатка, белая, как ладонь Гучинсона, и ржаная мука, кажущаяся такой сытной.

Тунгусы слюнявили грязные пальцы, касались чистой ладони купца и пробовали муку на язык.

А Гучинсон все ждал с протянутой рукой, пока ветер не сдул последнюю пылинку. Тогда он вынул несколько дешевых английских трубок и постучал ими, как ложками, сам закурил собственную трубочку, и в воздухе вдруг запахло медом. Затем распахнул пиджак, и на груди его тунгусы увидели пять пар часов… Они висели как медали, солнце сияло на никелированных крышах. Потом, увидев близко от себя горящие глаза Никичен, он достал из кармана кусок сахару и, держа двумя пальцами, как держат над мордой бульдога, подкинул вверх.

Сахар упал к ногам Никичен. Она не нагнулась, чтобы поднять его. Она привыкла поднимать с земли только бруснику и шишки, которые падают с высокого кедра, и продолжала смотреть на купца, увешанного часами. Он казался ей красивей и лучше этих «красных» с винтовками.

Небываев наступил сапогом на сахар, вдавил его в землю и взял купца за рукав.

От этого прикосновения Гучинсон пришел в себя. Возбуждение его мгновенно улеглось. Он повернул голову к Небываеву, вынул трубку изо рта и издал сердитый звук: «Уот!» Лицо его исказилось презрением. Он стряхнул руку Небываева и снова сел на землю.

— Срезать бы его из берданы, — сказал Десюков.

— Уот! — повторил презрительно Гучинсон, ничего не понимая.

Комиссар помотал головой и задумался. Положение не казалось ему таким простым, как Десюкову.

Это был враг, но не тот, ради которого они шли сюда сквозь тайгу.

Кругом стояли тунгусы, тихие, нищие и смелые охотники. Где возьмет он для них табаку, пороху и муки, которой они так жадно ждали? А близко за пенистой полосой мели у горизонта, у синей ленты, расстилавшейся над водой, дымила шхуна, полная товаров. И Небываев сказал Гучинсону:

— Торгуй!

Тунгусы исчезли в шалашах и появились снова. Они сложили у ног Гучинсона чернобурых лис без мордочек и рыжих, связанных за хвосты, и белок зимнего урожая, как пушистый букет, перехваченных сухой травой, и соболей, завернутых в черное сукно — от солнца.

Гучинсон улыбался. На багровом лице его блестели зубы.

Он никогда не сомневался, что хороший купец всегда выйдет из положения. Но все же дело представлялось ему незавидным: тунгусы были трезвы, рядом на земле и на вьюках сидели «болшевики» и нельзя было торговать спиртом.