Евгений Юнга - Кирюша из Севастополя Страница 6

— И опять на корабль, на лайбу? Сколько раз тонул…

— Разве я не моряк больше? — обидчиво сказал он и привычно нацепил автомат.

Горестный вздох матери камнем придавил сердце.

— Своей головой думаешь, сынок, — тихо говорила она, — это хорошо, но мне-то не легче. Все равно покоя не будет, пока не вернешься… Ой, как придется вам уходить! Говорят люди, что Мекензиевы горы сдали. Верно это?

— Правда, — понурясь, кивнул Кирюша и просяще сказал: — Ты, мама, тоже уходи. В Камышовую. Там корабли принимают эвакуированных. Возьмут до Новороссийска или до Туапсе, а потом обратно приплывешь.

Она покачала головой.

— Нет, дорогой. Где мои сыны жизнью рискуют, там и я буду, пока жива. И не уговаривай. Где бы ты ни был, знай: жду тебя в Севастополе.

Припав к нему крепким поцелуем, она долго не разжимала рук.

— Я приду, мама. Завтра приду…

Кирюша насилу разомкнул ее объятье, медленно вскарабкался по ступеням и, не оглядываясь, пошел вверх по Мясной.

Путешествие через горку

Хотя обратный путь к пристани и оказался не легче, но занял меньше времени, чем дорога домой, потому что Кирюша избрал сокращенный маршрут — через Владимирскую горку. Пересечь ее было бо́льшим риском, нежели пройти у ее подножья мимо Приморского бульвара по улицам Фрунзе и Ленина либо по улице Карла Маркса, которая вторым полукольцом охватывает центральную часть города.

Самолеты с черными крестами на фюзеляже и свастикой на хвостах коршуньем вились над Владимирской горкой. Стоило показаться на ней случайному прохожему, как вражеский летчик швырял машину вниз и строчил из пулемета даже по одному человеку.

Кирюша отважился на путешествие через горку, как только узнал о событиях у Константиновской бухты…

Он вылез из укрытия под перекрестком улиц, куда его загнала бомбежка, и направился к Приморскому бульвару, но тут внимание его привлекли близкие разрывы снарядов. Снаряды ложились где-то совсем неподалеку и, судя по отголоскам разрывов, скорее всего на бульваре.

Раненый боец, шедший оттуда в подземный госпиталь на перевязку, вкратце рассказал о происшедшем.

Судьба Константиновского равелина окончательно решилась в часы, проведенные Кирюшей у матери. С утра до полудня немцы забрасывали равелин крупными фугасными бомбами, долбили его стены снарядами из тяжелых орудий, а к полудню обрушили на немногочисленный, измотанный гарнизон крепости свежие подразделения автоматчиков и танки. Ожесточенный бой, перейдя в беспощадные рукопашные схватки, длился четыре часа с лишним, после чего артиллеристы береговой обороны и морские пехотинцы, взорвав батареи, отступили к взморью.

Последняя огневая точка, оборонявшая главную базу на Северной стороне, умолкла. Центр города, Приморский бульвар, ворота гавани меж Николаевским мысом и Константиновским равелином стали доступны артиллерийскому обстрелу прямой наводкой.

Тем самым была определена участь Севастополя. Еще держались прижатые к берегу защитники Северной стороны, но с дымящихся кровью стен равелина уже били по городу и Херсонесскому маяку вражеские орудия.

Разрывы их снарядов и услышал Кирюша, выйдя из укрытия навстречу раненому бойцу.

— Тяжко ребятам! — с горечью рассказывал тот о положении по ту сторону бухты. — Вплавь кто пустился, немногие добрались. По ним немцы из пулеметов и минометов чешут. Одно осталось: зарылись братки в песок, позасели в камнях, гробят гадов до смерти. Хотят до темноты дотянуть, а тогда легче переплыть.

— Лишь бы продержались! — от чистого сердца пожелал Кирюша. — На сейнерах вывезем.

— Куда там сейнера! — усомнился боец. — Линкору и то не подойти. Изрешетят, паразиты!

— А сейнера подойдут, будь спокоен! — заверил подросток и, не дослушав бойца, заторопился в гору.

Путь через Владимирскую горку пролегал мимо Краснофлотского сада и старинного собора, окруженных, как все, что уцелело от бомбежек, поверженными и рассыпавшимися стенами. Повсюду среди развалин лежали трупы жителей, убитых осколками бомб или расстрелянных фашистскими летчиками с бреющего полета.

Кирюша ползком взобрался на вершину горки, ничком притаился за выступом стены и, улучив момент, когда два патрулирующих над горкой «мессершмитта» разминулись, кинулся к саду, подталкиваемый бешеными ударами сердца.

Началась игра в прятки со смертью.

Он прыгнул через решетку в гущу кустов на бульваре за несколько секунд до того, как вражеские самолеты легли на обратный курс и пронеслись над пустынной аллеей. Тогда он сломя голову промчался по дорожке и, еле переводя дыхание, прислонился к стволу каштанового дерева на краю сада.

Шапка листвы накрыла подростка, однако дерево торчало чересчур одиноко. Оно могло уберечь маленького моториста от жары, но не от пуль.

Тяжело дыша, Кирюша наблюдал за «мессершмиттами» и непрерывно перекочевывал с места на место, укрываясь то по одну сторону ствола, то по другую. Это в самом деле напоминало детскую игру в прятки, только в ней принимали участие два непримиримых игрока: жизнь и смерть.

Он ходил вокруг дерева, точно прикованный к нему невидимой цепью, и, озираясь, не замечал панорамы, которая открывалась с вершины Владимирской горки.

Неоглядный простор, окрашенный в три цвета с неисчислимыми оттенками, раскинулся на все стороны от подножья Владимирской горки до горизонта: от Херсонесского маяка до Черной речки, от Сапун-горы до Братского кладбища, от мыса Айя до устья реки Бельбек; бурые, в желтых отмелях и коричневых террасах берега; синие извилины бухт и заливчиков; зеленые купы садов, хуторов и рощ. И посреди этого раздолья, покрытый развалинами, гнездился Севастополь.

Изредка вдоль закопченных пожарами стен пробирались люди и вдруг бесследно исчезали в замаскированных щелях на склонах Владимирской горки. И снова город был пустынен.

Солнце давно перевалило зенит и все ниже склонялось к горизонту. Насыщенный пороховым дымом воздух дрожал от зноя. Казалось, что солнечные лучи до того накалили землю, что она готова вспыхнуть во множестве мест, тлеющих дымка́ми разрывов.

Дымки возникали и таяли у зеленого шатра Малахова кургана, курились вдоль Приморского бульвара и у причала бухты Матюшенко, по соседству с Константиновским равелином. Коричневые квадраты пыли то и дело вставали перед Херсонесским маяком — вражеские батареи били по Стрелецкой и Камышовой бухтам и по аэродрому.

Черные пикировщики стаями кружились на разных высотах в безоблачном небе, вертелись каруселью у поворота к Балаклаве и поочередно снижались за мыс Фиолент.

Вероятно, за мысом шел корабль. Может быть, это пробивался в Стрелецкую бухту с боеприпасами или уходил из нее с эвакуированными и ранеными людьми лидер «Ташкент», успевавший в самую тяжелую пору обороны за восемнадцать часов совершать рейс от Севастополя до Новороссийска и обратно; возможно, тральщики, поджарые красивые эсминцы и морские охотники вели караван транспортов.

Гул пальбы отовсюду долетал к дереву, под сенью которого стоял Кирюша.

Поглощенный наблюдением за «мессершмиттами», подросток не увидел, как подкрались к Историческому бульвару со стороны Балаклавы немецкие пикировщики. Глуша артиллерийскую канонаду, взрывы покачнули почву под ногами маленького моториста, а густой дым, растекаясь по верхушкам деревьев, заволок памятник Тотлебену и здание Панорамы.

Дым окутал Исторический бульвар. Языки пламени прорезали муть, выхватив из нее обезображенный взрывами купол здания, где хранилась реликвия севастопольцев — знаменитая картина прошлой обороны.

Ноги понесли Кирюшу из-под дерева, прежде чем он подумал о том, что делает. Происшедшее настолько потрясло его, что он растерялся и вместо того, чтобы сбежать вниз — на улицу Ленина, шарахнулся вверх по горке — в обратную сторону от кратчайшего направления к Южной бухте. Не разбирая дороги, Кирюша припустился туда, где высилась, отбрасывая гигантскую тень, одинокая громада Владимирского собора. До нее было не так близко, но чувство самосохранения и ужас придали прыти Кирюше. Он опомнился лишь после того, когда оказался на засыпанной каменными осколками паперти, перед уходящей в недосягаемую вышину приоткрытой массивной дверью.

У могилы Нахимова

Кирюша боком протиснулся в щель между створками и, ничего не видя, застыл на месте. Мрак, подавляющая тишина, ощущение пустоты и необычайная после зноя наружного воздуха прохлада разом окружили Кирюшу и наполнили его сердце робостью. Впрочем, любопытство пересилило первоначальное желание податься обратно к свету и повлекло маленького моториста вперед, как только он несколько освоился с таинственным полумраком внутри собора.