Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди Страница 60

Петя немало удивился рассказанному, отчетливо вспомнив одну из своих прогулок с отцом по ростовским улицам. Они тогда гостили у дедушки с бабушкой. Бросились ему тогда в глаза высоченные каменные стены, на полквартала разорвавшие вереницу домов. Запомнил Петя, что там, где стены были частично разобраны, можно было видеть внутренность двора. Середина его была заполнена прилепившимися друг к другу кирпичными домиками с маленькими оконцами, обтянутыми густой-густой решеткой. Стена в сравнении с этими домиками была просто огромной, и она бросала на их железные крыши и на окна такую густую тень, что они казались отсыревшими и пропахшими погребом. С внутренней стороны, на высоте полутора метров от земли, в стену были ввинчены толстые железные кольца, изъеденные ржавчиной. На расспросы Пети Павел Васильевич неохотно ответил:

— В этих застенках жили извозчики. Около стен были конюшни. К кольцам привязывали лошадей. А вон в тех светлых особнячках жил сам мироед Новиков и его родичи.

Отец указал на кирпичные дома, которые как бы продолжали собой каменную стену.

— Захочешь узнать о нем больше — расспросишь деда. Он его знает лучше!..

Деда Пете не удалось расспросить о Новикове.

«А может, этот усатый жил у другого Новикова?» — думал Петя и почти не слушал Игната Бумажкина, который водил его по комнатам. Не обратил внимания Петя и на жену Бумажкина, неприветливую старуху, ворчавшую на мужа:

— Тоже, нашел мне мастера! Загубит стены, что с него возьмешь — клок волос?

«Он, наверное, жил у того самого Новикова», — решил Петя, заметив, что во флигеле Бумажкина была такая же темнота и затхлость, как и во дворе ростовского Новикова. Наружные ставни были прикрыты, на окнах висели темно-синие плотные занавески. Темноту углов усиливали сумрачные иконы. Было на стенах несколько маленьких фотографий, но трудно было рассмотреть, что на них изображено. Странно было увидеть здесь портрет большого русого человека в военной гимнастерке с тремя шпалами на петлице. Еще удивительнее показалось Пете, что советский командир, весело улыбаясь, кого-то манил к себе.

Петя невольно задержал взгляд на фотографии. Бумажкину это не понравилось. Повысив голос, он недовольно сказал:

— Я тебя позвал по делу, а не картинки разглядывать! — Он тут же сорвал со стены фотографию веселого командира и, сунув ее подвернувшейся старухе, заругался: — Глаза-то нужно разувать! В беду, как в омут, загонишь!

С этой секунды Петя стал сожалеть, что зашел сюда, теряет время, тогда как ему надо спешить к сапожнику Дрынкину. Но, помня наказ Валентина быть осмотрительным и делать все так, чтобы на любой вражеский вопрос можно было дать ясный ответ, он опустился на табуретку и сказал Бумажкину:

— Трафаретов готовых у меня нет. Но я могу нарисовать на бумаге и вырезать. Нарисовать вот так…

Он взял с подоконника диктовую дощечку и в несколько минут карандашом набросал головку гривастого коня и несколько дуг, составленных в ряд так, что они живо напоминали убегающие волны.

— Могу и без трафарета, от руки, это сделать. Только стоить будет недешево, — добавил Петя, заметив, что хозяину понравился образчик.

— Ты много обучался этому ремеслу? — подавляя довольную улыбку, спросил Бумажкин.

Петя неохотно ответил:

— Семь лет…

— А сколько же ты за трафарет и за побелку комнаты возьмешь с меня? — прищуривая глаз, спросил Бумажкин.

— Белить я не буду. Я такой работой не занимаюсь. А трафарет, уж так и быть, за пуд белой муки сделаю.

И Петя поднялся, заранее уверенный, что Бумажкин ни за что не согласится на такую цену. Он видел, как неприветливая старуха всплеснула руками, а левый глаз Бумажкина открылся и стал круглым и большим, как правый.

— Ты сам такую цену придумал или тебе бабенка подсказала? Та, что за водой рядом шла, — Манька Кленова?

Желание как можно скорей уйти отсюда росло у Пети с каждой секундой. Кажется, он сделал все, чтобы не быть неосторожным: он доказал Бумажкину, что и в самом деле может рисовать. И если кто-либо спросит, почему не взялся за работу, он скажет: «Не сторговались…» С этой мыслью Петя шагнул к двери и взялся за ручку.

— Погоди, у тебя чего же, цена без запроса?.. Или ты сбавишь раза в четыре? — засмеялся Бумажкин.

— Без запроса, — ответил Петя и решительно переступил порог. По двору к калитке в высоком каменном заборе он шел неторопливо, широко шагал и непринужденно размахивал руками.

За спиной его, где-то около дома, несколько раз громко кашлянул Бумажкин, кашлянул, как через трубу… Оттуда же долетали до его слуха насмешливые слова его жены: «Мастер только траву во дворе притаптывает…» Не обернувшись, Петя вышел на улицу. На этот раз ему повезло — навстречу шла женщина с сапогами в руке.

— Мне бы тоже надо к сапожнику.

— Пошли вместе по Криничному. В самом конце переулка есть новый сапожник Дрынкин. Недорого берет, — ответила женщина.

Скрывая радость, Петя с новой попутчицей пошел вниз по Криничному переулку.

— Люди добрые, да что же это у криницы случилось?.. Средь бела дня ни за что ни про что фрицы женщину подстрелили!

Это кричала бабка Федорка. Петя узнал ее издали по маленькому росту, по красным сандалиям и по белому платку с горошками. Бабка петляла от одного дома к другому и просила добрых людей сказать, не проходил ли тут фельдшер.

Петя видел, что через калитки и каменные заборы оробело начали выглядывать люди. Некоторые решились выйти на улицу, подойти к беспомощно остановившейся бабке Федорке и стали ее расспрашивать. Бабка, будто сразу отвечая на вопрос и тех, кто ее окружали, и тех, что стояли у калиток, за заборами, начала громко выкрикивать:

— Да Марию Кленову подстрелили! И подумать только, за что подстрелили!..

Немного успокоившись, бабка Федорка на всю улицу стала рассказывать. Оробелых, осматривающихся людей около нее собралось больше.

Петя Стегачев тоже подошел к бабке. Губы у него были поджаты, а черные брови под меховой оторочкой шапки-треушки мелко вздрагивали. Он слушал бабку, но никак не мог понять, правду она рассказывает или нелепую выдумку. Мария Кленова, отбиваясь от назойливой ласки эсэсовского обер-лейтенанта, со смехом плеснула в него из ведра. Фуражка обер-лейтенанта полетела с его головы. Сам обер-лейтенант обалдело остановился и был смешон, как мокрый петух. Глядя на него, женщины стали смеяться. Тогда эсэсовец кинулся за убегавшей Марией Кленовой, несколько раз выстрелил и ранил ее в плечо. Потом прибежали другие эсэсовцы, отобрали у женщин ведра и под выстрелы прогнали их от колодца.

Петя, опустив голову, вместе с вереницей людей шел за бабкой, прислушиваясь к отрывочным разговорам своих спутников.

— И нужно ей было заводиться с захватчиками, — вздохнул остроносый, худенький старичок, опиравшийся на костылик.

— Дед Федот, по-твоему, его надо было обнимать и шептать ему на ухо: «Родненький… золотенький…»

— Мария не из таких.

— Вон ведут ее.

— И фельдшер с ними.

Обе встречные вереницы людей слились в одну. На улице стало почти тесно. Теперь все медленно шли в одном направлении — провожали домой Марию Кленову. Она немного побледнела. Опираясь рукой на плечо матери, не стонала, шагала осторожно, но почти свободно.

— Пойдем и мы, — твердо сказала Пете его попутчица.

Толпа уже пересекла переулок, прошла половину следующего квартала, когда из переулка показалась фашистская легковая машина. За ней мчалось около двух десятков мотоциклов. В люльках мотоциклов сидели автоматчики; увидев толпу русских, автоматчики принялись наводить порядок — кричать и стрелять вверх.

Люди хлынули к заборам, к подворотням, а потом во дворы. Тех же, кто остался на середине улицы, мотоциклисты оцепили. Легковая машина вырвалась вперед и оказалась прямо против застывшей толпы.

Из кабины вышел офицер. Что это офицер, Петя, стоявший в отдалении, догадался по его длинной шинели, по высоченной фуражке с большой кокардой. Таких фашистских офицеров он видел на страницах газет и журналов…

Офицер заговорил, неестественно растягивая слова:

— Почему без разрешения собирался? Кто позволял? — ткнул он пальцем, как штыком, в тех, кто оказался в оцеплении. Узнав, что недавно произошло около криницы, он еще крикливей заговорил: — Что есть германский солдат на завоеванной территории? — И, не ожидая ответа, как хвастливый учитель перед школьниками, ответил на свой вопрос: — Германский солдат на завоеванной территории — маршал, неприкосновенная личность. Как же вы смел лил вода на него?

Бледнея и часто дыша, Петя следил за движениями офицера, ловил каждое его слово, чтобы глубже понять происходящее. Незаметно для себя он медленно приближался к оцепленной толпе. Он уже перешел переулок, когда фашистский офицер, обозвав молчавших советских людей сборищем и бандой, потребовал, чтобы около раненой остались только ее родственники, а все прочие немедленно расходились бы по домам.