Виктор Тельпугов - Ничего не случилось… Страница 6

— Слушай мою команду! Переходить большак по одному будем.

— Как переходить? Их же вон сколько, — попробовал возразить Слободкин.

— Вот и я об том. Их вон сколько, а путь к отряду — только через большак. Кто первый?

— Тогда я! — отчеканил Слободкин.

— Отставить! — загудел командир. — Пусть Старик пример покажет, у него лучше получится. А мы за ним следом. По одному!…

Слободкин не мог потом сообразить, как он очутился по ту сторону дороги. Какая сила метнула его и других из кювета в кювет? Какой глаз все так вымерил и рассчитал, что все успели перемахнуть через большак, выбрав момент, когда между танками образовался промежуток? Пусть малый, измерявшийся секундами или их десятыми долями, но которого им все равно хватило. Хватило, потому что было необходимо. Так необходимо, что хоть умри под танком, а будь на той стороне большака. И вот они лежат, живые, не расплющены траками, не снесены с лица Земли раскаленной ревущей броней. Лежат ничком в придорожной канаве, защищенные от этой брони только трепещущей, жухлой листвой орешин.

Слободкин приоткрыл сперва один глаз, потом другой. Вот Плужников. Вот командир и Старик. И даже Евдокушин, за которого больше всех было боязно. И все — ничком, даже командир, не раз и не два испытавший судьбу, даже он лежит недвижимо, словно распятый — в одной руке автомат, в другой горсть мокрого песка, стекающего между конвульсивно зажатыми пальцами. Сергей видел это с поразительной точностью — черные, сбитые на сгибах в кровь пальцы командира и сквозь них, как в песочных часах — ровная струйка мокрых песчинок.

Первым все-таки он, командир, пришел в себя. Слободкину это тоже хорошо было видно — лежал от него ближе всех. Распрямил сведенные пальцы, провел ладонью по лбу — вспотевшая кожа потемнела, на ней от налипшего песка резко обозначились глубокие, как шрамы, морщины. Огляделся, убедившись в том, что все прошло удачно, по цепочке, через Слободкина передал новый приказ:

— Уходим!

Выкарабкались из заросшего кювета, двинулись за командиром. Некоторое время шли опять параллельно дороге, совсем недалеко от нее, и танковый гром продолжал висеть над ними, оглушая, выматывая душу. Слободкин заметил, что командир и Старик хорошо знают места, по которым идут. Сколько же раз были исхожены ими эти невидимые пути-перепутья! Именно невидимые — Слободкин глядел под ноги, следопыт он был неплохой, но нигде и намека на тропку не находил. Шагали долго, быстро, уверенно. В одном месте, правда, чуть менее уверенно своротили в сторону — мимо внимания Сергея это тоже не прошло. Но и после своротка, когда большак стал отдаляться, долго еще преследовал их лязг гусениц и гул моторов. И налетевший ветер долго еще не в силах был заглушить обезумевшего металла.

— Затевает что-то новое, грандиозное, паразит. С фронта на фронт железо не зря катит, — сказал командир, когда гром наконец оборвался. — Кто прикинул, сколько танков в колонне? Двести? Триста? Пятьсот? Больше? Меньше? Что молчите? Ну, хлопцы!

Никто не мог хотя бы приблизительно ответить на этот вопрос. Ни Старик, ни Плужников, ни даже он, Слободкин. О Евдокушине и говорить нечего. Слободкин после раздумья все ж попробовал:

— Много…

— Ответ правильный, — не то согласился, не то съязвил командир. — Много. Нам бы чуть поточней, а?

Никто больше рта не раскрыл. Командир сплюнул.

— Партизаны-разведчики, мамочку вашу… Время надо было засекать. Время! Часики!

— Мои остановились в болоте, — буркнул Слободкин. — В том, самом нервом, где у меня рация с ремня сорвалась.

Командира передернуло:

— Рация? Сорвалась? Как это, «сорвалась»? Ты в своем уме?

Это было уже слишком. Слободкин, однако, сдержался, как мог спокойно объяснил:

— Ремень лопнул при ударе. В грузовом парашюте у нас еще одна, основная, есть, вы же видели. Все предусмотрено. Только часики вот одни, и те захлебнулись.

Выслушав объяснение Слободкина, командир немного угомонился:

— Часики потом почистить нужно. Мои тоже на самом пределе, но все же топают, смотри, — он сверкнул облинялым циферблатом. — Короче, я засек и сейчас все подсчитаем с точностью до грамма. Час сорок тянулась эта гадюка. С небольшим гаком даже. Какую скорость по такой дороге развивают немецкие танки? Это мы знаем, — сам себе ответил командир. — Какую дистанцию держали между собой?

На этот счет мнения разошлись. По Евдокушину выходило, что никакой дистанции вообще не было.

— Как же ты прошмыгнул? Верхом, что ли?

Евдокушин смутился. Командир попробовал приободрить паренька:

— Не тушуйся, радист, ты молодец пока.

Он снова глянул на часы и добавил:

— Донесение в штаб тебе передавать. И чем скорее, тем лучше. А насчет дистанции я так скажу: немец — человек аккуратный, все по наставлениям у него, которые нам известны с первого до последнего. Арифметику мы тоже знаем, все четыре действия. Что получается? — командир неожиданно перешел на шепот, словно кто-то мог подслушать его в этот миг.

Евдокушин не расслышал и смутился еще больше. Мимо внимания командира не прошло и это:

— Что с тобой? Может, с непривычки? И чего-то красный ты? Как чувствуешь?

Слободкин глянул на Евдокушина. Щеки его в самом деле пылали.

— Нормально, — тихо не то сказал, не то простонал Евдокушин.

Это была неправда. Сергей и на ходу разглядел, что белки глаз Евдокушина налились кровью и дышит он тяжело, прерывисто, шагает с трудом, сильно припадая на одну ногу. Сказать об этом командиру? Или нет? Решил повременить, но вот командир и сам заметил неладное. Велел остановиться, подошел к Николаю, потрогал вспотевший лоб парня, поставил диагноз:

— Простыл! Ясное дело, в самом стылом болоте побывал. Мы его, когда можно, стороной обходим, вас же в самую середку угораздило.

Слободкин хотел сказать, что если б не болото, они бы разбились вдребезги. Не сказал, передумал. К чему? Он прыгал и с малых и с предельно малых высот, но с такой малой, как в этот раз, впервые. Ведь на бреющем шли, едва не сшибая ветви деревьев. Чтобы уйти от неприятной мысли, спросил:

— Стылое, говоришь? Точное название.

— Мы сами его так окрестили, когда, отходя на заранее подготовленные позиции, прошлой зимой по уши вкрячились. Выручило кое-кого, кое-кого на тот свет отправило. Родники!

Последних слов командиру лучше было, пожалуй, не говорить — услышав такое, Евдокушин уже не мог скрыть охватившего его озноба, хотя и пытался.

— Что же делать с тобой? — вздохнул командир. — Еще хоть немного пройти можешь?

— Могу, — выдавил из себя Евдокушин. — А много еще осталось?

Этим вопросом он выдал себя окончательно. Не было у него больше сил, ясное дело. Да и откуда им взяться? Первый в жизни прыжок, да еще ночью, в болото с ледяной водой, а потом еще танки. И все одним разом, без передышки. Не много ли? Многовато, тем более для человека незакаленного. Слободкин, и тот чувствовал себя не в своей тарелке. Да и Плужников, кажется. Приумолк что-то, приуныл.

— Приуныл? — врасплох спросил Слободкин старшого.

— Иди ты знаешь куда!… — хоть и негромко, но выругался Плужников, и этим тоже себя выдал.

Невеселая получалась картина. Честно сказать, Слободкин и сам был на последнем пределе. И давно уже — еще в обжигающем том болоте. Но держался кое-как до поры. И сейчас еще держится. Однако и у него готово сорваться с пересохших, растрескавшихся губ: «Много ли осталось еще, командир?…» Не сорвется, неправда! А если и сорвется вдруг, то вовсе не потому, что последние силы выдохлись — просто надо ведь элементарно сориентироваться? Необходимо.

— Много ль нам топать еще, командир? — улучив момент, тихо, как бы невзначай поинтересовался Слободкин.

Василий от вопроса этого почему-то вздрогнул.

— Тебе честно сказать? — еще тише ответил. — Только строго между нами: заплутали мы в одном месте.

— Когда своротили от дороги? — инстинктивно догадался Сергей.

— Да, не там своротили, — подтвердил догадку Василий.

— А сейчас? — не унимался Сергей. — Сориентировались? Или нет?

— Сейчас точно идем. Но крюк великоват получается. Верст десять лишку загибаем. Дай бог, к ночи причапаем. Хватит ли пороху у него? — он оглянулся на Евдокушина, плетущегося позади всех.

Слободкин переживал за Николая, боялся за него. Сейчас решил не тянуть больше, выяснить все до конца.

— Надо привал делать, командир. Переведем дух, заодно посмотрим, какой сюрприз приготовил радист наш. Он же не идет — еле-еле переваливается, — выпалил с сочувствием и досадой.

Остановились. Евдокушин сразу почуял недоброе. Приковыляв кое-как к своим, спросил испуганно:

— Из-за меня?

— Почему именно из-за тебя? По уставу положено, — ответил командир. — Малый привал.

Асам сразу — к нему. Снял вещмешок с Николая, велел лечь на спину. Именно велел — Евдокушин сопротивлялся, пришлось уложить его силой. Вдвоем со Слободкиным расстегнули у парня ворот. Сперва командир припал к тощей, часто вздымавшейся груди радиста, потом Слободкин. Незаметно, коротко переглянулись. Им казалось, что незаметно. Евдокушин заметил, хотел что-то сказать — сухой, надсадный кашель перехватил дыхание.