Юрий Пересунько - Военные приключения. Выпуск 5 Страница 6

Повесив в шкаф пиджак, где на плечиках висели ветровка и несколько рубашек Кравцова, Верещагин ополоснул под умывальником лицо, руки и, вспомнив, что в гостинице есть буфет, спустился вниз. Однако общепитовская точка районного масштаба в дневные часы не работала, исходя, видимо, из того, что командированные, живущие в гостинице, с десяти утра до семи вечера должны заниматься своими непосредственными делами, а не отлеживать бока на мягких кроватях и отнимать время у буфетчицы.

— Ясно, — хмыкнул Верещагин, соображая, где же ему придется столоваться в воскресный день, если все общепитовские точки последовали этому примеру.

— А она щас закрыта, — неожиданно раздался голос за спиной.

Верещагин обернулся — перед ним стояла пожилая женщина с ведром и шваброй в руках.

— Да уж вижу, — кисло улыбнулся Верещагин, ощущая, как его начинает одолевать голод.

С ходу проанализировав его состояние, добросердечная тетка посоветовала:

— А вы в столовку сходите. Вона она, через дорогу. У райкома. — Однако тут же спохватилась: — Ан нет, милок. Тоже щас закрыта. Теперича в пять откроется. Люди кончают работать, она и открывается. А еще — утром, когда завтракают. И в обед.

— Спасибо, мать, — отозвался Верещагин. Знал бы такое дело, хоть бы консервов каких с собой прихватил, а тут… Щелкай теперь зубами. Хорошо еще, хоть кипятильник с заваркой взял. — А у вас водички питьевой можно набрать? — попросил он.

— А чего ж нельзя, — охотно отозвалась тетка. — Вона, в кубовой, бачок стоит. Из его и бери.

Вскипятив воды в кружке, Верещагин заварил чай и, взяв со стола несколько исписанных страниц, сел в кресло. Почерк у Кравцова был прыгающий, неровный, однако, несмотря на это, читалось легко, без обычного напряжения, когда просматриваешь написанное от руки. Верещагин отхлебнул глоток, поставил стакан на край тумбочки, сказал тихо:

— Прости, Кравцов, что читаю без твоего ведома, но сам понимаешь, служба такая. Да и познакомиться с тобой поближе надо. «Черемша», — прочитал он. — Ну что ж, давай, друг, через нее знакомиться.

«Черемша, — ложились на бумагу неровные буквы, — популярный вид дикого лука, широко распространенный на ДВ. Черемша, или охотский лук, — ценное пищевое и лекарственное растение. В ее луковицах и молодых побегах содержатся белки и углеводы, но основная ценность черемши в том, что она богата витамином C. В этом отношении она равноценна лимонам, апельсинам и зрелым помидорам. Фитонциды, выделяемые черемшой, убивают болезнетворных бактерий. Видимо, неспроста старинное латинское название черемши «аллиум викториалис» означает «лук победоносный».

— Интересно, — хмыкнул Верещагин, любивший черемшу во всех видах, однако даже не подозревавший, что ее могли знать бог знает где в далекую старину и даже дали ей такое точное название. Он был убежден, что растет она только на Дальнем Востоке да еще на Байкале.

Верещагин допил стакан и, чем дальше читал записи Кравцова, тем большим уважением проникался к нему как к журналисту. Несмотря на молодость — парню всего лишь двадцать шесть лет — и явную нехватку опыта, он умел схватывать главное.

Отложив прочитанный лист, Верещагин взял следующий, пробежал его глазами. Здесь шли отрывочные записи, относящиеся непосредственно к воздушным пожарным.

«Авиапожарная служба расчленяется на парашютистов-пожарных и десантников-пожарных. Руководство пишет письма в авиадесантные части, чтобы после «дембеля» к ним приезжали парни».

«Инструктор. Чтобы стать им, надо сначала 2—3 года отпрыгать обычным парашютистом. Минимум 50—80 прыжков».

«Обязанности инструктора:

на пожаре он является руководителем тушения пожара;

обязан узнать причину и, если обнаружен непосредственный виновник, составить акт».

— Составить акт… — повторил Верещагин, задумавшись.

Солнце давно уже катилось на закат, и теперь его лучи пробивали серое от пыли окно «люкса». Стало теплее, уютнее, и Верещагин подумал невольно, что Кравцов именно после обеда садился за этот вот письменный стол, предусмотрительно поставленный сюда администрацией гостиницы. По своему опыту Верещагин знал, что в таких номерах народ обычно останавливался деловой, имеющий дело с многочисленными бумагами, оттого с чьей-то легкой руки и стали ставить в них не тумбочки, а именно письменные столы, в ящики которых и бумагу можно положить, и разную документацию.

— Составить акт… — опять повторил он заинтересовавшую его фразу, наспех записанную Кравцовым. Шелихов же был как раз тем самым инструктором парашютной команды, о которой собирался писать московский журналист. И убит он был не до пьяной лавочке, не в уличной драке, а из-за угла. Причем для верности добили выстрелом в затылок. Одно это говорило о многом. Видимо, кому-то очень сильно помешал этот самый Шелихов, вот его и подкараулили на лесной тропе.

Хоть и была эта версия малоубедительной, уж очень не вязалась жестокость расправы с тем наказанием, что несли виновные в пожаре, однако Верещагин все-таки достал из «дипломата» блокнот, взял со стола шариковую ручку Кравцова и, немного подумав, записал:

«Установить людей, которые были наказаны по актам Шелихова. Возможная версия — месть».

IV

Разбудил Верещагина его постоянный попутчик в командировках — небольшой плоский будильник «Электроника-2». Он потянулся, прогоняя остатки сна, сдвинул одеяло набок, по привычке сделал несколько круговых движений ступнями. Прикрыв глаза, представил, как набирает стремительный разбег кровь, расслабился на минуту и, спружинившись, резко бросил себя с кровати.

Быстро побрился, покрутился перед мутным зеркалом, причесываясь, и, когда окончательно привел себя в порядок, вышел в коридор, где уже сновал приезжий люд, забивая очередь к умывальникам, которые висели в комнате с громким названием ДУШЕВАЯ.

Он не стал сдавать ключ администратору, а прямиком направился в столовую.

Меню было небогатым: рисовая каша на молоке, остатки вчерашних щей да необыкновенной жирности утка с тушеной капустой. Правда, были здесь еще и оладьи с яблочным джемом, свежеиспеченный запах которых буквально обволакивал просторное помещение.

Щи и капусту с куском утки Верещагин тут же исключил из своего рациона, а вот три порции оладий взял охотно. Хорошо бы еще сметанки сюда, но она, как объяснила внушительных размеров женщина в белом халате, кончилась еще вчера в обед и будет не раньше чем к вечеру. Верещагин сказал «спасибо» и, свалив все три порции в большую тарелку, прошел к свободному столу у окна.

Теперь можно было подумать о предстоящем разговоре с Курьяновым, летчиком-наблюдателем местного авиаотделения, под руководством которого все эти годы тушил пожары Артем. Он смог дозвониться Курьянову только под вечер, и тот обещал ждать следователя у себя в авиаотделении.

Верещагин уже заканчивал завтрак, когда в очередной раз хлопнула входная дверь и проем заслонила фигура Грибова. Майор окинул взглядом редких в утренние часы посетителей столовой, кому-то кивнул, поздоровался с невысоким парнем в защитной энцефалитке, какие обычно носят геологи, и, отыскав глазами Верещагина, неторопливой походкой подошел к столу.

— Утро доброе, Петр Васильевич, — поздоровался он, выдвигая стул. — А я в гостиницу зашел, смотрю — нет. Значит, думаю, завтракаете. Как блины-то наши? — кивнул он на остатки сдобренных джемом оладий.

— Нормально, — улыбнулся Верещагин, вставая навстречу майору. — Может, взять порцию? А то небось впервые здесь?

— Ну, не то чтоб впервые, — отозвался Грибов, — однако, конечно, больше дома питаемся.

Оба засмеялись, но за этим невеселым смехом проскальзывала неприкрытая озабоченность навалившимся делом.

— Да вы завтракайте, не обращайте внимания, — сказал Грибов, усаживаясь на колченогий стул. — Я чего зашел? Может, машину вам дать?

Верещагин пожал плечами, допил остатки чая, поискал глазами бумажные салфетки на столе, но так как здесь о таковых только слышали, достал из внутреннего кармана платок в крупную синюю клеточку.

— Спасибо, Василий Петрович. Только я уж автобусом. Хочу в эту самую дорогу вжиться. А вот вечером, чуть раньше того времени, когда ушел последний рейсовый автобус, давайте туда на машине проедем.

— Все-таки думаете, что возможен вариант ошибки? И тот, стрелявший, ждал кого-то другого?

— На нынешнем этапе расследования надо отрабатывать буквально все, — чуть жестче обычного ответил Верещагин, поднимаясь с места. — Ну что ж, спасибо дому сему, — сказал он, убирая со стола посуду.

Прямо над входом висел диковато оформленный местным художником плакат, на котором, подобно готовой рухнуть Пизанской башне, громоздилась гора кривобоких тарелок и высоченными красными буквами было выведено два слова, от которых хотелось спрятаться и больше никогда в жизни не заходить в эту точку общепита: