Александр Гончаров - Наш корреспондент Страница 6

— Нет, — раздалось неожиданно совсем рядом. — Нету в тебе, Донцов, размаха, полета фантазии. С твоими данными ты не мог бы работать в театре даже пожарным. Удивляюсь, как ты попал в разведчики.

— Ну и болтун же ты, Игорь. Не можешь, чтобы хоть минуту помолчать.

— Это верно, — охотно согласился Игорь. — Знаешь, когда нужно изобразить шум за сценой, статисты за кулисами вразнобой кричат: «Что говорить, когда нечего говорить! Что говорить, когда нечего говорить!».

— Вот и помолчи, если нечего говорить.

— Невозможно! В засаде — молчи, здесь — молчи. У меня дикция может ухудшиться!

Серегин узнал Игоря по голосу. Это был тот самый красивый разведчик, который заставил рассказывать Донцова. От комиссара Серегин узнал, что Игорь Станкевич — студент одной из московских театральных студий — пошел в армию добровольно как только началась война.

Постепенно тьма как бы поредела, и Серегин стал различать силуэты зданий. Зайдя за угол, он увидел, что старшина выдает разведчикам из окна слабо освещенного цейхгауза «лимонки». Кто-то тронул Серегина за руку. Обернувшись, он увидел комиссара.

— А мы вас ищем, — сказал комиссар, — пойдемте чайку попьем на дорогу.

Он проводил Серегина в жарко натопленную кухню, где распаренный Ефанов допивал четвертую чашку чаю.

Комиссар скоро ушел. Как понял Серегин из отрывистых пояснений Ефанова, разведчики разделились на две самостоятельные группы. Одна из них будет действовать под командованием комиссара, другая — Ефанова.

Комиссар со своими людьми отправился вперед. Через полчаса уехала на подводе часть людей Ефанова. Сам командир, Серегин, Донцов, Станкевич выехали позже всех на линейке, запряженной парой лошадей.

Лиловые горы уже виднелись в утреннем размытом воздухе. Постепенно начали различаться и подробности: светлая спираль уходящей вверх дороги, просеки, серые штабели дров. По мере того как светало, становилось все холоднее и холоднее, и Серегин почувствовал, что коченеет. Когда стало совсем невмоготу, Ефанов соскочил с линейки и пошел пешком по тропке, поднимающейся напрямик. За ним последовали Серегин и остальные. Пока выбрались на вершину, согрелись.

Лесную дорогу Серегин не узнал. В чаще деревьев и кустарников клубился молочно-белый туман. Он оседал на листья и цветы мириадами жемчужных капелек. Нити паутины, будто опушенные инеем, причудливо протянулись между ветвями. Любуясь красотой леса, Серегин, убаюканный мерным движением линейки, постепенно задремал, плотно привалившись к широкой спине Донцова, и проснулся только тогда, когда выехали на каменистую дорогу Тхамахинского ущелья.

Обер-лейтенант Рудольф Деринг занимал скромный пост в интендантском отделе ставки фюрера. Благодаря обширным связям отца — известного в деловых кругах Берлина владельца мануфактурных фабрик, работающих на армию, — Рудольфу жилось неплохо, несмотря на маленькую должность и невысокий чин. Вот сейчас, например, ему удалось получить командировку в эту сказочную Кубань, о которой в Берлине ходят легенды. Обер-лейтенант побывал в Краснодаре и убедился, что эти легенды не слишком далеки от истины. Действительно, чертовски богатый край!

Из Краснодара Деринг выехал по своим инспекторским делам в Георгие-Афинскую. Оттуда он решил проехать до Ставропольской, чтобы сфотографироваться на фоне Кавказских гор. Снежных вершин здесь нет, но живописных мест должно быть сколько угодно. Будет что показать Виви!

В Краснодаре ему повезло. Он попал на расстрел партизан или подозреваемых в сочувствии партизанам — это неважно — и сфотографировался, держа пистолет у затылка партизана. Этот снимок, несомненно, произведет на Виви сильное впечатление…

Предаваясь сладостным воспоминаниям о Виви, Деринг лениво смотрел на приближающиеся горы. Навстречу промчались два грузовика с солдатами, проплелся порожний обоз, а затем шоссе опять опустело. Горы были уже совсем близко. Холмы справа и слева от шоссе стали покрываться курчавым кустарником и перелесками. Деринг дал знак шоферу ехать медленнее. Вот, наконец, и подходящее местечко: красивая лужайка, окруженная пышным кустарником, не закрывающим, однако, вид на отдаленные вершины. Коричневый «оппель», похожий на майского жука, с тихим урчанием свернул с шоссе под тень дикой груши. Дверцы распахнулись, словно короткие лакированные крылышки. Деринг и шофер вышли из машины. Обер-лейтенант стал искать подходящую точку для съемок, смотря через видоискатель, как будет выглядеть снимок в кадре. Получалось очень неплохо: на заднем плане круто вздымающаяся гора, увенчанная зубчатой каменной скалой, на переднем — живописные деревья и кустарники, достойные быть фоном для Рудольфа Деринга. Он вручил шоферу «лейку» в желтом хрустящем футляре и стал на облюбованное место. По шоссе неторопливо полз гусеничный тягач с прицепом, нагруженным пустыми снарядными гильзами. На ящиках, сверив ноги, сидели солдаты, вооруженные автоматами. За прицепом на тросе влачилась — вероятно, на ремонт — танкетка. Из ее открытого люка торчала огненно-рыжая голова, с любопытством смотревшая на обер-лейтенанта. Солдаты на ящиках, увидев сцену фотографирования, оскалились, оживленно заговорили. Голоса их тонули в гуле мотора и лязге траков тягача. Это были не единственные зрители: сзади, из-за кустов, за Дерингом внимательно наблюдали Донцов и Станкевич.

…Выйдя на поиск, Ефанов разделил людей на группы. Основная, которой командовал сам Ефанов, расположилась в засаде у шоссе. Выждав появление «языка» на дороге, группа должна была захватить его с боем или без боя, в зависимости от обстоятельств, и отойти в горы. Метров на пятьдесят в одну и другую сторону вдоль шоссе Ефанов выслал группы прикрытия, по два человека в каждой. В случае, если бы после захвата «языка» на шоссе появился противник, способный помешать отходу, группа прикрытия должна была вступить в бой и обеспечить отход захватывающей группы. Если бы в поле зрения прикрывающей группы появились подходящие «языки», группа должна была пропустить их беспрепятственно.

Ефанов требовал точного выполнения своих указаний и терпеть не мог лихачества и авантюр. Но тут было совсем другое дело. Во-первых, офицер, сфотографировавшись, мог уехать обратно; во-вторых, даже если бы он и поехал дальше, остановить движущийся автомобиль труднее, чем взять офицера у стоящей машины; наконец, в-третьих, появление офицера под самым носом у разведчиков было такой удачей, таким счастливым случаем, что не воспользоваться им было бы просто грешно. Ведь это все равно, как если бы в бредень, закинутый в расчете на лас кирку, попался жирный сазан. Не выбрасывать же его обратно в воду!

Все эти соображения молниеносно пронеслись в голове Донцова, пока он, затаив дыхание, следил за обер-лейтенантом. Немец, выкатив наваренную грудь и выпячивая, насколько возможно, недоразвитую челюсть, поворачивался перед объективом и так и этак.

Игорь Станкевич, для которого долгое молчание было пыткой, прошептал Донцову:

— Не нравится мне его поза. Не раскрывается психологическая сущность индивидуума.

Донцов молча толкнул его локтем. Скорее бы проезжал этот, не во-время выползший тягач! Донцов с таким напряжением мысленно подталкивал его, что даже покрылся испариной. А тягач двигался, как назло, очень медленно, и офицер мог с минуты на минуту сесть в машину и уехать. Наконец тягач, прицеп и танкетка скрылись за деревьями. Донцов кивнул Станкевичу и решительно вышел из-за куста. Шофер, нацелившийся в обер-лейтенанта «лейкой», увидел, что в кадре неожиданно появилась новая фигура, и уронил фотоаппарат. По мертвенно-бледному лицу шофера обер-лейтенант понял, что случилось что-то ужасное. У него затряслась отвисшая нижняя челюсть.

— Ну, раскрыл сущность! — презрительно сказал Донцов, ловко затыкая рот обер-лейтенанту кляпом. Станкевич проворно вязал шоферу за спиной руки. Затем, подталкивая своих пленников стволами автоматов, разведчики побежали к захватывающей группе.

Ефанов не высказал никакого удивления: будто так и полагалось, чтобы его разведчики захватывали штабных офицеров. Быстрым шагом группа ушла в горы.

К концу дня «языки» уже были сданы в штаб полка, откуда их на грузовике, под охраной автоматчиков, перебросили в штаб дивизии. Здесь поздним вечером Серегин и увидел пленного немца.

Допрашивал начальник разведки капитан Трифонов, молодой, похожий на подростка, что не мешало ему пользоваться репутацией талантливого разведчика. Трифонов владел немецким языком слабо, поэтому допрос велся через переводчика — капитана Горина. Кроме них и Серегина, в комнате находился незнакомый Серегину старший политрук — вероятно, из политотдела дивизии — и два конвоира.

Пленный офицер уже успел оправиться после первого испуга и теперь держал себя высокомерно. Он сидел на табурете вытянувшись, точно проглотил аршин, и презрительно смотрел на стенку, на которой колебалась от неверного света коптилки курносая тень капитана Трифонова. Обер-лейтенант ответил на все касающиеся его вопросы. По поводу перспектив войны сказал, что она, несомненно, кончится победой Германии, так как нацистской партии суждено владычествовать над миром и фюреру предстоит выполнить это предначертание.