Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 6

Павел затруднялся сказать, чем определялся выбор Ульянцева, предпочевшего тылового старшину нескольким кадровым офицерам, имевшимся в его распоряжении, но не мог отделаться от интуитивной, подсознательной предубежденности, настраивавшей его против сближения с Сахно. Беззастенчивая, грубая мужская нечистоплотность и непорядочность — качества, которые, как уродливая патология, всегда вызывали у Павла гадливое, отвратное чувство, исключали их обладателей из числа близкого окружения Колычева.

Вообще Сахно представлялся его воображению фигурой не явной и не простой, не подвластной беглому прочтению. Он относился к типичным представителям той немногочисленной, но представительной прослойки штрафников, своеобразной ее элиты, которая существовала внутри штрафной диаспоры и была примечательна тем, что, как и Шведов, не казнилась своей виной, не комплексовала и не делала из случившегося трагедии вселенского масштаба.

Трибунал и отправка в штрафной батальон, хоть и обрекали на бесчестье и незавидную судьбу подконвойного солдата-смертника, все же не стали для них ни позорным столбом, ни лобным местом, как для многих других собратьев по несчастью, кто попал в заключение по злому умыслу или роковой случайности и ни при каких условиях не помышлял для себя ни подобных обстоятельств, ни подобной участи. По крайней мере каких-либо заметных признаков, которые бы указывали на душевное нездоровье, в Сахно не наблюдались.

Напротив, все в нем, начиная с ладно скроенной, молодцеватой фигуры, сохраняющей, несмотря на бэушное облачение, щеголеватую осанистость, и кончая манерой держаться и говорить, уснащая речь грубыми циничными присказками и откровениями по части плотских бабских утех и слабостей, — все в нем говорило за то, что пребывает Сахно в относительном здравии и согласии с внутренним миром.

Добавлял подозрительности и неприязни его «ординарец»-уголовник Веселов по кличке Сюксяй. С одной стороны, профессиональный вор-карманник, а значит, не последний человек в воровской иерархии, но с другой — рецидивная братия Сюксяя почему-то должным почтением не жаловала и за своего как бы не принимала. То ли воровских заслуг карманнику не хватало, то ли черту какую, по их понятиям запретную, переступил, но стороны враждовали, и Сюксяй держался от хевры на расстоянии. Павел знал, случались разборки, в которых Сюксяя умывали кровью. Но даже битый, отвергаемый своими уголовник вызывал у него ничуть не меньшую антипатию, чем все остальные.

Командир третьего взвода бывший лейтенант Егор Грохотов — кадровый, как и Колычев, офицер. Крупный, рослый, по-мужичьи тяжелый и медлительный таежник, черный, носатый, с лохматыми, клочьями нависающими на глаза бровями и насупленным исподлобным, нелюдимым взглядом.

Избегающий общения, староверческих, отшельнических кровей, кому в довершение природная суровость и рано подступавшая житейская пожухлость придают годов и заматерелости, он и внешне, в свои неполные тридцать лет, выглядел ровесником скорее Балтуса, чем Колычева.

Осужден по приказу 227 как трус, проявивший нестойкость в бою и не выполнивший поставленную командованием боевую задачу.

Во время отступления на дальних подступах к Сталинграду сдал немцам невзорванным порученный его охране железнодорожный мост.

Обвинение в трусости и предательстве не признавал. Он, рассказывал, два часа держался с семнадцатью бойцами против роты фашистов и мост бы взорвал, но немцы накрыли позиции обороняющихся таким плотным минометным огнем, что бикфордов шнур оказался перебитым в нескольких местах и сделать что-либо он уже не смог.

Так или не совсем так развивались события на самом деле, но в штрафном батальоне Грохотов труса не праздновал. В критический момент, когда немецкие танки уже утюжили окопы штрафников, собрал вокруг себя остатки взвода, организовал круговую оборону. Израсходовав патроны, отбивались одними фанатами, но спину врагам не показали. В командование взводом вступил там же, на передовой, на исходе боевых действий.

Командир четвертого взвода — лейтенант-кавалерист Семен Ведищев. Верткий, бахвалистый терский казачок принявший взвод уже по выходе батальона на переформировку. Между собой штрафники зовут его Чеченцем, реже — бывшим в четвертой степени. Почему Чеченцем — в общем-то понятно. Ну а бывшим в четвертой степени он сам себя нарек, представившись при знакомстве: «Бывший студент, бывший кавалерист, бывший командир взвода конной разведки и бывший муж собственной жены Семен Ведищев, образца 1917 года. Честь имею!»

Что касается жены, следует верить на слово. А все остальное соответствует данным из личного дела. Осужден по редко встречающейся статье «воинское мародерство». Конвоируя в штаб бригады двоих взятых в плен высоких офицерских чинов, произвел самоличную частичную конфискацию личных вещей фашистов. Поснимал с обоих наручные часы, фотоаппараты и наградные железные кресты. На допросе чины не преминули выразить протест. И не вернулся больше в свой конный разведвзвод лихой казак Семен Ведищев.

И, наконец, новоиспеченный назначенец Иван Маштаков. На фронте с 1941 года. Был сержантом. В боях под Москвой получил осколочное ранение. Окончил курсы младших лейтенантов. В должности командира стрелкового взвода воевал на Дону. Там его дивизия попала в окружение. Вышел к своим с другой частью. И попал под действие приказа 227…

Тимчук терзался сомнениями.

Объявив о новых назначениях, Колычев не сделал никаких распоряжений в адрес ординарца. Тимчук ломал голову: как понимать? Оставляет его новый ротный или замену подыскивает, но пока не нашел. К чему готовиться?

Нового ротного Тимчук знал и не опасался. Будучи взводным, Колычев не обходил его вниманием. Сопровождая Павла по вызову к Ульянцеву, Тимчук, пользуясь добрым расположением, бывало, делился с ним доверительными соображениями. Это вселяло некоторую обнадеженность. Но все же.

Вернувшись с задания, Тимчук, как бы не замечая присутствия Колычева, который, лежа на койке, мысленно готовился к разговору с взводными, занялся уборкой и приборкой помещения. Поскоблил и ополоснул котелки. Вооружившись щеткой и кружкой с водой, тщательней и старательней, чем обычно, выметал пол, предварительно сбрызгивая его набранной в рот водой, как это делают домовитые хозяйки в крестьянских избах, избегая поднимать пыль.

«Еще бы и ножом поскоблил!» — отвлекаясь краем глаза на действия ординарца, усмехнулся Павел, вспоминая, как его бабка, опустившись на колени, сначала скоблила смоченное место кухонным ножом, а затем смахивала веником соскоблины в совочек. Но Павел заблуждался, приняв необычное усердие Тимчука за показное рвение. В действительности повышенное тщание, с которым налегал на пол ординарец, имело другой подтекст.

Тимчук томился, затягивал время, сторожа внимание Колычева. Павел подмечал искоса бросаемые в его сторону заинтересованные взгляды ординарца.

Наконец, сочтя момент подходящим, Тимчук решился:

— Гражданин командир роты. Разрешите обратиться!

— Обращайтесь.

— Ну а мне-то что делать? Во взвод возвращаться или при вас оставаться?

«Вот оно что!» — пронялся догадкой Павел, с сочувствием глядя на застывшего в напряженной позе ординарца.

Понять беспокойство Тимчука несложно. Должность ординарца командира роты — одна из самых завидных и выгодных в батальоне. Ординарцы, за редким исключением, в атаки не ходят, во время наступательных боев остаются в командирских блиндажах на охране имущества и документов. Привилегия, которая позволяет не испытывать судьбу лишний раз пулей, уйти из батальона по истечении срока отбытия.

Да и относительно вольная, не в общем строю, жизнь, возможность харчиться из командирского довольствия для штрафников тоже не последнее дело.

Колычев не припоминал, чтобы Ульянцев выражал недовольство своим ординарцем, и о замене Тимчука не помышлял.

— Тебя как зовут по имени, Тимчук? — веселея от сознания допущенной оплошности, мелкой, нечаянной, но доставившей ординарцу душевные страдания, спросил Павел.

— Адам я, — заволновался Тимчук, догадавшись по тону вопроса, какое принято ротным решение. — И спасибочки вам большое, гражданин командир роты. Я все для вас сделаю, не пожалеете…

«А вот это уже ни к чему!» — досадливо поморщился Павел, заслышав в голосе ординарца заискивающие, угодливые нотки.

— Ты вот что, Адам. Сооруди-ка мне старшинские погоны, да поживей, пока взводные не пришли.

— Это мы мигом, гражданин ротный! — метнулся к выходу Тимчук. И уже от порога: — А почему старшинские?

— Делай что сказано! И без лишних вопросов…

Павел как раз расправлял на себе гимнастерку с прикрепленными к ней старшинскими погонами, когда на пороге появился первый из взводных — Сахно. Тимчук при его появлении незаметно растворился за спиной.