Александр Проханов - Сон о Кабуле Страница 63

Белосельцев, утомленный ожиданием, больше не ждал караван, не ждал бледной вспышки, прошибающей алюминий. Из кабины вышел Занджир, расстегнул шлемофон, наклонился к Надиру, что-то крикнул в ухо, подставляя для ответа свое.

– Далеко не могли уйти!.. – крикнул Надир. – Идем по ущелью Гандзой!..

Занджир снова исчез в кабине. В ровном металлическом дребезжании тянулось время. Внизу туманило, заволакивало и опять раскрывало синюю воздушную толщу. Те же скалы, склоны, река, волнистая ниточка тропки.

Вместо сосредоточенного ожидания появилось рассеянное, из множества случайных мыслей и чувств состояние, в котором он вдруг вспомнил свой московский дворик с обвалившимся бетонным фонтаном, где они в детстве любили играть, раскладывая разноцветные стеклышки. Вспомнился генерал, его желтое, снедаемое болезнью лицо, голубая прозрачная вазочка из гератского стекла. И опять сочно, сильно возникло воспоминание о последней встрече с Мариной, ее близкое лицо, колдующая рука, горячий шепот. И страстно захотелось к ней, ошеломить ее внезапным появлением, целовать, расстегнуть маленькую пуговицу на ее груди, пробираясь губами к жаркой груди.

Он вдруг почувствовал слабую дрожь, прокатившуюся по вертолету, словно вертолет был живой, и эта дрожь, прокатившаяся от хвоста до загривка, была проявлением тревоги. Все было так и не так. Те же оползни, мягкие влажные тени. Но Надир жадно прилип к стеклу, вдавливался лбом в иллюминатор, стараясь охватить пространство, исчезающее за хвостом вертолета. Машина стала крениться, высвистывая лопастями, входила в вираж, косо снижалась, пронося под собой пестроту приближавшихся склонов.

– Караван! – оторвался Надир от стекла, пересаживаясь к пулемету.

– Не вижу, – Белосельцев протирал запотевший от дыхания иллюминатор.

Вертолет с ноющим звуком прошел над серой зеленью, взмыл, достигая вершины, и оттуда открылись другие долины и горы, другая синева и туманность. Стал разворачиваться, соскальзывать вниз, пропуская под брюхом откос. И близко, под тенью винта, на горной дороге мелькнул караван – десяток лежащих верблюдов, плотно прижавшихся, в серых тюках, два встроенных в их вереницу грузовика, должно быть те, что отправлялись с оружием от помещения ХАДа, и чуть видные фигурки людей. Возникли на один только миг и скрылись, будто померещились. Надир метнулся к кабине, что-то беззвучно кричал, нервный и бледный.

– Маскируются, залегли!.. – крикнул он Белосельцеву, возвращаясь к пулемету.

Вертолет, будто машина услыхала крик Надира, заскользил, снижаясь, гася скорость, и словно распушился, повис над дорогой. Белосельцев ясно увидел недвижно лежащих людей и животных, крытые брезентом грузовики. У верблюдов округло вздувались бока, тюки были опрокинуты, сброшены на бок. Двое погонщиков смотрели вверх, запрокинув смуглые капельки лиц. От них к вертолету потянулись прерывистые легкие нити трассеров, исчезли за тенью винтов.

– Стреляют!.. Нервы не выдержали!.. Тухлое мясо!.. А мы его сверху солью посыпем!.. – Надир, обнажая в крике белые зубы, открывал тугую дверь вертолета, опрокидывал ствол пулемета в воющий ветреный воздух.

Машина рванулась, свирепо, надсадно гудя. Взмыла к вершине. Трепетала в пустой синеве, где туманились и зеленели долины. Легла в боевой разворот, готовая разить в свистящем косом полете. Испытывая давление падающей косо машины, Белосельцев, шатаясь, пробрался к кабине, схватился за спинку пилотского кресла и в стеклянной выпуклой сфере меж головами и шлемами увидел приближавшийся караван, погонщиков, подымающих ударами верблюдов. Почувствовал сквозь тающее пространство тяжесть набитых тюков, разъезжающиеся ноги животных, злые взмахи людей. По ним, туго и хлестко барабаня, ударил курсовой пулемет, втыкая в дорогу прерывистые белые стержни. И следом, отбросив назад вертолет, остановив его в небесах, в пламенном дыме ушли с барабанов снаряды, прянули вниз, превратились внизу в пыльные шары огня, взрывая дорогу, скалу, караван.

Вертолет тяжело, будто ударяясь днищем о камни, проутюжил склон, ложась в широкий вираж, отлетая к вершине, набирая для атаки пространство. Устремился к земле, и сквозь оплетку бронированных стекол возникла горящая цель, – опрокинутый грузовик, бьющиеся в пламени верблюды, бегущие люди. Один верблюд, струнно вытянув шею, высоко выбрасывая ноги, бежал, неся на спине дымящийся тюк. Из дыма ударил взрыв, расшвыривая мохнатую копоть, оставляя на месте верблюда клубящийся прах.

– Взрывчатка!.. – Надир повернул к Белосельцеву свой орущий рот. Лицо его было счастливым, со следами безумия. Седая прядь, оторванная ветром от остальных волос, стояла дыбом. По лицу пробегали конвульсии, как мгновенные тени и свет. – Взрывчатку везли!..

Вертолет, долбя пулеметом, кружил над горой. Надир, окунув пулемет в воющий ветер, строчил, брызгал гильзами, сотрясал плечами и что-то кричал. Белосельцев из-за его ссутуленных плеч видел мельканье земли, падающих людей, горящие грузовики. Второй вертолет кружил в высоте, ожидая, когда первая «вертушка» отлетит, давая ему возможность довершить разгром каравана.

Они уходили из ущелья, оставляя внизу остовы грузовиков, растерзанных животных, разбросанных обгорелых погонщиков.

– Домой!.. – крикнул, выходя из кабины Занджир. – Хорошо поработали!..

– В Чус Лахур!.. – приказал Надир. – В гости к брату!..

Они выбрались из скопления гор, из мокрых ползучих туманов и шли над равниной, вертолетная пара, бросая на пашни, на дороги и зеленые нивы две прозрачные скользящие тени. Впереди, окруженный розовыми виноградниками, полуоблетевшими красноватыми садами возник кишлак. Он был нежный, белесый, словно осыпан легчайшей пудрой. Напоминал хрустящее испеченное хлебопеком изделие, дышал, теплился, нежно румянился. Среди лепных дувалов, округлых, как сдобные булки, куполов возвышалась крепость, оснащенная башнями, зубчатыми неровными стенами. Над крепостью выступал дворец, стройный, с резными проемами, расцвеченными колонками, увенчанный лазурным сводом, драгоценным узорным шпилем. Такие дворцы Белосельцев видел на персидских миниатюрах, в детских сказочных книгах, где описывались волшебные странствия. Восточный мир и уклад, не тронутый войнами, не оскверненный пришельцами, сбереженный в красоте и величии, открывался Белосельцеву сквозь вертолетные блистеры.

Надир завороженно смотрел на дворец. Это было его родовое гнездо, где он родился и рос, где отец сажал на колени его и брата Насима, и они скакали на отцовских коленях, хохоча, поддерживая и обнимая друг друга. Там были старые мягкие ковры, на которых они с братом играли, вольер, где гуляли величавые бирюзово-золотые павлины. Лежали в дальнем углу их поломанные деревянные кони. Туда, к родовому гнезду, где жил его враг, направлял вертолеты Надир.

Он уселся в кабину, на железную штангу, между первым и вторым пилотом. Наклонялся к Занджиру, наводил вертолет.

Прямо по курсу увеличивался, вырастал дворец, круглился лазурный купол. И в его синеву, в переливы изразцов, в резные проемы и окна пустил вертолет сноп реактивных снарядов. Черные клинья прянули с вертолета, превратились в красные, удалявшиеся угли, проломили купол, вырвали из него дым и пепел, проникли в глубь дворца, и там, разрываясь шарами огня, сжигали переборки и стены, ковры и резные двери, фарфоровую посуду в шкафах, стеклянные сосуды и лампы, раскалывали дом на хрупкие ломти. Надир, безумный, озаренный пламенем, выбрасывал вперед сжатые остро ладони, словно вталкивал в свое родовое гнездовье снаряды и пули. На его беззвучно кричащих губах дышало ненавистное слово: «Брат!»

Они улетали обратно, оставляя за собой пожарище, синий проломленный купол с черной дымной дырой.

Вернулись в Джелалабад. Прилетевший из Кабула транспорт, собираясь в обратный путь, стоял под погрузкой. На него успел Белосельцев, захватив из ХАДа свой дорожный баул, получив от Надира в подарок комплект афганской одежды – плоскую, похожую на ржаную коврижку шапочку, долгополую рубаху, нежно-голубые шаровары и полотняную накидку. Там же они узнали, что Мартынов с бронегруппой отбыл в Кабул, сопровождая колонну КамАЗов. Стоя под крылом самолета, они простились с Надиром. Пожимая его длинную сухую ладонь, Белосельцев почувствовал, что Надир рад его отъезду, провожает его с облегчением.

Часть четвертая

Глава двадцать пятая

Отставной генерал Белосельцев не открывал веки, не пускал в себя мутный начинавшийся день. Его утренние пробуждения были медленными, вялыми, как пятно туманного грязного света. Все его внутренние утомленные механизмы неохотно, с трудом начинали убыстрять свое кружение, разгоняя ночную ленивую кровь, изгоняя из сознания слоистые, как дым, сновидения. Он искал ту мысль и то обжигающее чувство, которые в прежние времена рывком поднимали его из постели, – темный гостиничный номер, красная за окнами заря, плоское глянцевитое дерево африканской саванны, и военная машина урчит за стеной, заря отражается на стволах автоматов.