Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945 Страница 6

Из штольпенской гимназии здесь еще есть Герд Нойман и Петер де Боор. Но Герд состоит в другом взводе, так что я его почти не вижу. Однако Петер вместе с нами в третьем взводе, только в восьмом отделении, и мы вместе с ним маршируем в одном строю.

Вчера стоял на вахте в карауле у ворот. Лагерь обнесен высоким забором из колючей проволоки. Перед проходом в ней стоит настоящая постовая будка. В ней стоит один из караульных, другой ходит дозором вдоль забора. Мой напарник угодил в карцер. Стоя на посту, он спрятал под своей плащ-палаткой девушку, а это строго запрещено. Про этот его проступок даже будет сообщено в школу и его родителям.

Закончилась первая неделя в учебно-тренировочном лагере. Сегодня нам дали немного передохнуть после шести дней напряженной службы. Нам предстоит сегодня сдать зачеты на серебряный значок гитлерюгенда и имперское удостоверение пловца. А всю эту неделю — оружейные приемы, строевая подготовка, топография, маскировка, ориентирование на местности, спортивные упражнения… в общем, выше крыши. И каждый день стрельба, стрельба, стрельба. Это мое слабое место. При прицеливании я всегда ошибаюсь и неправильно принимаю отдачу. При стрельбе лежа я однажды даже поразил мишень в «десятку», но с колена или стоя пули снова и снова уходят в «молоко»! Я злюсь на себя за это, потому что остальные надо мной посмеиваются. Герд стреляет очень хорошо, как и Петер. Естественно, между всеми отделениями началось состязание в стрельбе, каждое хочет набрать как можно больше очков.

Сегодня, в субботу, командир отделения, имеющий самый худший результат в стрельбе, должен контролировать дежурство по столовой, и, разумеется, им оказался именно я! Все обедающие потешались надо мной, поскольку я смог выбить только тридцать очков.

Осрамился я и при обряде воспевания знамен на утренней поверке, правда, на этот раз вместе с Петером де Боором. Поскольку мы с ним в нашем взводе самые высокие, то мы с ним попеременно маршировали правофланговыми и поэтому должны были произносить определенные тексты во время поднятия на флагштоке знамени со свастикой. В первый раз я декламировал изречение из Эдды,[34] которое мы выучили на уроках немецкой литературы: «Владение умирает, роды умирают, ты сам умрешь, как и они! Но я знаю, что живет вечно: слава свершений умерших!»

Я знал три изречения из Эдды, но к пятнице у меня осталась только концовка из гимна гитлерюгенда: «Знамя превыше смерти!» Но так как я немного простыл — замерз во время ночной вахты, — то у меня сел голос, и я фюг только прохрипеть эту заключительную строфу, пуская к тому же «петуха». Петер, едва сдерживая себя, молча трясся от смеха. Но после поверки наш унтершарфюрер устроил нам взбучку. Я честно сознался ему, что больше не знаю никаких подходящих для этого обряда изречений.

Поскольку унтершарфюрер заметил, как во время прохождения Петер смеялся, он тут же назначил его в следующий раз произнести нечто соответствующее. И что же он декламировал вчера во время прохода, минуя знамя? Мы с ним едва нашли нечто подходящее: «Мы, немцы, боимся Бога, а больше ничего на свете!»

Сразу же после утренней поверки Петера вызвали к командованию лагеря, сначала к вожатому гитлерюгенда, а потом к унтершарфюреру СС. Они хотели добиться от него, что он хотел сказать этим изречением, не то ли, что, возможно, «не боимся больше ничего» относится к нашей муштровке или даже к СС. Петер объяснил им, что это высказывание одного величайших государственных деятелей Германии, князя Отто фон Бисмарка. Два лагерных идиота этого, разумеется, не знали. После разборки они оставили Петера в покое.

Но сегодня я был вызван к вожатому гитлерюгенда. Он стал расспрашивать меня об отце Петера. Я сказал ему, что в прошлом году прошел конфирмацию с пастором и что теперь он в качестве капеллана дивизии, должно быть, находится на фронте. Вожатый смущенно замолчал, хотя сначала он при слове «пастор» воскликнул: «Ага!» (Разумеется, у меня хватило мозгов промолчать о том, что пастор де Боор однажды имел уже неприятности из-за своих высказываний по поводу фильма «Я обвиняю!», который он критиковал с христианской точки зрения.)

Сегодня нас даже отпустили в увольнение из расположения части, чтобы мы смогли хотя бы однажды увидеть этот городок, который до этого нам приходилось видеть, только когда мы проходили через него маршем, да еще во время учений по ориентированию на местности и ночных привалов.

Я очень рад вырваться за нашу ограду из колючей проволоки и побыть в одиночестве. После того как наш взвод оказался последним в спортивных соревнованиях и прежде всего по результатам стрельб, служба снова превратилась в сплошную муштру. К тому же от наших парней меньше всего было подано заявок на службу в войсках СС. Теперь в нашем бараке каждый божий день появляется унтершарфюрер и агитирует вступать в войска СС.

Мы с Клаусом Одефеем после его прихода тут же выходим из барака, так как оба подали заявления на поступление в сухопутные войска вермахта в части реактивной артиллерии, поскольку не хотели записываться в войска СС. Остальные ребята из нашего барака могут еще подумать до следующего утра. Затем они, может быть, тоже запишутся куда-нибудь.

В других взводах почти все подали заявление на службу в течение двенадцати лет в войсках СС. Теперь они могут выбирать род войск и почти все записались в танковые войска. После этого они могут в лагере работать с прохладцей и не особенно выкладываться на службе. Для нас же, минометчиков, продолжится муштровка. И это, по-моему, совершенно несправедливо. Почему к нам, тем, кто записался в вермахт, должны относиться хуже, чем к тем ребятам, которые выбрали для себя войска СС? Ведь мы будем сражаться за одну и ту же Германию, за наше общее отечество. Или существует все же такое значительное различие между разными родами войск? Неужели существует конкуренция между отдельными частями вермахта, между отдельными генералами вермахта, между СС и люфтваффе?[35] Ведь у нас в школе бывали офицеры всех видов войск и в старших классах агитировали добровольцев во все виды и рода войск. Лишь представителей СС у нас никогда не бывало, поскольку для работы с юношеством СС предпочитают использовать только лагеря допризывной подготовки.

В этом лагере допризывной подготовки я и узнал нечто весьма для меня важное. Во-первых, я буду отныне действовать всегда только прямо и открыто, а не обходными путями, а еще выучу на занятиях по теме «Рукопашный бой без оружия» как можно больше приемов, с помощью которых можно будет защитить свою собственную шкуру. Это может пригодиться всегда и везде. При этом можно свести на нет своей решительностью, превосходством в умении и быстротой все преимущества более сильного противника. Раньше я всегда робел перед драками со своими врагами, а теперь этот страх у меня пропал. Теперь я знаю, как выйти из захвата шеи сверху и как отразить удушающий прием, и смогу дать отпор нападающему. Действительно, отличная это штука! Надо только будет это отработать еще и дома, чтобы не позабыть и действовать автоматически. Ах, дома! Да, я уже снова тоскую по дому и был бы неописуемо рад, если бы мог снова очутиться сейчас дома, в Мютценове…

Наконец-то дома! Я лежу на мягкой траве поляны в глубине леса неподалеку от нашей деревни и пасу коров. Пасти коров — мое любимое занятие в летнее время, оно не мешает моим мыслям, и я могу думать. Раньше я не очень-то охотно гонял коров пастись на этот луг, затерянный в лесу, поскольку всегда побаивался — здесь накануне Первой мировой войны был подстрелен один браконьер. И мне тогда казалось, что его дух или новый браконьер блуждают где-нибудь здесь и могут напасть на меня.

Теперь мне просто смешны эти детские страхи. Все-таки то, что довелось узнать и испытать этим летом в двух лагерях, пошло мне на пользу. Я закалился, стал увереннее и мужественнее, исчезли моя прежняя нерешительность и мягкотелость. Раньше, еще года два тому назад, приглядывая за коровами, я всегда писал здесь стихи, теперь же меня это просто не интересует. Стихи — это нечто для девчонок, парень же должен выражать себя в краткой, но значительной фразе, в донесении, в рассказе. И я впредь не буду подыскивать рифму, разве что буду по-прежнему вести свой дневник. Этого вполне достаточно, да и куда важнее для меня, чем бесполезное рифмоплетство.

Однажды я даже попытался писать на нижненемецком языке.[36] Но довольно странно, что родители говорят с нами на верхненемецком языке,[37] то есть со мной и моей сестрой Вальтрауд, тогда как с остальными моими четырьмя братьями и сестрами они общаются на нижненемецком. Да такое же происходит и в других семьях. С 1925 года со всеми детьми родители разговаривают на верхненемецком, да и мы, ребята, между собой тоже говорим на нем же. Но уже трехлетние дети говорят так же, как и их родители между собой.