Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 63

Наступило лето 1935 года. Полным ходом шла коллективизация. Голод, нищета, болезни сломили жизнь на Украине, в Поволжье, в Средней полосе России. До Чечни, как обычно, ветер перемен пришел с опозданием. Имея за плечами огромный опыт обобществления, большевики активно осваивали все новые и новые территории.

Где-то в начале тридцать второго года началась массовая коллективизация в равнинной части Чечни. Вместе с лозунгами большевиков и чеченских голодранцев в Чечню прибыли в больших количествах беженцы с голодающей Украины. Они объяснили все прелести коллективизации. Однако даже и без их рассказов чеченцы представляли, что такое коллективная ответственность, ибо у чеченцев с давних пор была поговорка: "Если бы общее было благом, у двух братьев была бы одна жена".

Несмотря на все препятствия, коллективизация началась и ей уже не было никакого сопротивления. За семь-восемь лет Советской власти в Чечне уже многие, многие люди погибли, пропали без вести, были выселены в Сибирь, на Северный Урал. Идеология большевиков, опирающаяся на самых бедных, имела значительный успех. Стало обязательным доносительство и стукачество. Религия запрещена. Широкое распространение получили алкоголь и табакокурение.

Вначале обобществили землю. Все частные наделы вне населенных пунктов были запрещены. Затем началась коллективизация домашних животных. В колхозы забрали всех лошадей, крупный рогатый скот, овец и даже кур. После некоторого времени полумертвых кур стали возвращать обратно. Только есть их никто не имел права. Можно было только кормить их. Если пропадала курица и кто-то из соседей доносил, что ее хозяева съели, то следовала молниеносная тяжелая кара… Тяжелое и страшное было время. Была Советская власть.

Цанка к тому времени жил на хуторе, в версте от родного села. Еще во времена безвластия в 1925 году, как только женился, он взял с собой кое-какую скотину, коня, молодую жену и перебрался жить отдельно в хуторе. Значительно позже, после возвращения из Казахстана, аул разросся и дом Цанка оказался где-то на самой окраине небольшого горного села, а в 1935 году это был отдаленный хутор.

Место, выбранное Цанком для жилья, было очень удачным. В этом месте крутой склон горы становился пологим. Рядом с наделом протекал родник. Чуть ниже по течению стояла мельница ближнего родственника. В те недалекие времена склоны горы сплошь были лесисты. Вдоль родника ютились мелкие кустарники шиповника, мушмуллы, боярышника, а подальше лес становился все гуще и гуще, в основном здесь росли деревья бука и дуба, выше к вершине горы Эртан лес становился все реже, здесь уже встречались лиственница, высокогорная липа.

Западнее от хутора Цанка, чуть выше к вершине горы, находилось древнее чеченское кладбище, кладбище-газавата. Здесь сохранились древние захоронения горцев. Многие надгробья носили еще языческий характер. На территории кладбища находились полуразрушенные три сторожевые башни древних вайнаков. Время разбило их, состарило, но не смогло поставить их на колени. Башни горцев гордо стояли, величественно наблюдая за всем происходящим.

Как бы назло этим башням и древней культуре, прямо у кладбища, ниже по склону, красногвардейцы еще два года назад разбили скотный двор. А значительно ниже по склону, на уровне мельницы, построили конюшню и туда загнали всех лошадей. Так возник колхоз. Назвали его "Искра".

Первым председателем колхоза был русский, Нефедов Иван Прокофьевич. Безграмотный мужик, пьяница. Это, видимо, был один из двадцатипятитысячников-большевиков — коллега шолоховского Давыдова. Правда, "искровцам" с первым председателем не повезло. Через полгода он полез с поцелуями после очередной пьянки к одной горянке. Родственник женщины, присутствующий при этом, вонзил вилы в спину председателя. После этого человек десять из колхоза сгинуло в тюрьмах НКВД. Вторым председателем был местный бедняк, аварец по происхождению. Он тоже недолго хозяйничал. Его уже сами чекисты незаметно ликвидировали. Третьем председателем была женщина — доярка, вдова. К тому времени уже никто не хотел быть — ни председателем, ни даже простым работником колхоза. Женщину никто не слушал. В колхозе никто не работал. Скотина стала подыхать с голоду и болезней. Корма к зиме не заготовили. Начался массовый падеж. Летом удушающая вонь трупов скотины и навоза со скотного двора поползла по всему горному склону. На хуторе Цанка невозможно стало жить. Вонь была не только в воздухе, она была в роднике, в траве, в деревьях, везде. Жизнь кругом будто остановилась. Даже вороны улетели с этого места, и только толстые, назойливые мухи тучами лениво летали по округе.

Густая, воняющая навозно-кровяная жижа со скотного двора медленно стекала к роднику. Обычно по утрам хрустальная горная форель, перепрыгивая маленькие каменные валуны, переливаясь в утренних лучах солнца, летела вверх, к истоку. Теперь жизни в роднике не было. Замерла жизнь и в доме Цанка. От болезни умерла маленькая дочь. Из-за трупного запаха жена Цанка и сын отправились к родственникам в аул. Уже более двух месяцев людей стали хоронить не на старом кладбище, а на вновь огороженном под кладбище участке земли. Хотя издревле считалось за честь быть похороненным на древнем кладбище — газовата.

Только в конюшне и на конном дворе еще были жизнь и порядок. Видимо, из-за большой любви горцев к коням они еще сохранились. Туда еще периодически ездили телеги с кормом, утром и вечером по дороге появлялись колхозники.

На скотный и конный двор из аула вела одна дорога. Она проходила мимо дома Цанка и затем раздваивалась. Одна уходила вверх, в сторону скотного двора, другая вниз, в сторону конного. В тот день Цанка еще издалека увидел приближающихся трех всадников. Один ехал чуть впереди, двое других сзади. Через некоторое время Цанка узнал переднего — это был его односельчанин, Умар. Он принадлежал к тейну лей, что означает раб. До прихода Советской власти в округе не было семьи беднее, чем семья Умара. Теперь он служил в НКВД. Теперь, когда ни один из чеченцев не смел держать оружие дома и тем более носить его, у Умара на поясе висел огромный именной наган. Во всей округе мужчины говорили о кобуре Умара. Она была из желтой натуральной кожи. Со временем она по бокам обтерлась и стала местами коричневой, местами красной и посередине еще желтой. Был Умар на коне или пешком, он всегда демонстративно поправлял кобуру, часто сам ею любовался. Вот и сейчас он ехал на коне и любовался своей кобурой.

Увидев нежеланных людей, Цанка забежал в дом. Здесь дышалось полегче, чем на улице. Однако летнее солнце растопило крышу, и в избе было жарко, как в бане. В маленькое оконце Цанка наблюдал за всадниками, он думал, что они едут на конный или скотный двор. Однако они повернули в сторону хутора. Вокруг надела Цанка была плетеная изгородь. Ворот не было. Вместо них были две липовые жерди, укрепленные в металлические скобы. Умар остановил коня возле них, убрав от лица платок, которым он закрывал нос от запаха, крикнул Цанка. После второго окрика Цанка вышел.

— Салам аллейкум, Цанк. Мира и здоровья тебе и твоему дому.

— Во-аллейкум салам. Приходите и Вы с миром и с здоровьем.

— Цанк, у тебя ребенок умер. Прими мои искренние соболезнования. До благословит его Аллах!

— Пусть Аллах и к тебе будет благосклонен! Спасибо, Умар. Наступила вынужденная ритуальная пауза между соболезнованием и переходом к другому разговору. Умар с удовольствием провел потными пальцами по кобуре.

— Цанка, а где твоя семья? — наконец спросил он.

— Увез я их к родственникам в аул, подальше от этой вони. — Да-а-а, — произнес Умар протяжно, покачивая своей смуглой головой. — Однако, давно я тебя не видел. Давно. Возмужал ты. Здоровый стал. Другие в тюрьме сохнут, а ты прямо расцвел.

— Да, видимо твоими заботами, — ответил Цанк.

— Не болтай лишнего. Я здесь не при чем. Время такое. Хвала Аллаху — живы, здоровы.

Конь под Умаром замахал головой, отгоняя тучу мух, задергался, пытаясь избавиться от пары сплетней, которые присосались под боком у самого паха.

— А конь у тебя, Умар, хороший, завидный. Конь племенной, из стада Магомеда, — Цанка, любуясь конем, отошел чуть в сторону.

— Не болтай лишнего. Молод ты еще, Цанка… Стадо Магомеда, стадо Магомеда, — передразнил Умар, подергиваясь со злости в седле, — а кто теперь твой Магомед? Что с ним теперь стало? Пойди посмотри. Всю жизнь на шее народной сидел. Теперь бог воздал ему по заслугам. Советская власть — власть народная, и справедливая.

Последнее предложение Умар произнес уже очень громко, так чтобы слышали его сопровождающие; при этом "Советская власть" он произнес на русском языке, и искоса, одним глазом посмотрел назад, как бы оценивая реакцию товарищей.

— Конечно ты прав, — уже более кротко сказал Цанка, — и Советская власть добро, это очевидно. Просто я думал, что с приходом Советской власти мы все будем жить как Магомед, а оказывается Магомед стал жить как мы.