Кэти Гольке - Спасая Амели Страница 64

Джейсон не обращал внимания на сарказм Элдриджа. Ему было очень жаль, что Кейфера обвинили в том, что сделал он, Джейсон, но, по крайней мере, его хотя бы не выслали в один из лагерей – прямо никто об этом не говорил, но любому иностранному журналисту мог грозить концлагерь. Если поспешное возвращение Кейфера домой означало, что у Джейсона все еще есть шанс изобличать грязные дела нацистов, это было бы неплохо.

– И какое у меня задание от редакции?

– Новости Церкви, старина. Ты написал такой отличный материал об этом Бонхёффере, что главный редактор решил, что ты можешь взяться за что-нибудь новое – разумеется, с большей осторожностью, чем Кейфер. – Элдридж усмехнулся. – Это не моя тема, если ты понимаешь, о чем я.

Джейсон понимал и даже обрадовался заданию, хотя и не был намерен показывать свою радость Элдриджу. Он небрежно перелистывал страницы.

Новости Церкви – католической и евангелистских – не радовали. Из донесений на местах становилось известно, что все большее число священников арестовывают за то, что те выступали против нацистской агрессии. Даже за теми, кто вслух ничего не говорил, но и не восхвалял Гитлера, тоже следили, перехватывали их письма, прослушивали телефоны. Обычным явлением стало присутствие на проповедях гестапо (с последующим донесением начальству).

Прежде всего Джейсона волновала судьба курата Бауэра. Журналист знал, что в Обераммергау и его окрестностях скрывается не меньше двух десятков беженцев – и все это при поддержке курата. Сколько еще туда можно будет отправить людей и как помочь тем, кто уже там, если Бауэра арестуют? Кто скажет? Что ж, курат никому не рассказывает о своих делах, а личного телефона, который можно было бы прослушивать, у него нет. Но его постоянные поездки в Мюнхен уже стали привлекать внимание.

А еще Джейсона тревожила занятость Дитриха Бонхёффера. Тот не старался привлечь к себе внимание, но упорно отказывался прятаться за нацистским покровом Немецкой евангелической церкви. Ему позволено было приезжать в Берлин только для того, чтобы навестить своих именитых родителей – именно благодаря им Дитриха до сих пор не арестовали. А может, нацисты надеялись, что он приведет их к другим инакомыслящим, которые также заслуживают внимания властей?

Но Джейсон знал, что его новый друг найдет способ служить Господу, неважно где, неважно, в каких условиях, – даже если ему придется на время удалиться от мира и написать очередную книжку, книжку, которая, несомненно, спровоцирует и всколыхнет Церковь.

Nachfolge радикально перевернула мировоззрение Джейсона. Он молился, чтобы эта книга произвела на Рейчел такое же впечатление.

Всю следующую неделю Джейсон выдавал статью за статьей. Он засы́пал главного редактора новостями берлинской церкви, поэтому ему легко удалось получить командировку именно туда, куда он и хотел, – на Страстной неделе Янг должен был отправиться в «страстную» деревню без «Страстей Христовых».

Джейсон пытался убедить себя, что его мотивы совершенно бескорыстны, что он сможет воспользоваться представившейся возможностью и доставить паспорта и поддельные документы курату Бауэру. Потом ему нужно будет связаться с Фридрихом Гартманом и лично убедиться в том, что с малышкой Амели все в порядке. Но кроме всего этого журналист не мог дождаться встречи с одной молодой особой, ему не терпелось узнать, что она думает о книге Бонхёффера.

И тогда он вспомнил о пленке.

Джейсон дождался вечера, когда все уйдут из редакции. Перед самым отъездом в Мюнхен он полез в глубину стола за маленьким цилиндром, который прикрепил липкой лентой. Когда Джейсон не нащупал ничего, кроме пустоты, он решил, что просто промахнулся. Журналист вытащил ящик, проверил заднюю стенку, затем все ящики по очереди и пол. В конце концов Янг выключил настольную лампу и сел. В его голове роились всевозможные сценарии развития событий. Ни один из них не радовал.

– Дети просто великолепны! – прошептал курат Бауэр на ухо Рейчел, когда все родители встали и зааплодировали.

Пьеса на пасхальную тему прошла изумительно, каждый даже самый маленький участник сыграл потрясающе. Рейчел, едва не лопаясь от гордости, шумно радовалась вместе со своими воспитанниками. Она волновалась, примеряя в день премьеры роль Лии, и была благодарна сестре за то, что они поменялись местами. А еще Лия взялась присмотреть за Амели.

Собственно, эту пьесу даже при самом богатом воображении нельзя было назвать «Страстями Христовыми». Это была просто история о ребенке, который познакомился с Иисусом, – Рейчел с Лией сами тайком написали эту пьесу. Рассказ о пасхальном чуде.

Пока писали, Лия настояла, чтобы Рейчел прочла Евангелие, особенно о последней неделе жизни Христа. Сперва Рейчел всячески уклонялась от чтения, помня отцовские наставления о том, что христианство и его постулаты – опора слабых, призывающая к терпению тех, кто не способен управлять собственной жизнью. Нацисты утверждали то же самое, высмеивая саму мысль о том, что страдающий Спаситель мог оказаться на месте их фюрера – сильного, решительного военачальника.

Но как только Рейчел осознала ложность подобного восприятия, она захотела выяснить все самостоятельно. Она с удивлением узнала, что Иисус был не слабовольным человеком, каким его настойчиво изображал ее отец, а сильной, решительной личностью, восставшей против лицемерия своего времени. Это выбило ее из колеи, лишило почвы под ногами. Но Рейчел упорно продолжала читать.

Когда она закончила, они с Лией в один присест сочинили пьесу, а потом несколько дней редактировали, переписывали ее, пока каждая строчка не запела. Рейчел писала историю от лица Амели, маленькой девочки, которая пришла к Иисусу за помощью, – Лия добавила, что малышка пришла и за прощением.

Но Рейчел знала, что этой маленькой девочкой была она сама – сирота, которая наконец-то поняла, что ей нужно. Она хотела, чтобы у ее истории был такой же счастливый конец, как и у истории этого ребенка, но для этого требовалось поверить в то, что Иисус – Сын Божий. Рейчел поморщилась. Верить – в кого-то или во что-то – было выше ее сил.

Рейчел видела свет веры и прощения в глазах Лии, бабушки, Фридриха. Она тоже хотела бы испытать это чувство: быть чистой и целостной, но ей приходилось уступать, смиряться, позволять гладить себя против шерсти.

– Необычное ви́дение, фрау Гартман, – произнес отец Оберлангер.

Рейчел вздрогнула от неожиданности, возвращаясь с небес на землю.

– Можно поинтересоваться, какой текст вы использовали?

– Я сама его написала. – Рейчел не смогла скрыть гордость в голосе.

– Ясно. – Отец Оберлангер выглядел не слишком довольным. – Вы же понимаете, не правда ли, что все тексты следует представлять на одобрение Церкви?

– Нет, я не… то есть я хочу сказать, да, я знаю, что это относится к «Страстям Христовым», – запинаясь, произнесла Рейчел. – Но не думала, что это касается и простых постановок для детей.

Священник вздернул подбородок.

– Вы провели здесь всю жизнь и тем не менее не знаете этого? Вы ошибаетесь. Война не повод для того, чтобы не согласовывать свои действия с общепринятым курсом.

– Это всего лишь небольшая пьеса, – защищалась Рейчел. – По-моему, дети отлично с ней справились, не так ли?

В дискуссию вмешался курат Бауэр.

– Дети были просто великолепны, фрау Гартман. Мы очень признательны вам за вашу прекрасную работу. – Он взглянул на мрачного отца Оберлангера. – Пожалуйста, простите меня, отче. Мне самому следовало обсудить с вами текст. Я не подумал об этом.

– Не думать опасно, – предостерег его отец Оберлангер, – особенно в наше время. Вы наверняка заметили нашего гостя из гестапо?

– Да, отче, – к глубокому огорчению Рейчел, смиренно отвечал курат Бауэр. – Больше подобного не случится.

– Я возлагаю ответственность на вас, курат Бауэр.

– Да, отче.

Рейчел дождалась, когда пожилой священник отойдет.

– Почему вы заглядывали ему в рот? Вы же знаете, что пьесу сыграли отлично. Родители довольны! В чем проблема?

– Его проблемой, – прошептал курат Бауэр, – является агент гестапо, который что-то быстро и небрежно писал, сидя в последнем ряду. И Максимилиан дежурит за дверью не из любви к Церкви. Он – официальный осведомитель, а гитлерюгенд – это вам не ваши американские бойскауты.

Рейчел отмахнулась от слов курата.

– Максимилиан – безопасный лунатик. А на что гестапо может пожаловаться? Это же деревня «Страстей Христовых». Пьесы об Иисусе – это нормально, не…

– На все, что касается наших духовных потребностей и не является служением рейху, например, если мы считаем Спасителем кого-то, кроме Гитлера, смотрят неодобрительно.

Курат Бауэр и Рейчел взглянули на дверной проем, в спину удаляющегося агента.

– Мы должны быть осторожны, очень осторожны.