Николай Далекий - Танки на мосту! Страница 6

— Ты что, считаешь меня дураком? — возмутился Макс, когда я изложил свои сомнения по поводу целесообразности рискованной поездки. — Нужно предупредить наших, что мост задолго до подхода танков могут захватить немцы, переодетые в советскую форму. Так уже бывало. И не раз...

— Откуда же они возьмутся? — спросил я. И тут же понял глупость такого вопроса: ведь я знал о существовании дивизии «Бранденбург».

— Вот это мне неизвестно. Возможно, отряд сбросят на парашютах. Может быть, уже сбросили. Учти, они знают русский язык... Ты понимаешь, что произойдет, если им удастся захватить мост? Через три дня они будут в Грозном. А сколько погибнет людей, техники. Представляешь?

Да, я представлял, что может произойти... Молодец, Макс! Чтобы предотвратить катастрофу, следовало идти на любой риск.

— Поеду. А как мотоцикл?

— Достанем. — Макс снова посветил фонариком, критически оглядел меня в новом наряде, поправил пилотку, одернул полы мундира. — Хорош! На автомат. Умеешь пользоваться?

Стрелять из немецкого оружия я умел. Учили. Но тут я подумал о другом: как встретят меня в таком виде наши, если я сумею пробиться к ним. Срежет какой-нибудь земляк пулеметной очередью, да еще и возрадуется — убил фрица.

— Ну, что ты... — возразил Макс, не совсем, правда, уверенно. — Они постараются тебя живым захватить.

Конечно, если бы была еще и советская форма, ты бы переоделся и, может быть, до самого моста без остановки добрался. Не смог я советской формы достать.

— Один момент! — шепнул я Максу и, ничего больше не объясняя, схватил свою одежду, побежал на огород, стараясь как можно меньше стучать тяжелыми коваными сапогами. Вот она, копенка клевера. Осторожно приподнял се. Боец лежал на боку, подложив под голову руку, и даже не почувствовал, что я снял с него «одеяло». У меня было возникла мысль: не умер ли он? Нет, он слал. Видать, крепко досталось ему за последние дни, если, несмотря на опасность, заснул таким мертвым сном. Едва растолкал его, а потом пришлось успокаивать (испугался он «немца»), объяснять, что мне от него требуется. Кажется, расставался он со своей гимнастеркой и пилоткой не очень-то охотно.

Вернувшись в сенцы, я зашел в хату, чтобы попрощаться с Иваном Тихоновичем и дать ему последние указания. Он понял меня с полуслова. Мы обнялись и поцеловали друг друга на прощание.

— Счастливо, Михаил!

Макс, узнав, что я добыл гимнастерку и пилотку, обрадовался, сунул мне в карман мундира гранату-лимонку и повел на улицу. Отошли немного, пропустили машину, ехавшую с зажженными фарами, остановились у тополя. Макс провел инструктаж: кто я, какой роты, взвода, фамилии командиров, пароли, что говорить, если задержит патруль, на каком километре должны быть передовые посты советских войск. Заставил все повторить и остался доволен моей памятью. Пошли дальше по улице.

— Ты с Поволжья?

— Нет.

— Немец?

— Нет. А что?

— Язык знаешь хорошо...

— А вы с Поволжья? — спросил я.

— Нет. Я земляк Эрнста...

Я догадался, что он говорит об Эрнсте Тельмане. Значит, из Гамбурга. Перед моим мысленным взором мелькнуло знакомое по портретам открытое, крепкое, сероглазое лицо вождя немецких коммунистов, чуть затененное козырьком докерской фуражки, которую в Германии так и называли «тельмановкой».

— Видел? — спросил я.

— Не один раз... — ответил Макс. — Видел и слышал.

Рядом со мной шел немецкий коммунист. Один из тех немногих, кто избежал ареста, мужественный человек, продолжающий борьбу.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался вдруг Макс.

— Девятнадцать.

— Молодой...

Идем, тихо и вроде спокойно разговариваем, но мне как-то не по себе, к немецкой форме не привык и ощущение странное, как будто это не я, а кто-то другой. И зубы, как только их разожмешь, стучать начинают. Вот как оно бывает с непривычки... Нервное напряжение. «Э, нет, Михаил, ты эти шутки брось!» — сказал я сам себе мысленно. Сказал, и стало легче, свободнее дышать.

Мотоцикл нас обогнал. В свете его фары увидели: навстречу нам идут два солдата в шлемах, с винтовками. Зажгли фонарик, осветили нас. Макс мигнул своим. Патруль. Откозыряли молча, разошлись, не сбавляя шага.

— Двумя пальцами, а не пятерней честь отдавать нужно, — недовольно сказал Макс. — И с ноги не сбивайся.

Справедливое замечание. Вот на таких мелочах я и попадусь... А ведь знал, как отдают честь гитлеровские военные... Сзади вырвался луч света. Еще машина. Макс не спеша отходит в сторону, я за ним. Пустая улица освещена, вон у ворот стоит мотоцикл с коляской.

— Попробуем взять этот, — говорит Макс, и я чувствую, что он тоже волнуется. — Садись и дуй прямо по шоссе, не сворачивая. Главное — не робей. Смелее!

Вот он, мотоцикл с пулеметом на коляске. Прежде всего, его надо развернуть.

Макс толкает меня в плечо — давай! Двум смертям не бывать... Я хватаюсь за ручки руля, тяжелый мотоцикл трогается с места.

— Кто там играется? Стой!! — орут со двора. Из калитки, щелкая затвором карабина, выбегает гитлеровец.

— Почему бросили машину на улице? — грозно спрашивает Макс, и его уверенный голос выводит меня из шокового состояния.

— Я находился рядом, господин фельдфебель. Я слышал, как вы подошли.

— Смотрите! Вы не на прогулку с девчонкой отправились...

— Нет, нет, господин фельдфебель. Я наблюдал. Можете быть спокойным.

Солдат щелкает каблуками, козыряет, ставит мотоцикл па прежнее место.

— Не вышло... — довольно благодушно сказал Макс, когда мы отошли шагов пятьдесят, — Придется взять у штаба. Ничего, у штаба даже удобнее будет.

И вдруг в его голосе послышалось лукавое веселье:

— Слушай, а ты на танке мог бы поехать?

Вот черт! Шуточки ему на уме в такой момент. Мне стало легче.

— А то бы прикатил барином на карете... — уже откровенно подначивал меня Макс — Я серьезно говорю...

Я догадался: он хочет подбодрить меня, понял, каково мне было, когда солдат окликнул нас. Но странно: после пережитого приступа страха я стал чувствовать себя спокойнее и уверенней. Опасность и степень риска оставались прежними, они не уменьшились — уменьшился мой страх. Мы шли с Максом по улице не крадучись, маршировали в ногу, как и подобает вышколенным солдатам, балагурили. Я как бы видел себя со стороны и, признаюсь, начинал восхищаться своим геройством.

Так продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к штабу, разместившемуся в здании школы, и не увидели у калитки три мотоцикла. Тут сразу в моей груди натянулась струна.

— Я пойду вперед, займусь часовым, — шепнул Макс. — Не мешкай, садись на любой. Счастливо!

Я видел, как он, проходя мимо мотоциклов, похлопал один рукой по седлу и скрылся в калитке. Пора! Но только я сделал несколько шагов, как вдали на улице послышался треск мотора, и узкий дрожащий луч света зашарил по земле. Сюда к штабу? Да... Прятаться поздно, только вперед. Деревянными ногами я подошел к мотоциклам. Вот этот мой, крайний. Бросил в коляску свой сверток. Мотор завелся не сразу, наверно потому, что я спешил, нервничал. Прибывший мотоциклист уже подъезжал ко мне, я был освещен его фарой с ног до головы. К тому же он загораживал мне дорогу.

— Давай проезжай! — крикнул я ему.

Он подъехал, погасил фару, сказал по-приятельски:

— Ну и дороги!

— Дерьмо, а не дороги, — согласился я. — Это тебе не автострада Берлин — Нюрнберг.

Он засмеялся. Я включил фару и поехал.

Да, я ехал по пустынной улице, набавляя скорость. А там, позади меня, никто не кричал, не вопил, не стрелял мне вслед. Однако я не мог поверить в чудо и все ждал выстрелов, криков, погони. На околице какие-то фигуры мелькнули в моем луче, и я услышал два голоса одновременно — рассудительный, урезонивающий: «Сломаешь шею!» — и подзадоривающий: «Газу!» Это были часовые. Ясное дело — мимо них промчался связной головного отряда, получивший в штабе пакет.

«Ну вот, а ты боялся, — произнес я мысленно, подбадривая себя. — Главное не робеть, и все будет в порядке». Пригнулся, пошарил рукой в коляске — два шлема, магазины к пулемету и мой сверток. Затолкал его в передок. Тут меня тряхнуло так, что я едва не вылетел из седла. Мотоцикл, как испуганный конь, шарахнулся в сторону, к кювету. Едва успел вывернуть его на прямую и застонал от адской боли: во время толчка я прикусил язык, и теперь во рту у меня лежал кусочек раскаленного железа. Болели ноги, кажется, я содрал кожу у колен. Езда превратилась в сплошное мученье. Я стонал при каждом толчке. Как я прозевал проклятую выбоину! А ведь предупреждали дурака: «Сломаешь шею!» Не послушал...

К счастью, пришлось сбавить скорость. На дороге появились воронки, брошенные разбитые, раздавленные машины и повозки, трупы. Здесь вчера поработала гитлеровская авиация. Почти километр я ехал словно по кладбищу. Казалось, следам побоища не будет конца. Физическая боль незаметно утихла, она как бы вытеснилась иной, душевной болью. Я не мог особенно разглядывать по сторонам и к тому же старался как можно скорей проехать это страшное место, но однажды, когда луч фары осветил что-то белое, разбросанное по шоссе, я пригляделся, увидел раскрытый выпотрошенный чемодан, а рядом труп женщины и девочки. Видимо, кто-то из гитлеровцев торопливо рылся в чемодане и разбросал вокруг детские платьица.