Лоран Бине - HHhH Страница 63

Двое мужчин, приближаются к дверям церкви, но идут туда не ради службы. Православная церковь Святых Кирилла и Мефодия, прежде бывшая католическим собором Святого Карла Боромейского, — величественное здание в самом центре Праги на Рессловой улице, которая спускается по склону от Карловой площади к Влтаве. Учителя Зеленку, он же «дядюшка Гайский» из организации «Индра», встречает православный священник отец Владимир Петршек. Зеленка привел ему еще одного «постояльца». Седьмого. Это Габчик. Йозефа ведут вниз по лестнице в крипту. Здесь, где под каменными сводами должны были найти последний приют упокоившиеся в Бозе священнослужители, он снова видит своих друзей Кубиша и Вальчика, а кроме них лейтенанта Опалку и еще трех парашютистов — Бублика, Шварца и Грубого. Зеленка собирал их в крипте одного за другим, потому что гестапо не прекращало обыски квартир, но еще не додумалось обыскивать церкви. Из парашютистов теперь оставался лишь один, о ком не было никаких сведений. Карел Чурда так и не объявился, никто не знал, где он, скрывается он или арестован, никто не знал даже, жив ли он. Приход Габчика производит сильное впечатление на обитателей крипты. Брюнет с тонкими темными усиками, в котором Йозеф с трудом узнает покрасившего волосы Вальчика, и Кубиш с синяком под распухшим глазом и еще не зажившими метинами на лице кидаются ему навстречу, обнимают его. Друзья так бурно радуются, что самого Габчика тоже захлестывают эмоции, он то плачет, то заливисто хохочет, он так счастлив найти их живыми и почти здоровыми. Но его сильно огорчает оборот событий. Как только друзья выпускают Габчика из объятий, он заводит горестную литанию — к этой смеси извинений и сетований остальным надо будет привыкнуть. Он проклинает чертов Sten, который отказал в то самое мгновение, когда он взял протектора на мушку. Во всем виноват я один, говорит Габчик. Он был прямо передо мной, он уже был покойником, и надо же — дерьмо такое, этот Sten!.. Нет, все это слишком глупо… Но он же ранен, ты ведь попал в него, Ян? Тяжело он ранен, а? Как ты думаешь? Ох, ребята, до чего погано у меня на душе! Всё, всё из-за меня. Мне надо было прикончить его из кольта. Там везде стреляли, я убежал, и этот верзила за мной по пятам… Габчик страшно на себя злится, и друзьям никак не удается его успокоить. Да нет, все не так ужасно, Йозеф! Сделано все-таки очень много, понимаешь? Вы его ранили! Палача! Гейдрих ранен, что верно, то верно, сам видел, как он рухнул на землю, но, говорят, потихоньку поправляется в больнице. Через месяц, а то и раньше снова примется за дело, можете не сомневаться, живучие они, эти гады! Нацистам всегда неслыханно везет, им всегда удается избежать смерти. (Тут я вспоминаю, как Гитлер в тридцать девятом должен был произнести традиционную ежегодную речь в знаменитой мюнхенской пивной, как обычно — между двадцатью и двадцатью двумя часами, но на этот раз, боясь опоздать на поезд, ушел в 21.07, а предназначенная ему бомба, взорвавшись в 21.30, убила восемь человек.) Операция «Антропоид» провалилась самым плачевным образом, так думает Габчик, и провалилась по его вине. Яну-то не в чем себя упрекнуть, он бросил свою гранату, и пусть не прямо в машину, но это же он, он ранил Гейдриха! Какое счастье, что Ян был там. Они не выполнили своей миссии, но благодаря тому, что Ян не промазал, им хотя бы что-то удалось. Теперь всем понятно, что Прага не Берлин и что немцы не могут вести себя здесь как дома. Только ведь не в этом была цель «Антропоида» — нагнать страху на немцев. Может быть, в конце-то концов, они слишком многого хотели: никогда еще никто не убивал такого высокопоставленного нациста. Да нет, что это я такое болтаю! Если б не проклятый автомат, этой свинье точно пришел бы конец! Ох, Sten, Sten… Полнейшее дерьмо, вот что я вам скажу.

Состояние Гейдриха резко и необъяснимо ухудшилось. У протектора сильный жар. К его постели прибежал Гиммлер. Длинное тело Гейдриха бессильно вытянулось под тонкой, влажной от пота белой простыней. Они говорили о жизни и смерти, философствовали. Гейдрих процитировал фразу из оперы своего отца: «Мир — это шарманка, ручку которой крутит наш Господь, а мы все должны танцевать под ее музыку».

А теперь Гиммлер расспрашивает врачей. Им казалось, что выздоровление идет полным ходом, но вдруг как гром среди ясного неба — инфекция, причем бурно развивающаяся. Возможно, граната содержала яд, возможно, все дело в набивке сиденья «мерседеса», в этом самом конском волосе, пучки которого были обнаружены по всему телу. Есть несколько предположений, говорят доктора, какое из них верное, пока понять трудно, но если началась септицемия[333], — а они думают, что именно так и есть, — заражение распространится очень быстро, и прогноз плохой: пациент проживет не больше двух суток. Чтобы спасти Гейдриха, нужно лекарство, которого нет нигде на всей огромной территории рейха, — пенициллин. И уж Англия им это лекарство точно не пришлет![334]

3 июня на передатчик «Либуше» в адрес «Антропоида» поступило такое сообщение:

«От президента. Я очень рад, я счастлив, что вам удалось выйти на контакт. От всего сердца благодарю вас и отмечаю абсолютную решимость — вашу и ваших друзей. Это доказывает мне, что вся нация составляет единое целое. Могу вас заверить, что это принесет плоды. События в Праге оказывают большое воздействие на тех, кто здесь, и значат очень много для признания того, что народ Чехословакии сопротивляется нацизму».

Но Бенешу пока неизвестно, что все лучшее впереди. Как и худшее.

Анна Марущакова, красивая девятнадцатилетняя девушка, трудившаяся на фабрике в городе Сланы[335], сказалась сегодня больной и не вышла на работу. И когда после обеда приносят почту, хозяин предприятия безо всяких церемоний вскрывает адресованное ей письмо и читает его. Письмо от мужчины, и вот что там говорится:

Дорогая Аня!

Прости, что пишу с таким опозданием, но надеюсь, ты это поймешь — ты ведь знаешь, как много у меня забот. Все, что я хотел сделать, я сделал, а в тот роковой день я спал в Чабарне. У меня все в порядке, я здоров, собираюсь приехать и увидеться с тобой на этой неделе, но потом мы не встретимся больше никогда. Милан

Фабрикант симпатизирует нацистам, а может, он просто из тех безнравственных и бессовестных людей, которые везде и всегда рады нагадить ближнему, но особенно ярко самовыражаются в оккупированных странах. Он решает, что тут, похоже, дело нечисто, и передает письмо органам правопорядка. В гестапо следствие буксует настолько, что там уже рады схватиться и за соломинку. Супердетективы изучают любую документацию с небывалым усердием и проворством (а как же иначе, если арестовали уже три тысячи человек, но до сих пор не нашли ничего серьезного?) и довольно быстро приходят к заключению, что речь идет всего-навсего о любовной интрижке: парень женат и, судя по всему, хочет положить конец связи на стороне. Подробности не слишком ясны, некоторые фразы в письме могут и впрямь показаться двусмысленными. Может быть, этот самый Милан намеками на то, что якобы участвует в Сопротивлении, хочет набить себе цену в глазах любовницы, а может, попросту напускает на себя таинственность, чтобы без лишних оправданий порвать с девушкой, только в любом случае данного молодого человека ничто не связывает с Габчиком, Кубишем и их друзьями. Они сроду о нем не слыхали, как и он о них. Но гестаповцы так мечтают набрести хоть на какой-нибудь след, что решают покопать здесь. И след приводит их в Лидице.

Лидице — шахтерский поселок, мирная живописная деревушка, откуда родом двое чехов, завербованных Королевскими ВВС Британии, — и это все, что удается найти немцам в качестве следа. Даже им самим совершенно ясно, что встали на ложный путь, однако в нацистской логике есть нечто непостижимое. А может быть, напротив, все опять-таки просто: они топают в гневе ногами и жаждут крови.

Смотрю и смотрю на фотографию Анны. Бедная девчушка смотрит так, словно позирует для портрета в стиле Аркур[336], хотя передо мной обычный снимок для удостоверения личности из ее трудовой книжки. Чем дольше я всматриваюсь в фотографию, тем красивее мне кажется девушка. Она немножко похожа на Наташу: высокий лоб, изящно очерченный рот, то же выражение нежности и любви в глазах, но слегка омраченное — наверное, предчувствием, что в ее жизни счастью не сбыться.

«Пожалуйста, господа…» Франк и Далюге вздрагивают. В коридоре полная тишина, и они уже не знаю сколько времени слоняются тут без дела. Но вот они затаив дыхание входят в больничную палату. Тишина здесь становится еще более давящей. Лина тут, она сидит у постели мужа смертельно бледная, словно окаменевшая. Франк и Далюге на цыпочках подкрадываются к кровати — так, словно боятся разбудить хищника или змею. Но лицо Гейдриха остается бесстрастным. В больничном журнале зарегистрированы время смерти, 4.30 утра, и ее причина, если коротко: «инфекция, связанная с ранением».