Василий Щур - Пограничными тропами Страница 61

— Эти рельсы бегут в Германию, — наконец не выдержал Иоганн.

— Да, — мечтательно протянул Франц, — я уже забыл, когда ездил в пассажирском поезде.

Он вовсе не это хотел сказать. На язык так и просилось: «Ничего, скоро покатим домой, у Анжелики чутье пророчицы», — но он подавил это желание. Сегодня Иоганн друг, завтра может стать опаснее врага, а за такие настроения по головке не гладят.

Только Карлу пришлись по душе слова Иоганна, но он не вступил в разговор — они старше его и без особой радости встречали суждения таких юнцов, как он, да и самому Карлу не хотелось вспугивать свои воспоминания, расставаться с видением, от которого щемило сердце.

Он совсем забылся, где-то далеко еще слышно журчали, как ленивый ручей, голоса его спутников, а Берта невесомо плыла рядом с ним…

И лишь когда кто-то толкнул его в плечо, когда он наконец отчетливо услышал слова Иоганна: «Смотри, смотри, на насыпи!» — Берта исчезла, растаяла в лунном сиянии.

IV

Тоня вырвалась из леса (каким нескончаемым показался он ей!) и, смиряя свое разбушевавшееся дыхание, остановилась на опушке.

Метрах в двухстах отсюда пролегало железнодорожное полотно. Все пространство между полотном и лесом было заполнено беспорядочно сваленными деревьями — в то время, когда партизаны еще почти не беспокоили немцев, дорога вплотную прижималась к лесу, но потом гитлеровцы вынуждены были прибегать к всевозможным мерам, чтобы хоть как-то обезопасить себя, в том числе и к вырубке леса.

Насыпь на этом участке была очень высокой. Именно здесь, решил Цветаш, и будет взрыв. Танки вместе с платформами стремительно, вразброс покатятся вниз. Одни из них застрянут среди поваленных деревьев, а те, что упадут по другую сторону насыпи, увязнут в трясине.

С того места, где стояла Тоня, казалось, что насыпь, властно перечеркнув линию горизонта, закрыла ее собой. Закрыла так надежно, что луна, хотя уже и поднялась высоко, не могла осветить ту сторону полотна, которая была обращена к Тоне и на которой она, взором ощупывая метр за метром, надеялась поскорее увидеть Рыжухина.

И вот наконец Тоня увидела его, и, несмотря на то, что уже успела отдышаться и прийти в себя после быстрого хода по лесу, сердце ее бешено заколотилось.

Рыжик ты Рыжик, бесстрашный мой Рыжик! Плевать тебе и на луну и на опасность, забыл, наверное, сейчас и о своей ненормальной Тоньке, забыл обо всем, даже о себе, и думаешь только об одном — как бы получше упрятать мину, чтобы ее не могли обнаружить раньше, чем она сработает, и чтобы взрыв как можно сильнее разворотил полотно. Узнаю тебя, Рыжик, узнаю, ведь только ты, только ты и мог так запросто подойти к немецкому майору и всадить в его живот пулю. Только ты, Рыжик, и я горжусь, ох, как горжусь тобой!.. Нет, ты не подумай, не только потому, что ты такой храбрый, если бы ты был и не очень храбрым, я бы все равно любила тебя. Не веришь, Рыжик? Ну честное слово! А сейчас, сейчас для меня самое главное — чтобы ты опередил луну и чтобы сделал свое дело, пока она еще не заглянула на ту сторону насыпи, на которой ты сейчас работаешь (да, они называли это работой!). И тогда ты пойдешь по тропинке, удовлетворенный своей работой, радостный, а я встречу тебя и от этого тебе станет в десять, — нет, в сто раз радостнее. И я прощу, все прощу тебе, Рыжик, все: и грубость твою, и то, что ты зря упрекнул меня этим медведем Вятликовым, все — все прощу! Только ты поторопись, родной, поторопись, вспомни мои слова: «Будь осторожен!» Ты не забыл их еще, Рыжик? Нет?

И тут Тоня увидела справа от себя неторопливо вышагивающих вдоль насыпи людей. Фигуры их то четко и рельефно вырисовывались на фоне дороги, когда попадали в освещенные луной места, то таяли, сливаясь с сероватой негустой тенью. Она еще не могла рассмотреть ни их одежды, ни оружия, но по мерной и в то же время настороженной походке поняла, что это немецкий патруль.

Все! Все теперь отброшено прочь — и мысленный разговор с Рыжухиным, и ласковое слово «Рыжик», и мечты о встрече в лесу — все, кроме одного — быть начеку, предупредить Рыжухина, помочь ему. Ох мамочки, как хорошо, что она пришла сюда, пусть нарушив суровые партизанские порядки (Цветаш все равно сменит гнев на милость!), как хорошо, что Вятликов (милый, славный увалень Вятликов!) согласился за нее раздать ужин ребятам. Как хорошо, ведь она сейчас, как никогда раньше, будет нужна Рыжухину, она спасет его, даже если для этого потребуется ее собственная жизнь!

Главное сейчас — зорко смотреть за патрульными (теперь, когда они подошли ближе, она уже не сомневалась, что это патруль) и «действовать в зависимости от обстановки» (любимое изречение Цветаша, которым он заканчивал каждый инструктаж). Если патрульные пройдут мимо — попутного им ветерочка! И если повернут обратно — тоже! А вот если…

Хорошо бы предупредить Рыжухина, но это пока невозможно, она испортит все дело. Пусть же торопится Рыжухин, но не торопится луна: если она доберется до той стороны насыпи, на которой работает Рыжухин, то патрули неминуемо обнаружат его.

Луна не послушала Тоню. Она, словно снедаемая любопытством, заглянула туда! И вот уже Тоня увидела его фуражку. Наклонись ниже, Рыжухин, неужели ты не замечаешь, неужели не чувствуешь, что все ближе и ближе подходят патрульные? Смотри, смотри же, Рыжухин!

Нет, он не смотрел, он увлекся. Он всегда увлекается работой, Рыжухин. И все равно не снимает зеленую фуражку. Не может без нее: чувствует, будто он на границе, в наряде. Нет, сам он никогда не говорил, что чувствует, когда надевает эту фуражку, но она-то, Тоня, очень хорошо знает, что он чувствует!

И вдруг Тоня увидела, что ритмичное движение патрульных нарушилось, они остановились, будто споткнулись обо что-то в траве. То, чего она так боялась, свершилось: патрульные заметили Рыжухина!

Тоня вытащила из-за пазухи нагревшийся от тела пистолет. Сейчас, пока они еще не начали стрелять, она подкрадется ближе и не промахнется.

Но едва она успела сделать несколько шагов, спотыкаясь о корневища деревьев, как раздалось звонкое стрекотание автоматной очереди. Казалось, что пули спешат догнать одна другую и что стреляют в лесу. Но Тоня знала, что стреляют в Рыжухина и что он тоже стреляет в немцев из пистолета. Не выдержав, она прицелилась в того патрульного, что бежал позади двух передних. Но выстрела не раздалось. Тоня передернула затвор — все то же! Нажала на защелку рукоятки, вытащила магазин — он был пуст! Она вспомнила, что пистолет брал у нее Вятликов, когда ходил на задание и вернул, сказав, что оружие в полном порядке и заряжено. И она не усомнилась в правдивости его слов, а потом в спешке не проверила пистолет. Ух, Вятликов, попался бы ты мне сейчас!

Она что есть силы крикнула:

— Рыжик! Беги! Беги!

Уж если она не сможет по-настоящему помочь ему, то хоть отвлечет огонь на себя. Но новая автоматная очередь заглушила ее крик, и она, увидев, что Рыжухин недвижимо лежит на насыпи, а патрульные подходят к нему, упала на ствол поваленной сосны и в отчаянии зажмурила глаза…

Рыжухин заметил патрульных почти в тот же момент, когда они заметили его. Он понимал, что бежать бесполезно. Конечно, пистолет против трех автоматов — защита слабая, но Рыжухин готов был биться до последнего патрона.

Отстреливаясь, он видел, что патрульные остаются невредимыми: они укрылись за широкими пнями и отвечали огнем.

Патроны кончились. Рыжухин плашмя приник к рельсам. В этот-то момент Тоня и подумала, что он убит.

На самом же деле Рыжухин был ранен. Он лежал грудью на мине, уже наполовину замурованной под шпалой, вцепился в нее, как клешнями, широкими жесткими ладонями и каждой клеточкой своего тела чувствовал пронзительно острый холодок металла.

Патрульные приближались, и Рыжухин принял решение. Оно, это решение, стало окончательным и бесповоротным, когда он услышал крик Тони. Вначале он подумал, что это лишь почудилось ему, но, повернув голову, тут же увидел Тоню, падавшую на поваленное дерево. И ему стало так страшно, что он еще сильнее прижался к насыпи. Самое страшное заключалось не в том, что сейчас произойдет с ним, нет! От этого уже все равно никуда не уйти. Самое страшное то, что все это произойдет на глазах у нее, у Тони, к которой он был несправедлив, которой грубил сегодня перед выходом на задание. И глухая боль от ясного сознания того, что теперь он не сможет утешить и успокоить ее, обожгла его душу.

Патрульные подошли вплотную. Он лежал лицом вниз, но чувствовал, что над ним наклонились двое, а третий почему-то не решался подойти. Терпение, Рыжухин, терпение, пусть наклонятся пониже…

Двое запустили руки в его карманы и вдруг третий, стоявший поодаль и, видимо, заметивший, что плечи Рыжухина вздрогнули от прикосновения патрульного, тонким мальчишеским голоском выкрикнул: