Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими Страница 63

— Мы тут без тебя управимся, братец, а ты принеси-ка от адъютанта чистенькую карту.

Сдвинув на край стола посуду, Драгомиров расстелил принесенную карту. Она была довольно замусоленной, но не имела ни одного тактического значка.

— Я непременно прочитаю ваш проект устава, — сказал Драгомиров. — Двое суток вы согласны погодить?

— Могу. К тому же мне еще надо в Журжево к генерал-майору Скобелеву.

— Отлично, голубчик, и ежели у вас есть еще один экземпляр устава, то дайте прочитать Михаилу Дмитриевичу.

— Только на болгарском.

— Ну, как-нибудь разберетесь. Он даст дельные советы.

Потом оба генерала расспрашивали капитана о нравом береге Дуная от Туртукая до Никополя, а когда разговор зашел о левобережье, то было ясно, что оба генерала не раз прошагали сами по низинам от Турну Магурелли до Ольтеницы.

Вскоре генерал Депп ушел, а Драгомиров продолжал беседовать с гостем. Садилось солнце, окрашивая правый берег в багровые тона. Над Дунаем поднимался легкий фиолетовый туман. Подходил адъютант, приносил письма, записки, распоряжения, Драгомиров их подписывал и продолжал разговор. Подробно расспрашивал о болгарских ополченцах, их настроениях и чаяниях. Когда Райчо посетовал на то, что не дадут участвовать в первом броске через Дунай, Драгомиров замахал обеими руками:

— И, голубчик, даже не заикайтесь. Во-первых, вы нужнее не на Дунае, а за Дунаем, во-вторых, — он замялся, — не в обиду вам сказано… Ну вот… почему, голубчик, Дмитрий Донской в Куликовской битве в ядро своих сил поставил полк князя Белозерского? Да потому, что белозерцы и вологодцы татар не знали и не боялись, сами привыкли побеждать, а другие полки хоть когда-то, но были биты татарами. Или вот другой пример из Крымской войны. После неудачных атак французы бросили против наших потрепанных войск свежие, отлично подготовленные зуавские части, которые дрались лучше французов и англичан. А наши солдаты ошиблись и приняли их за турок: «А! Братцы, да, кажись, турки поперли, ну мы им сейчас вдарим!» И вдарили, разбили наголову. Вот и вы, болгары, начнут наседать на вас, вы будете отчаянно драться, но думать, как подороже продать жизнь, а не как победить… В-третьих, переправа может оказаться очень тяжелой, а терять нам вас всех до одного нет никакого резону. Так и передайте своим, голубчик: вы нужнее всего за Дунаем, на Балканах, а не на Дунае.

Проводив Николова, Драгомиров еще долго сидел в саду за столом в одиночестве, отмахиваясь от комаров веточкой. Сидел в саду, неуютном, неудобном, за неказистым и тоже неудобным столом… И только в одном просвете между кустами и деревьями отсюда открывался вид на Дунай, на то место, где будет осуществлена главная переправа. Но об этом месте знал пока только один Драгомиров, и никому еще этого он не говорил.

Снова на другом берегу сверкает копьями минаретов и стенами домов Рущук. Николов долго стоял и смотрел, предаваясь воспоминаниям, пока кто-то сзади не сказал:

— Мечтаете, капитан, скорей попасть на тот берег. Все там будем.

Райчо обернулся и поздоровался с артиллерийским штабс-капитаном, знакомым по Кишиневу, спросил, как пройти в штаб Кавказской дивизии к Скобелеву, к которому надо попасть к трем пополудни.

— Я дам вам провожатого, — сказал штабс-капитан, беря Николова под руку, — а пока есть время, прошу ко мне на батарею отобедать. Здесь, в Журжево, не разгуляешься.

За обедом штабс-капитан сообщил, что позавчера подошли два монитора и батарея два часа вела с ними бой. Снаряды броню не пробивали, но все-таки удалось у одного корабля снести трубу, а у второго зажечь деревянный палубный настил, после чего оба монитора ретировались к Никополю.

— А вот сегодня получил распоряжение представить к награде троих нижних чинов — этакая разверстка. Что прикажете делать? Батарея стреляла метко, потому что каждый выполнял то, что положено. Орудий у меня четыре, а наградить надо троих. Да еще требуют подробное описание подвига. Вот задача! Начальству проще: на него есть кому писать реляции… Только один государь Петр Алексеевич был обойден чинами и регалиями, выше нашего с вами чина не поднялся…

Из-за Дуная донесся гулкий удар, нарастающий вой и снова более громкий удар на нашей стороне. Вытерев салфеткой губы, штабс-капитан встал из-за стола.

— Ну, капитан, простите, мне пора на огневую. Турки ожили. Сейчас я вам найду провожатого.

Посмотрев на часы, Николов сказал:

— У меня в запасе много времени. Разрешите пойти с вами. Хочу посмотреть артиллеристов в деле.

По дороге на огневую позицию штабс-капитан рассказал, что у него батарея 24-фунтовых (6-дюймовых) осадных бронзовых пушек с предельной дальностью стрельбы 2600 сажен назначена бороться с мониторами; снарядов мало, обещают подвезти.

Батарея занимала небольшую, заросшую низким кустарником площадку с пологим спуском к берегу. Из орудийных окопов торчали стволы пушек и головы батарейцев, занявших места но боевой тревоге. Щеголеватый молоденький подпоручик, видимо старший на батарее, доложил командиру о готовности к стрельбе. Втроем прошли на батарейный командный пункт в окопе возле блиндажа из трех накатов бревен. Отсюда был виден широкий участок Дуная.

Возле журжевской пристани стояло несколько старых барок, и турки, видимо, решили их утопить, чтоб ими не воспользовались для переправы.

Со стороны Рущука доносились залпы, выли снаряды, и возле барок вскидывались столбы воды. Но что это? На одной барке находился человек. Николов посмотрел в бинокль, увидел рослого бородатого мужчину в странном полувоенном одеянии с саблей, револьвером и плоским ящиком за спиной. Он не то что-то записывал, не то зарисовывал в альбом. Когда рядом взлетел столб воды, человек вынул из кармана платок, вытер бумагу, лицо и снова принялся за свое дело.

— Штабс-капитан! — воскликнул Николов. — Там на барке какой-то сумасшедший.

Командир батареи вскинул бинокль и вздохнул:

— Так и есть, опять он. Это художник Верещагин. Намедни ему, видите ли, захотелось посмотреть, как выглядят наши позиции со стороны турок. Взял лодку и выгреб почти на середину Дуная. Турки от такой дерзости аж взбеленились. Целая рота бежала по берегу и палила по нему залпами. А Верещагин закончил зарисовки, вернулся, привязал лодку и пошел к Скобелеву обедать. В лодке были три пулевые пробоины…

— А почему вы огня не открываете?

— Не положено. Конечно, барки жалко, пригодились бы, но берегу снаряды для мониторов. Начальство обещало подтянуть сюда восьми-, девяти- и даже одиннадцатидюймовые орудия. А пока я здесь один. Вот ежели начнут бить по городу и штабам, тогда немного постреляю.

Райчо в бинокль видел, как на берег выбежал офицер и что-то кричал Верещагину, а тот продолжал невозмутимо рисовать.

Русско-турецкая война застала Василия Васильевича в Париже за работой над полотнами индийской серии. Ни минуты не колеблясь, он собрал свои живописные принадлежности, составил завещание, так как знал, что будет не на командных пунктах высоких начальников, а в рядах действующих войск.

Верещагин был аккредитован при Главной квартире, и сам главнокомандующий по-дружески, по-простецки, при всех, особенно при иностранцах, обнимал художника и называл Базилем Базиличем, приглашал на завтраки, обеды и ужины, что случалось крайне редко, поскольку художник все время стремился быть в войсках, гулял сам по себе… И вот сегодня забрался на обстреливаемую турками барку.

Офицер на берегу тоже не уходил, продолжал кричать и размахивать руками. Вздрогнула соседняя барка, взлетел столб дыма, доски палубы встали торчком, как перебитое крыло птицы, и барка, накренившись, осела на грунт. Посмотрев на нее через плечо, Верещагин сунул альбом в карман и направился к берегу; сходня прогибалась под его грузными шагами.

Рущукские батареи не умолкали. Подпоручик крикнул:

— Павел Владимирович, Третья начала, по городу бьет!

— Готовьте данные для стрельбы, — приказал штабс-капитан.

Подпоручик выскочил на середину позиции, держа перед собой раскрытый планшет, и стал звонко командовать, а командир батареи сказал Николову:

— Ушел бы я отсюда, да неохота в резерве околачиваться. Но как появится вакансия па другой батарее — буду проситься.

— Это почему?

— Толковый артиллерист, — штабс-капитан кивнул на подпоручика, — педант неимоверный, но только в подготовке стрельбы, в расчетах. Пытается учесть все возможное и невозможное, а я ему путь в командиры батареи перегораживаю.

— Вместо вас поставят другого, угодного начальству, — заметил Николов, — И ваша жертва окажется ненужной.

— Возможно, вы правы, — согласился командир батареи и вдруг крикнул подпоручику: — Федор Гаврилович, бить по-лаптевски!

— Это еще что за метода? — удивился Райчо.