Евгений Рябчиков - Поединок на границе Страница 61

— И ничего… Никаких признаков присутствия кого-то постороннего…

Лысчук, признаться, уже поругивал себя за то, что столь легкомысленно понадеялся на Ласточку. Оглядываясь на своего напарника, старшина читал у того на лице плохо скрытое недоверие к принятому им решению.

Но внезапно все переменилось.

Он натянул повод и, не дожидаясь, пока Ласточка совсем встанет, спрыгнул на землю.

На пригорке, где подтаяло, ясно были видны следы, ведущие к нам в тыл.

Шли трое…

Все трое и были доставлены на заставу.

А Ласточка на протяжении двух недель получала двойную порцию овса.

Как потом выяснилось, лазутчики на рассвете преодолели полосу, тщательно заделали следы. Погода была за них — с вечера дул влажный ветер, а на рассвете мороз затянул КСП ледком. Они рассчитывали поэтому спокойно миновать границу.

Петра Ложечкина хлебом не корми: он мог бесконечно слушать эти пограничные были.

— Ну еще, еще что-нибудь, — просил он старшину.

— Еще что-нибудь, говоришь? — переспрашивал Лысчук, искоса поглядывая на веснушчатого белобрысого солдата и двумя пальцами поглаживая свои пушистые усы. — А вот я служил на заставе в песках… Ну, как водится, пошли в наряд. Ночью… Я тогда еще младшим наряда ходил. Идем — и вдруг…

Глаза у Петра округлялись.

Старшина, как умелый рассказчик, выдерживал долгую паузу и заканчивал:

— Смотрим: сидят двое. Подобрались поближе к ним — и что ты думаешь? Два джейрана.

— Не испугались, не убежали?

— Не-ет.. Закурить у нас попросили. Эх, Ложечкин, Ложечкин, эх, Петра, Петра… Кто когда видал, чтобы джейраны сидели? Что тебе, джейран — собака или кошка?

Кругом, понятно, хохот.

Петру ничего не оставалось, как хохотать вместе с другими. Что же поделаешь? У них на Рязанщине эти самые «жейраны» не водятся. Поди знай, сидят они или не сидят.

Но как хотелось ему в эти минуты быть похожим на своих опытных товарищей. На того же старшину или, например, на Бахирева Алексея, коренастого молчаливого сибиряка, попавшего на южную границу с бодайбинских золотых приисков. Как стать таким же уверенным и все видеть, запоминать, безошибочно распознавать любой шорох, как по книге, читать по следам любую, самую запутанную историю. И на занятиях Петр Ложечкин был одним из наиболее ревностных и упрямых. Здесь тебе не то что в школе. Прослушал что-нибудь — потом наверстаешь, спросишь у приятеля… На границе от тебя слишком многое зависит. Здесь нельзя ошибиться. Ошибка может слишком дорого обойтись.

Петр со своими товарищами-первогодками запоминал каждую складку гор, каждый выступ скалы или карниза, каждый поворот ущелья. И как они выглядят днем, и как ночью, когда все очертания обманчивы с непривычки, и куда ложится тень от дерева на обрыве в полнолуние или, скажем, когда луна на ущербе.

Враг может пройти там, где горный путь всего легче, в надежде, что это место пограничники осмотрят не так внимательно. Враг может пройти и там, где его вообще невозможно ждать, разве только барс в состоянии проползти по этой невообразимой крутизне, где нет никакой тропки, где руки соскальзывают с гладких камней и совершенно не за что уцепиться.

Враг всюду может пройти.

Только вот пропустить его он, Петр Ложечкин, не должен.

Первый раз в наряде.

Они вдвоем идут вдоль вспаханной полосы. Старший — Алексей Бахирев. Он тоже рядовой, но парень таежник, охотник, глаз у него зоркий, как у рыси. К его слову и сам старшина прислушивается уважительно.

Петр не снимал руку с автомата. Глаза простреливали темноту, ухо старалось уловить малейший шорох. Теперь — еще осторожнее ступать. Он помнит — за этим поворотом тропы начнется осыпь. А там недалеко и до конца участка.

Сердце у Петра бешено заколотилось…

— Алексей! Там человек!

Казалось, он кричит во все горло, а на самом деле произнес эти слова шепотом.

Алексей так же тихо ответил:

— Что ты, паря… Это же камень такой… Помнишь, я его тебе показывал. Когда луны нет, похоже, что человек плашмя на склоне растянулся.

— А, верно…

Пошли дальше.

Тишина… Лишь иногда камешек сорвется с кручи и покатится вниз в ущелье. Это Петр уже научился различать. А вот это что?! Шаги!

— Слышишь, слышишь?.. — зашептал он Алексею.

— Слышу…

Слушал долго.

— Зверь какой-то бродит, — сказал он потом. — Однако лисица… Их много тут шляется. Поужинать собирается…

Бахирев не ошибся.

Через несколько минут почти вплотную к пограничникам подошла лисица на полусогнутых лапах. Увидела их и в ужасе кинулась прочь, исчезла за поворотом. Эх, пальнуть бы в нее! В Петре заговорил охотник… Но когда в наряде, надо забыть об этом. Оружие можно применять лишь в том случае, если какой-нибудь отчаянный барс сам кинется на них… Но даже барс старается избежать встречи с человеком — барс уходит, уступая ему дорогу. Так однажды рассказывал Петру о своей встрече с хозяином гор Алексей Бахирев.

Когда они вернулись на заставу, молодые солдаты, те, кому еще не довелось побывать в наряде, расспрашивали Петра, как да что было…

Он с важностью отвечал:

— Никаких происшествий… Все нормально прошло… Лисицу вот только чуть не задержал, а других нарушителей нам не встречалось.

Как он камень принял за человека, Петр не рассказывал.

Так и текло время — день да ночь… В наряде, на учениях, на хозяйственных работах, в коротких часах отдыха шла служба солдата.

Постепенно Петр привык к жизни на границе.

Здесь на заставе был свой уклад жизни, свои интересы…

Как и все, Петр с нетерпением ждал, чем кончится поединок Дабыса Куанышпаева с Алмазом — норовистым конем, присланным недавно на заставу. У Алмаза была отвратительная привычка… Стоило всаднику сесть в седло, как он сразу закидывал свечку и танцевал на задних ногах до тех пор, пока не сбрасывал наездника. Тогда Алмаз мгновенно успокаивался и деловито бежал на конюшню, прямиком к своему станку.

Сын табунщика из казахских степей Дабыс побился об заклад, что он Алмаза приведет в чувство, сделает хорошим строевым конем.

Но, поглядывая, как косит веселым и бесноватым глазом каурый Алмаз, даже видавший виды старшина Лысчук одним указательным пальцем приглаживал усы, что у него служило признаком сомнения или недоверия.

Дабыс никому ничего не рассказывал заранее…

Он вывел Алмаза из станка, оседлал. Конь хоть и выказывал признаки недовольства, но позволил затянуть подпругу, не надувая на этот раз живота.

Все свободные от службы солдаты собрались во дворе заставы. Пришел и старшина Лысчук. И капитан устроился на ступеньках высокого крыльца.

Но никто из них, ни один человек, не знал, что это за круглый предмет, завернутый в полотенце, лежит на земле рядом с Дабысом. Но гадать было уже некогда: Дабыс, держа одной рукой повод уздечки, наклонился и прихватил таинственный сверток. Потом вдел ногу в стремя и одним махом очутился в седле.

Алмаз только этого и ждал.

Он замахал в воздухе передними ногами, точно боксер, но в этот самый момент Дабыс хватил его по голове своим полотенцем.

Раздался оглушительный выстрел. Теперь-то уж не трудно было догадаться, что лопнула электролампа, завернутая в полотенце.

Конь, казалось, взбесился… Пригнув голову, чуть ли не запахивая носом землю, Алмаз с места рванул бешеным галопом и унес Дабыса за ворота заставы. Только пыль взвилась. И конь и всадник исчезли за холмом.

Прошло минут сорок, никак не меньше, из-за холма показался Алмаз.

Конь шел шагом. Он был весь в мыле и припудрен пылью. Дабыс под аплодисменты спрыгнул с седла.

— Маленький малшик теперь садись — Алмаз слушать будет, — сказал он.

— Ну, лошадник настоящий, — развел руками Лысчук. — Товарищ капитан!.. — обратился он к начальнику заставы. — Я так думаю: Алмаза отдадим Дабысу. Парень заслужил коня…

— Согласен, — откликнулся капитан.

Дабыс, довольный, улыбнулся и повел Алмаза на конюшню.

Много свободного времени Петр проводил и с сержантом Сергеем Никаноровым, проводником служебной собаки. Сочувственно выспрашивая подробности, слушал рассказ Сергея о том, как он в питомнике, где получал щенка, получил попутно десять суток от полковника. А все потому, что не хотел брать суку, которую ему навязывали, а требовал кобелька. Вот и десять суток отсидел как миленький, и Альфа осталась у него на руках. Ну, теперь-то он свыкся с ней. Пожалуй, и не поменяет на другую собаку. Три раза они с ней брали нарушителей: два раза — двоих и один раз — одного.

Да, вот нарушители… Петру даже стало казаться, что все как-то слишком спокойно… Он иначе представлял себе жизнь на границе. А так в письме нельзя даже намекнуть, что участвовал в опасном деле. Можно бы и приврать немного, но совесть не позволяет. Один солдат написал своей девчонке в деревню, что участвовал в бою, был ранен и лежал в госпитале, а она возьми да напиши командиру части, чтобы он поберег ее жениха… Стали разбираться, а он повозочным работает и в наряде даже редко бывает.