Василий Ардаматский - «Сатурн» почти не виден Страница 59

«Зилле» — «Сатурну»

«Благодарю за высокую награду. Такого напарника, как Зилов, мне не найти. Место встречи: предлагаю дачную платформу станции Удельная, мне теперь трудно далеко отлучаться, желательное время с двадцати одного до двадцати двух часов, когда темно. Зилле».

«Сатурн» — «Зилле»

«Место и время встречи принято. Дни уточним завтра-послезавтра. Отдыхайте. Поддерживайте связь только с Бусаровым. Привет. Доктор».

Спустя пять дней к Леонову прибыл новый напарник, Гусев, мрачный пожилой человек. Он был арестован в тот же день.

Игра продолжалась…

Часть третья. Каждую минуту — в бою

Глава 30

Начальник гестапо Клейер приказал в середине рабочего дня собрать всех работников гестапо. В коридоре второго этажа на столе, покрытом зеленым сукном, были разложены все ценности, принесенные Кравцовым. Самого Кравцова попросили сесть сбоку около стола. Он понятия не имел о том, что произойдет, но по тому, как с ним обращались, чувствовал, что опасность ему не угрожает, и с любопытством ждал, что будет.

Появились фото- и кинорепортеры. Коридор заполнился сотрудниками. К столу подошли оберштурмбаннфюрер Клейнер и майор в армейской форме. Все притихли. Клейнер вынул из кармана маленький листок бумаги, заглянул в него и начал речь.

— Мы оторвали вас от работы на несколько минут, чтобы все вы приняли участие в нашем маленьком торжестве. Во время одной из наших операций мы изъяли у местного жителя, который не отличался честностью, вот эти ценности. Стоимость их определяется довольно солидной цифрой. Сейчас мы передаем их в фонд священной войны нашего рейха. — Клейнер выбросил вперед правую руку и крикнул: — Хайль Гитлер!

— Хайль! Хайль! Хайль! — проревел зал.

На место Клейнера встал армейский майор. Откинув назад массивную бритую голову, он сказал:

— Мне выпала честь принять ваш дар и установленным порядком препроводить его в Берлин, в Рейхсбанк. — Майор смотрел на всех и ни на кого в отдельности маленькими злыми глазами. — Ценность этих вещей значительно выше той, которую определили компетентные лица. В этом вашем даре выражено единство армии и всех действующих вместе с ней институтов, то единство, которое мы называем великим именем нашего великого вождя. Хайль Гитлер!

И опять трижды проревели гестаповцы. Мигали блицлампы. Стрекотали киносъемочные аппараты. Кравцов наблюдал всю эту церемонию, с трудом сдерживая улыбку.

Гестаповцы разошлись по своим служебным комнатам. Прибывшие с майором два солдата сложили ценности в чемодан, который тут же был опечатан.

— А вас, господин Коноплев, я прошу зайти ко мне, — сказал Клейнер Кравцову.

Когда Кравцов вошел в кабинет Клейнера, там находились еще три гестаповца — ближайшие его помощники.

— Господин Коноплев, — торжественно сказал Клейнер, — я хочу поздравить вас с зачислением в мой аппарат.

— Спасибо, — проникновенно произнес Кравцов.

— Садитесь, пожалуйста. Ваш диплом и некоторые документы из Смоленска получены, вот они. Прошу вас не обижаться на эту проверку. Война!

— Отлично понимаю, — ответил Кравцов.

— Не обижайтесь, пожалуйста, и на то, что сегодня мы не назвали ваше имя.

— Я нисколько не обижен.

— Но считаю своим долгом объяснить. Германия заинтересована во всяческом сближении гестапо, всех сил СД и армии. К сожалению, еще живы всякие предрассудки и существует недопонимание. Наше маленькое торжество направлено на их устранение. Оно будет широко распропагандировано как начало кампании «Гестапо помогает армии». Согласитесь, что начать эту кампанию с операции, проведенной русским, было бы несколько неправильно и, пожалуй, бестактно…

— Полностью с вами согласен! — воскликнул Кравцов.

— Ну тем лучше… — Клейнер взял со стола конверт и протянул его Кравцову. — Здесь пятьсот марок. Это мой подарок.

Кравцов встал, взял пакет и пожал руку Клейнеру.

— Мне трудно говорить. Спасибо.

— Садитесь, садитесь. Вам спасибо… — говорил Клейнер, улыбаясь Кравцову. — Но всякое начало требует продолжения, не так ли? Так вот, вам поручается ближайшие месяцы заниматься тем, что вы так блестяще начали. Мы вам придаем специальную оперативную группу из пяти человек. При надобности вы можете пользоваться нашей секретной агентурой. Номинально группой будет руководить майор Берг — он знает русский язык. — Клейнер показал на коренастого гестаповца, сидевшего в кресле. Майор приветливо кивнул Кравцову, и Клейнер продолжал: — Фактически группой руководить будете вы. Сейчас вы пойдете вместе с майором Бергом, и он познакомит вас с сотрудниками вашей группы. Желаю вам успеха.

— Я сделаю все, что смогу, — скромно и вместе с тем уверенно произнес Кравцов.

На другой день о почине возглавляемого Клейнером управления гестапо уже трубили берлинские газеты и радио. Кравцов сразу и прочно вошел в среду гестаповцев, вызывая у них не только любопытство, но и уважение, смешанное с завистью. Группа получила наименование «Алмаз» и приступила к работе.

Негласным сотрудником «Алмаза» стал Бабакин. Без его помощи Кравцов вообще не смог бы оправдать надежд, возложенных на него Клейнером. За время своей торговой деятельности Бабакин узнал немало мерзавцев, которые в дни эвакуации города мародерствовали, награбили много добра и теперь судорожно меняли награбленное на ценности, и прежде всего на золото. Знал Бабакин и нескольких типов другого рода. Это были бывшие нэпманы — дельцы, не брезговавшие ничем. После ликвидации их нэмпанской деятельности они, что называется, ушли в подполье, маскировались, как умели. Иные влачили нищенскую жизнь, иные шли на советскую службу, но все они в заветных тайниках хранили золотишко, ценные камешки и терпеливо ожидали перемены власти. Один из них, с которым Бабакин познакомился ближе, чем с другими, по фамилии Еремеич, однажды спросил у него, существует ли в городе черная биржа. Бабакин сделал таинственное лицо, оглянулся по сторонам и шепотом ответил:

— Если понадобится — найдется.

Этот тип не давал ему потом прохода, но Бабакин оставался неприступным в своей верности великой тайне и ждал, когда Еремеич сам выложит наконец свои карты, то бишь свои богатства…

После сильных морозов в январе и первой половине февраля вдруг выдался солнечный тихий денек, из тех, которые напоминают людям о близкой весне. К полудню на южной стороне домов зазвенела капель. Пригревало солнце. В это воскресенье базар был особенно оживленным. Кто меняет поношенные ботинки на сахарин, кто меховую шапку — на сигареты или махорку, кто ватник — на свечи, кто костюм — на кусок свиного сала. В большинстве своем здесь были люди, которых пригнали сюда нужда и голод. Шныряли по рынку и прожженные спекулянты. Этих не интересовали старые ватники. Им нужны были немецкие марки, но не оккупационные, а, как они говорили, главные. Из русских денег их очень интересовали николаевские золотые монеты, но можно было сговориться с ними и на советские деньги, для которых они сами произвели девальвацию, приравняв рубль к копейке. Как-то Бабакин спросил у одного из них, на кой черт он берет советские деньги, и услышал в ответ: «Что бы там ни было, но немец в России не выживет, а деньги, брат, даже царские, в революцию сразу не отменяли…»

В этот день бойко шла торговля и у Бабакина. Особенно расхватывали махорку, которую он продавал порциями в маленьких стаканчиках. Куча оккупационных марок росла на глазах. Бабакин торговал по патенту и обязан был брать этот бумажный хлам.

Неподалеку от его ларька, прислонившись к стене заколоченного магазина, стоял Кравцов. На нем были хорошее драповое пальто, пыжиковая шапка и подшитые кожей белые бурки. Он наблюдал базарную толчею, дымя хорошей немецкой сигарой. Наконец тот, кого так ждали Кравцов и Бабакин, появился на рынке. Это был Еремеич — чистенький маленький старичок в куртке из домотканого серого сукна, в добротных валенках с отворотами и короткополой черной шляпе. Он привычно втерся в гущу рыночной толпы и исчез в ней. Спустя несколько минут он вынырнул перед самым ларьком Бабакина. Лицо его раскраснелось, маленькие глазки под густыми седыми бровями возбужденно блестели. По-видимому, ему доставляла наслаждение эта рыночная толкотня. Он обвел рынок медленным взглядом и подошел к ларьку.

— Здравствуй, Григорий Ефимович, — сказал он высоким певучим голоском, протягивая Бабакину руку через прилавок.

— Привет, Еремеич. Как дела-делишки?

— Дела забыты, а заниматься делишками вроде стар стал.

— Зайди, Еремеич, — тихо сказал Бабакин. Еремеич, будто не слыша приглашения, продолжал стоять, облокотясь грудью на прилавок. Потом лениво оттолкнулся руками и не спеша пошел ко входу в ларек.