Иван Днестрянский - Раненый город Страница 58

— Идите на рабочком, а лучше — прямо в казармы вашего батальона. Обстреливали, но не взяли их румыны. Там все узнаете.

— Обязательно пойдем. Только с заводов кое-что вытащить надо…

Костенковцы разделяются. Раненые в сопровождении нескольких своих товарищей идут к рабочкому, а сержант с грузовиком и группой бойцов вновь растворяется в предрассветной мгле.

Вскоре по-настоящему светает. Я еле держусь на ногах. И взводный понимает: надо кончать работу, иначе у людей не будет сил на день. У раненого Кости, поначалу пытавшегося быть со всеми наравне, поднялась температура, раны и порывы кожи распухли, и его отправляют в тыл. Он обещает вернуться через пару дней. Первая потеря взвода — и первый освободившийся автомат получает смуглый бендерский ополченец, молдаванин Оглиндэ. Поначалу к его внешности и акценту мы отнеслись с подозрением. Но нашлись бендерчане, давшие рекомендацию, и только ему одному достало силы воли ишачить с нами до утра.

Наконец, пришло обещанное взводным со слов бати подкрепление: агээс с расчетом и бээрдээмка. Машина специфическая, явно из тех, что были разоружены по приказу Неткачева. Башни и пулеметного вооружения нет. На кузов вместо снятой россиянами установки ПТУРС какие-то умельцы поставили коробчатую пусковую крупнокалиберных НУРСов. Говорят, они лучше, чем «Алазань». Та при свойственном ей разбросе ракет в городе бесполезна. Боеприпасов почему-то вообще нет. Вместо них — ящик бутылок с зажигательной смесью. Конец двадцатого века, а в руках — бутылки! Впрочем, утверждают, что по легкой технике в условиях города они эффективны. Но с румынскими танками-то что делать?

Али-Паша приказывает мне выставить на верхнем этаже наблюдателей и отдыхать. В здании он оставляет мое отделение и Сержа с Жоржем, потому что мне одному как командиру не доверяет. А сам с гранатометчиками и большей частью второго отделения засел в частном секторе. Там же располагают агээс и на одной из улиц позади — бээрдээмку. Батя тревожится, чтобы противник не прорвался на бронетехнике сквозь наш огонь по улицам Первомайской и Коммунистической, в кратчайших направлениях к реке и центру города.

51

Серж садится наблюдать, прикладывая к глазам уступленный ему взводным бинокль. Значит, и мне не спать. По его примеру смотрю в свое старье до слез, но ничего не вижу. Начинаю задремывать, спохватываюсь и через несколько минут задремываю снова. Уже шесть часов утра, начало седьмого… И тут ожидание кончается. Серж резко дергается назад:

— Дорошенко! Сырбу! Подъем! Быстро передать вниз: на Ленинском бэтээры! Б…дь, куда?!! Все марш от окон! Не демаскировать себя! В рост не стоять! Эдик, черт, ты командуешь или спишь?! А ну, е… вашу мать, все слушай меня!!!

И вот по этажам уже раскатываются матюги Али-Паши. Он проверяет правильность приготовлений в той части дома, что обращена в сторону противника, а меня посылает на менее опасный левый фланг. О черт! Теперь и я вижу, как от крайних высоток ползут две маленькие коробочки. Вот они уже у городского кладбища. Да вон же по сторонам пехота! Позади нее от домов отделяется еще одна коробочка поменьше. Серж кричит: «Бээрдээм!» Тут же передают вниз. От взводного приходит категорический приказ: Не высовываться! Огня ни в коем случае, даже ответного, не открывать!

Метров за четыреста от нас пехота противника скроется из глаз, войдя с пустырей у кладбища в частный сектор по Херсонской улице, которая идет вдоль спускающейся к Днестру балки. Но стрелять по ней на таком расстоянии бессмысленно. Все равно не удержим. Бэтээрам тем более не причиним вреда. Их же крупнокалиберные пулеметы с превосходством поспорят с нашими. Это я понимаю. Значит, ждать, пока они не залезут к Али-Паше прямо в глотку. Не повезло хозяевам домишек внизу!

Враги приближаются. Перешли улицу Некрасова. Уже хорошо различимы их фигурки. Два бэтээра идут один за другим по дороге, на небольшой дистанции, не отрываясь от нестройной цепи пехоты слишком далеко вперед. На броне — десант. Башенка головного вроде крутится. Вдруг оживает его пулемет. Короткие очереди разрывают воздух, бьют по ближайшим городским домам. Одна из них прилетает к нам. Удары, треск камня, шорох разлетающихся кусков штукатурки, скрежет и визг раздираемых щепок. Пригнувшись, выскакиваю в коридор. Дверь одной из комнат зияет рваными дырами, клубится пыль. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!!!

— Не стрелять!

Бегу туда. Но там не было никого, никто не убит и не ранен. По угловым окнам, где сидят Серж и Жорж, попадает другая очередь. Они тоже невредимы. У Сержа морда кирпичом. Жорж, наоборот, улыбается.

— Младшой, шел бы ты к себе! За каждой пулей не набегаешься!

Гуменюк без обычного ухарства судорожно вцепился в пулемет. Рядом побледневший Волынец. Нас провоцируют на открытие огня на расстоянии. Спохватившись, неуклюже напяливаю на голову каску. Ремешок никак не хочет застегиваться. Еще одна очередь попадает куда-то вниз. Затем наш дом оставляют в покое и мы только слушаем железный пулеметный стук.

Все! Бэтээры скрылись за домами. Сейчас полезут наверх, к «Дружбе». Мы вне их обстрела. И никого больше не видим перед собой, кроме остановившейся поодаль бээрдээмки. Где-то в частном секторе плутает, продолжая приближаться к нам, молдавская пехота. Так и подмывает бежать вниз, навстречу к ней, или к Сержу в торец, с которого вновь станут видны бэтээры, как только выедут из-за кинотеатра на перекресток. Нельзя! Как резина тянется время. Поглядываю на часы. Секундная стрелка будто застыла на циферблате.

Суматошные очереди где-то в стороне. И тут же — виу! Шр-р-рах! И грохот. Ду-ду-ду! Ду-ду-ду-ду! Наши!

— О-го-нь! — Что было сил воплю и, не выдержав, снова кидаюсь к балконному проему в торце. У «Дружбы» вся улица в поднятой взрывами пыли. Обратно за кинотеатр под уклон сползает подбитый бэтээр. Порядок! Убегаю обратно. Пытаюсь высмотреть, куда стрелять. Ни черта не видно. Стрельба и грохот отовсюду. В соседней комнате Гуменюк и Волынец лупят из пулемета по крышам и дворам, туда, где должен находиться невидимый противник. От частных домов в сторону кладбища начинают отбегать фигурки. Наконец-то! Приложив автомат к подоконнику, ловлю одну в прицел и стараюсь бить короткими очередями. Фигурка пляшет то слева, то справа от мушки. Никуда не годится! Вдруг замечаю свои, словно серые и полупрозрачные при свете дня, трассеры. Они идут заметно ниже. Дьявол! Прицел-то постоянный! Поспешно перевожу валик прицела и продолжаю стрелять. Остатков магазина нет. Кажется, всего несколько секунд — нет и второго. Опять очередь из крупнокалиберного по нашим окнам. Падаю на пол. Надо перезарядить магазин! Пока ищу патроны по карманам и снаряжаю, стрельба стихает. Заскакивает вопящий от возбуждения Гуменяра.

— Лейтенант! Ты видел, как их бэтээр с бээрдээмкой драпали!!! Вот это да! Умыли мы царан нечесанных!

Поднимаюсь и окликаю своих. Все на месте, потерь нет! Со стороны «Дружбы» слышен громкий треск. Это в горящем бэтээре рвутся патроны. Самого бэтээра не видно, но оттуда разлетаются во все стороны ленты дыма. Посмотрев, радостно скатываюсь вниз, узнать, как дела у Али-Паши. После недолгих поисков застаю его наблюдающим за тем, как посланные за кинотеатр бойцы шмонают посреди улицы отбегавшихся националистов и собирают оружие.

Одно тело волоком тащат к нам.

— Эй, воины, зачем нам эта дохлятина? — окликает их взводный.

— Командир! Да это же румын, румын сраный!

— С чего это вы решили?

— Да вы документы посмотрите и его письма! Письма в Бухарест!

Принимаем документы и, сверяя с лицом, наклоняемся над трупом. Удостоверение Министерства обороны Республики Молдова. Али-Паша, с трудом разбирая латиницу, спрашивает:

— Эдик, что это за бред — локотинент-колонел?

— Старший лейтенант по-румынски. Не доказывает это ничего. Мули свои военные чины уже давно на румынские перевели.

— Тоже старлей, значит. Гм! Ну, еще кусок приднестровского хлеба я сегодня отработал! А это что написано?

— О! Советник министерства обороны. Любопытная должность!

— Больше документов нет? Письма давай! Гм! Тоже на латинице. Я тут вообще ни хрена не понимаю. На, читай. Ты же молдавский язык учил.

Разглядываю письма. Учил, да плохо. Еле на тройку выползал. И не потому, что учить не хотел, просто больших способностей у меня к языкам нету. А те скромные, что были, начисто отбили в школе. Спецшкола в национальной республике Союза — это было что-то с чем-то. Три языка и до усрачки геометрии с математикой… Профилирующие предметы, а особенно те из них, которые вели завучи, мы ненавидели. Так ни один язык я толком и не выучил. На хорошую оценку всегда зубрил. Потом, уже в университете, один раз выучил наизусть по-молдавски стихотворение Матеевича «Наш язык». Ничего, понравилось. Рифма хорошая, смысл полезный. О любви к своему языку и земле. До сих пор слова и перевод местами помню: «Плес Днестра, в котором ясно догорают звезд лампады…». Но теперь вся любовь куда-то ушла, в речных плесах отражаются вспышки выстрелов и чтению важного письма зубрежка не поможет. Рассматриваю обращения в начале текста и почтовые печати.