Сергей Буренин - Возвращение бумеранга Страница 6

Манчестер, 15 декабря 1940 года

Йозеф Габчик сидел в армейской столовой и только приступил ко второму, когда к нему подошел командир роты.

— Когда пообедаешь, зайди в канцелярию, — сказал он ему, — тебя там ждет рождественский подарок.

Йозеф поднял удивленный взгляд, но командир уже прошел дальше. Иногда солдаты получали письма с родины, отправленные неизвестно с какой оказией, они приходили в канцелярию, но в основном письма получали те, у кого родственники жили в столицах, в Праге или Братиславе. Габчик на такое не рассчитывал.

Он быстро покончил с обедом и поспешил в канцелярию.

Когда он вошел в канцелярию, писарь, молодой сержант, попавший в армию с филологического факультета, порылся среди бумаг, достал большой листок и, широко улыбнувшись, сказал:

— Ну, расписывайся за свой подарок.

Йозеф удивленно взял листок и быстро пробежал глазами текст. Это был приказ о присвоении ему звания ротмистра.

— Так, смотришь, — пошутил писарь, — к концу войны и генералом станешь.

— Если она и дальше так будет тянуться, то можно дослужиться и до маршала, — буркнул Габчик.

Его уже давно угнетала бездеятельность. В Польше и Франции они сражались, а здесь, в Англии были одни только разговоры, если кто и сражался, так это флот и авиация.

Первым, кого он встретил, выйдя из канцелярии, был Адольф Опалка.

— Тебя можно поздравить, — весело улыбнулся он.

Новости здесь распространяются, как в маленькой деревушке, подумал Габчик.

— Поздравить можно было бы, если бы мы начали действовать, — вздохнул Йозеф. — Надоели все эти разговоры и ожидания.

— Это точно, — вздохнул Адольф, — Сначала все говорили, что немцы вот-вот высадятся в Англии, теперь говорят, что мы сами высадимся в Европе, а воз так на месте и стоит.

— Я хочу подать заявление на курсы бортстрелков, — признался Габчик, — Потери в авиации большие, бомбардировщиков, в большинстве случаев, теряют вместе с экипажем. Может, и возьмут. Говорят, у них уже есть полностью чешские экипажи.

— Попробуй, — пожал плечами Адольф. — Попробуй, хотя мы им и здесь нужны: нас бросят вперед в первых рядах. Англичане не любят воевать своими руками, вспомни Францию.

Уже вечером в казарме Йозеф уселся на койке, положил на колени книжку, разложил на книжке чистый лист бумаги и начал писать:

«Я родился 8 апреля 1912 года в Полувеси, Жилинский район. По профессии слесарь-механик. Окончил начальную школу в Раецке-Теплицах. 4 класса средней школы и 2 класса училища металлистов окончил в Коваржове, район Милевско. Действительную военную службу проходил с 1 октября 1932 года в 14-м полку в Кошице. Школу сержантов окончил в Прешове четвертым с оценкой „отлично“ в чине младшего сержанта. Остался в чехословацкой армии на сверхсрочную службу в чине сержанта. Через три года службы по собственной просьбе был переведен на военный завод в Жилину.

Во время оккупации ЧСР я был определен на работу в хранилище боевых отравляющих веществ на склад № 5 в Скалке-у-Тренчина. Сделав непригодными запасы иприта, хранившиеся на складе, 1 мая 1939 года бежал из Словакии в Краков, где вступил в чехословацкую воинскую часть. Из Кракова я был направлен во Францию, а оттуда — в Иностранный легион. После начала войны был переведен в чехословацкую армию во Франции. На фронте я имел звание старшего сержанта и был заместителем командира пулеметного взвода. В первом же бою я стал командиром взвода. В Англию прибыл на последнем транспорте, который уходил из Франции. 15 декабря получил звание ротмистра. 28 октября награжден Чехословацким боевым крестом. В настоящее время являюсь заместителем командира взвода 3-й роты 1-го батальона.

Моя гражданская специальность — слесарь-механик. Я прошу перевести меня в авиацию, так как надеюсь, что знания слесаря-механика лучше всего смог бы применить в авиации. По мере сил я хотел бы внести свой вклад в дело освобождения Чехословакии, в дело нашей общей победы — нашей и союзников.

Подавая настоящее прошение, я отдаю себе отчет в том, что при переводе в авиацию я потеряю материальные преимущества, которые имею, неся службу в 3-й роте 1-го пехотного батальона. Я был бы счастлив стать авиастрелком. По всем указанным выше причинам прошу положительно решить мой вопрос о переводе в авиацию».

Белград, 4 февраля 1941 года

Пауль Тюммель подошел к небольшому двухэтажному зданию на окраине Белграда. Краска на здании выцвела и облупилась, дверь давно не красилась и была разбита. Около дверей висела неказистая вывеска, гласившая: «Экспорт-импорт сельскохозяйственной техники».

Могли бы организовать и что-нибудь поприличней, подумал Тюммель, входя в подъезд. Он поднялся по видавшей виды лестнице на второй этаж и вошел в приемную. В приемной секретарша средних лет что-то бойко отстукивала на пишущей машинке. Здесь был более презентабельный интерьер: на полу лежал цветастый ковер, кругом были расставлены цветы, стены сверкали свежей краской.

— Что вам угодно? — оторвалась от своего занятия секретарша.

— Я вчера звонил и разговаривал о поставке двух комбайнов для уборки картофеля, — ответил Тюммель.

— Проходите в кабинет, пан Кочек вас ждет.

Тюммель прошел в кабинет. Кабинет, также как и приемная, дышал процветанием: массивный дубовый письменный стол, в углах и на окнах цветы, мягкий ковер, перед диваном журнальный столик, по бокам от которого стояли два мягких кожаных кресла. В кабинете сидели два мужчины, оба явно чехи. Одному было лет тридцать, среднего роста, блондин, с круглым румяным лицом. Второй уже в годах, с намечающейся лысиной, склонный к полноте, чем-то напоминал школьного учителя.

Тот, что постарше, встал, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку и представился:

— Полковник Франтишек Моравец.

— Очень приятно встретиться, — ответил Тюммель, — Не часто доводится встречаться с главой разведки государства.

— Не скромничайте, — улыбнулся Моравец. — Насколько мне известно, Канарис принимает вас в любое время.

— У Канариса я числюсь не просто агентом, а начальником направления, — в тон ему ответил Тюммель.

— Я решил встретиться с вами, — перешел к делу Моравец, — чтобы обговорить наше дальнейшее сотрудничество и решить некоторые организационные вопросы. Сейчас еще действует этот югославский канал, но, боюсь, скоро он тоже закроется.

— Да, похоже, дело идет к этому, — согласился Тюммель. — И какие же вопросы вам хотелось бы обсудить?

— Мы очень благодарны вам за предоставляемую нам информацию, — сказал Моравец, — Наше правительство высоко вас ценит, и лично президент Бенеш просил передать вам свою благодарность. А в первую очередь я хотел бы обсудить с вами каналы связи. В прошлом году у нас с вами получилась небольшая заминка. Мы постараемся, чтобы такого больше не происходило. Сейчас в Чехословакии работает всего лишь одна наша группа, имеющая рацию. Надеюсь, в скором времени их будет больше, тогда задача упростится. А во-вторых, это не упрек, а просьба, мы бы хотели, чтобы вы пользовались только проверенной информацией. Вы нам передавали несколько дат начала вторжения в Англию, но оно так и не осуществилось.

— В последнем нет моей вины, — полковник было протестующе поднял руки, но Тюммель жестом его остановил и продолжил: — У нашего ОКВ часто возникают желания, которые не соответствуют действительности. Дата вторжения несколько раз переносилась, и, в конце концов, наши генералы поняли, что у них нет на это сил. Та информация, которую я вам передаю, исходит из первых рук: я вхож в СД и гестапо, у меня много друзей, занимающих высокие посты в вермахте.

— Извините, — кивнул Моравец. — Я всегда считал, что немцы реалисты и хорошо рассчитывают свои возможности.

— Это так, — грустно улыбнулся Тюммель, — но к великому сожалению наших полководцев, Гитлер часто просто навязывает им решения, которые не совсем согласуются с действительностью. Отсюда и частое изменение планов.

Мужчины уселись вокруг журнального столика и приступили к обсуждению технических деталей предстоящего сотрудничества в новых условиях. К концу беседы обе стороны были очень довольны достигнутым взаимопониманием.

Полковник Моравец достал бутылку хорошего французского коньяка, разлил его по рюмкам и предложил:

— За дальнейшее успешное сотрудничество.

Прага, 10 марта 1941 года

К советскому посольству подошел мужчина средних лет. На нем была тирольская шляпа и элегантный макинтош, правая рука его была затянута в черную перчатку.

— По какому вопросу? — не ответив на приветствие, спросил его дежурный чиновник, сидящий за стойкой в фойе посольства.

Мужчина подошел к стойке, положил на нее обычный почтовый конверт и сказал: