Виталий Носков - Спецназ. Любите нас, пока мы живы Страница 57

В Москве шли проливные дожди, «борты» не летали, и я выехал в сторону Моздока поездом.

Подполковник Александр Найденов и полковник Анас Фахрутдинов — руководитель группы офицеров кафедры военно-полевой хирургии Военномедицинской академии, командированных в Моздок, продиктовали мне, что на этот день из лекарств необходимо для выздоровления капитана-собровца.

И подполковник милиции Юрий Плотников, задержав свой отъезд в Грозный на три часа, крутанул меня на служебной машине по городку, давно ставшему главной базой группировки войск, проводящей антитеррористическую операцию в Чечне.

Моздокские аптеки нам показал чеченец Алхазур. Без проводника бы тяжело пришлось.

— Вот они, парадоксы этой войны: один чеченец офицера ранил, другой участвует в его спасении, — с болью сказал подполковник Плотников.

— Ранил ичкериец, — сказал я. — Чеченец спасает.

Из четырех командировок Олега Уфимцева на войну мы встречались в Чечне три раза. Не просто за столом сидели. Я видел его, как и Героя России подполковника милиции Евгения Родькина, в деле.

Строгие к врагу, добрые к его детям, они поражали меня душевным сходством.

Разыскивая снайпершу, на совести которой десятки загубленных солдатских жизней, Олег мог отдать «сухпай» голодной, брошенной дочке этой женщины.

Из пяти лекарств выкупив три, мы с Юрием попрощались. Ему надо было спешить в Чечню.

Лекарство «Контрикал», а чтобы быть точным, его последнюю в Моздоке упаковку, для Олега отдал начальник медицинского отряда специального назначения полковник Евгений Алексеевич Сорокин.

А вот «Тиенама», сильнейшего антибиотика, в Моздоке не оказалось. В удушливую жару я шел от госпиталя один-одинешенек. И мучительно искал выхода из положения, ругая себя, что, потеряв голову от горя, не пошел разумным путем: не прозвонил в госпиталь из Москвы, не узнал, какие везти лекарства. И спорил с собой, что не было на это времени. Много сил ушло на быстрый отъезд. И кто бы в военном госпитале стал звать хирургов, бесконечно занятых в реанимации, к телефону с верхнего этажа на первый!.. Просто была уверенность, что с лекарствами в госпитале, пять лет воюющем, все нормально. Только здесь я понял: можно прооперировать военно-служащего на «отлично», но дальнейшее медикаментозное лечение могло быть на три балла, на четыре и опять же на пять. Были в медотряде лекарства, но не такие по качеству, столь необходимому капитану СОБРа, чтобы выжить.

Тяжело одному на безлюдной дороге. В тот момент я особенно понял, почему для Православной Церкви уныние — тяжкий смертный грех… Да потому, что уныние может обречь человека на бездействие, на сдачу… Труд военных хирургов мизерно, как и в советской России, оплачивается. Есть повод для уныния? Еще какой! Экономистам до сих пор нет дела до моральных затрат тех, кто отдает все силы ума, нервную энергию у операционных столов, ведя войну, за которые «боевые» деньги — и это государственная ошибка — не предусмотрены. Но никто из питерских врачей и медсестер — я это видел — не впадал в отчаяние, сражаясь за жизнь российских солдат и офицеров, не снижая мастерства. А наоборот, выкладываясь так, что сил хватало лишь дойти до кровати, чтобы провалиться в спасительный, отметающий все настроения сон.

Высоко в небе прошла «вертушка» — спасительница многих. И тут осенило. К кому за помощью в первую очередь имеет право обратиться обозреватель журнала «Милиция»? Конечно, к милиции!

Из-за поворота, как на диво, выскользнул милицейский «Уазик». Через пятнадцать минут я уже представлялся заместителю начальника Моздокского райотдела полковнику Петру Ильичу Царакову. Он, доброжелательно выслушав, снял телефонную трубку. Скоро нам стало известно, что «Тиенам» есть только в Нальчике, и для меня в аптеке на улице Коммунаров, 15, оставлены три флакона.

— Машина есть? — спросил полковник Цараков.

— Нет, — горько выдохнул я.

И в этом случае Петр Ильич оказался милиционером высокой пробы. С его водителем, сержантом Тамиком Бураевым, мы обернулись в Нальчик и обратно за 2 часа 25 минут. И, пылая от счастья, я вручил лекарство ведущему хирургу Анасу Фахрутдинову.

У капитана СОБРа Олега Уфимцева в реанимации в это время был заместитель начальника ГУБОП МВД РФ генерал-майор Михаил Гречишкин. Он наказал мне держать контакт с начальником штаба сводного отряда СОБР полковником Ю.В.Самодуровым — все вопросы по спасению капитана через него. На следующий день собровцы Кабардино-Балкарии привезли еще пять флаконов «Тиенама».

Вопрос с эвакуацией помогли решить руководитель полетов, ветеран Афганистана, подполковник Купавцев Юрий Николаевич, полковник медицинской службы Черкашин Сергей Витальевич, майор медицинской службы Владимир Сергеев.

Когда мы взлетели и санитарный «борт» внутренних войск МВД РФ взял курс на Москву, я беззвучно заплакал. Но слезы моей благодарности тем, кто спасал боевого друга, не видел никто. Самолет был забит ранеными, и каждый был наедине со своей болью.

Капитан милиции Олег Уфимцев лежал в проходе на стареньких, видавших виды носилках. Мой друг летел в Москву, в Главный клинический госпиталь МВД России, где предстояла еще долгая, завершившаяся победой борьба за его жизнь…

2000 г.

Часть шестая

«Я хочу, чтобы Родина меня любила так, как я ее люблю»

Исповедь офицера

В рассказе моего друга, офицера-десантника, прошедшего через ад новогоднего, с 1994 на 1995 год, штурма Грозного, нет воспоминаний о падающем снеге, декабрьском и январском холоде. «Почему?» — думал я. Зима в Чечне — испытание снегом, дождем, каленым ветром. И понял, что для офицера-разведчика, интеллектуала, самым мучительным истязанием в те дни была не зима, а то, о чем он поведает сам…

«Мы служили. Служили как могли: честно, с десантным фанатизмом, преданностью голубому берету и Родине. С начала девяностых годов участвовали практически во всех разгоревшихся в России межнациональных конфликтах (Приднестровье, Северная и Южная Осетия, Ингушетия). Получали ордена и медали, внеочередные звания, росли по служебной лестнице. Костьми ложились, если кого-то не брали на очередное боевое задание. Потерь практически не было.

Мы не знали, что нас ждет Чечня. Хотя в душе у меня росло беспокойство… В конце 1992 года, участвуя в Осетино-Ингушском конфликте, после «триумфального» наступления на территорию Чечено-Ингушетии, я стоял на аэродроме: то ли в Моздоке, то ли в Беслане — и рассматривал подбитую БМД-2 десантного батальона (наших соседей), точнее, что от нее осталось: груду железа, пропитанную кровью и раздробленными костями двух членов экипажа. Я начинал понимать, что все еще впереди…

В 1993 году один из офицеров спросил меня: «Почему у тебя личный состав на занятиях выполняет упражнения по перебежкам, переползанию и изготовке к бою на асфальте? Это же ужасно больно! Солдаты тебя возненавидят». Я ничего не ответил. Я предчувствовал Чечню…

О штурме Грозного в новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год написано много. Но недавно в одной книге о той бойне я прочитал: «Восточная группировка, не выполнившая поставленную задачу, была выведена из Грозного». Стало обидно и горько за погибших в те дни.

«Как поступить?» — размышлял я. Да, правда часто испепеляет, может унизить, лишить иллюзий. Но она, правда, единственное, что осталось в моей памяти о днях и ночах Восточной войсковой группировки, оболганной в книге, название которой — и это справедливо — не сохранилось в сознании.

Наше десантное подразделение прилетело в Моздок в начале декабря 1994 года. Расквартировались на аэродроме — в отдаленной его части и, обеспечив охрану территории, стали готовиться к выполнению специальных задач. Проводились плановые занятия, шла подготовка к ведению боевых действий.

Первую свою задачу мы получили в 20-х числах декабря. Нас разбили на так называемые сводные группы, вошедшие в состав войсковых группировок, идущих на Грозный. В нашей сводной группе, нацеленной на восточное направление, было 25 разведчиков: офицеров и солдат. Я командовал группой солдат.

У групп, подобной нашей, задачи на бумаге были разведывательные, диверсионные. На самом деле нам «нарезали» прикрытие особых участков, обеспечение безопасности командования и выполнение специальных задач.

25 декабря 1994 года мы в составе колонны начали выдвижение по маршруту Моздок — Толстой Юрт — Аргун. Заночевали в Толстом Юрте. Здесь стояло порядка 20 «Градов» и «Ураганов». Я до сих пор помню глаза одного из моих солдат, который радовался залпу мощных реактивных установок: «Командир! Вот это салют!» — «Это не салют, Андрей, — сказал я. — А первая в твоей жизни война. Настоящая». Я тогда не знал, что для Андрея эта война будет и последней в его жизни, которая оборвалась через несколько дней на мятежной чеченско-российской земле.