Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов) Страница 64

— Так что здесь, собственно, произошло? — Но Майка Штанцлова не стала ждать, что ей расскажет Байковский. Почувствовав голод, она сняла рюкзак с бетонной плиты, развязала его, чтобы достать еду, но, когда вынула из рюкзака сверток — хлеб с ветчиной, завернутый в бумажную салфетку, — руки у нее задрожали. Она сжимала пальцы, но не могла унять дрожь. Под хлебом она увидела деньги, много смятых стокроновых бумажек. Смятые бумажки распрямились.

— Не хотите ли, дедушка, перекусить? — тихо спросила она, охваченная страхом.

— Вы что, проголодались?

— Да.

— Это все от водички, водичка аппетит дает, вот и мой сын тогда — осенью это было — пришел сюда страшно худой, без сил. Еле дотащился, в руке у него была коряга, никакой одежды, только рваные штаны да рубаха, дотащился сюда, до водички, и сразу пить начал, а потом голод его схватил.

— Перекусить не хотите?

— Перекусить?

— Ну да, — сказала Майка, вся дрожа от страха и от ненависти к Тибору Корнелю и Ивану Подгайскому. — Перекусить. У меня еды много, а дальше я уже не поеду. Мы собирались ехать в Теплицы…

— Да зубов-то у меня нет.

— А почему к врачу не пойдете?

— Откуда денег на это взять?

В птичий щебет включился низкий голос вороны, вот она замолчала и снова два раза каркнула, словно откашлялась. Листья осины дрожали от ветерка, березы слегка раскачивали ветви. Майка вытащила бутерброд.

— А у вас есть отец и мать? — спросил Байковский.

— Есть.

— Вот и у меня был сын, Ондрой звали.

Майка вздохнула.

Старый Байковский оглянулся на нее, не понимая, а Майка начала снимать бумажную салфетку с бутерброда. Правую руку она сунула в рюкзак, коснулась денег, взяла их, и тут же ее вновь забила дрожь. В гудевшей от боли голове опять воскрес шум той ночи, голоса, а среди этих голосов выделялся тихий голос Тибора, его шепот: «Я могу дать тебе деньги, Майка, хорошо? Возьми их, спрячь и никому о них не говори, Майка!» «Я не хочу их». — «Не хочешь? Они тебе не нужны?» — «Не хочу, не хочу». — «Маечка, возьми, ты мне их отработаешь, и если тебе понадобится еще…» — «Я не хочу, не хочу!» Но, когда она заснула, он сунул их ей в рюкзак. Вот в этот. Может, он ошибся, может, он хотел их дать Иво? Автомашины, автомашины, какие-то части к ним, они все время твердили о них, какие-то большие деньги. Возможно, Тибор не хотел держать столько денег у себя дома. Кто-то пришел… А потом все разошлись, причем сразу, мгновенно, просто-напросто сбежали. Она даже не простилась с Тибором. Иво разбудил ее, когда она заснула на тахте. Ночью, когда уже светало, кто-то пришел, может, он пришел сказать, что случилась неприятность… Возможно, должна была явиться милиция, может, Врановская всех выдала, не в силах пережить, что там она, Майка, и Зуза, и Миа и все они развлекались?.. Наверняка Тибор не хотел держать эти деньги дома… Она ухватила длинными тонкими пальцами большой комок денег, сжала его покрепче, и пока Байковский смотрел на корову и рассказывал о своем сыне, как он ожидал его здесь, в вербняке, и как он шел к источнику и нес ему хлеб, сало, брынзу и пиджак, чтобы тот все это взял в дорогу к партизанам, пока он все это рассказывал, Майка вытащила деньги из рюкзака и бросила их за бетонную плиту. Они скользнули по бетону и остались лежать рядом в траве. Потом Майка с облегчением откусила хлеб с ветчиной, старательно прожевала и проглотила. Из кармашка брюк она вытащила кошелек, бросила тысячу крон к остальным деньгам и стала слушать Байковского.

— … Этой палкой, — рассказывал он, слегка приподняв толстую палку, чтобы Майка разглядела ее, — этой палкой они зацепили его за шею, вытащили, как овцу, из вербняка сюда, на траву, и застрелили. Тут он и лежал, уткнувшись лицом в землю, три дырки в голове, три в спине, а вокруг вся трава в крови. И на шее эта моя палка. Я взял ее, и уже ничего не видел вокруг… И если бы он не остановился тут, у воды, и не стал пить, если бы я не дал ему хлеба и не послал спрятаться в вербняк, да разве послал, нет просто перенес — ведь он был легкий как перышко, — если бы я не ушел в Коштицы за хлебом, салом, брынзой и пиджаком, может, с ним и не случилось бы такое… — Байковский замолчал и взглянул на Майку.

Она не спеша ела хлеб и смотрела на вербы. Страх продолжал отзываться в ней отвратительной дрожью. Байковского она слушала лишь краем уха, хотя делала вид, что слушает. Ей почти невмоготу были его разговоры, но в душе она была благодарна ему за то, что он спас ее от одиночества, позвав сюда. Если бы не эти деньги… Уйти? Куда? Ночью наверняка у Тибора что-то произошло… Но как это она ничего не помнит?

— Думаете, — спросила она старика, — думаете, сюда кто-нибудь приедет?

— Наверняка.

— И думаете, прихватит меня?..

— Возьмет, как не взять, если будет место. Не раз уже так бывало. Да и как вас не прихватить? Такую девушку, как вы… Ну вот, так все тогда и случилось, и водичка эта должна была бы течь из другого колодца, покрасивее, и доске памятной тут место. Меня это мучает, я от этого прямо страдаю, а вы… Сюда всякий народ заезжает, скоро все заявятся, — сказал он и снова замолчал, потому что к источнику приближалась машина. — Скоро все заявятся, будут набирать водичку в фляжки, бутылки.

— Думаете, приедет кто-нибудь?

— Верное дело…

Они оба оглянулись. Вверху по бетонке проехала синяя автомашина, взвизгнула тормозами и остановилась.

Минутой позже из нее вышли двое мужчин, оба в серых брюках, довольно помятых, один в коричневой рубашке, другой в зеленой. Это были Мелих и Ваврик — бывшие школьные товарищи Майкиного отца, инженера-строителя; они недавно переселились в город и уже больше месяца работали на строительстве нового завода.

Мелих сбежал к источнику.

— Хороша водичка? — спросил он, широко улыбаясь Майке и Байковскому. «Мы и не мечтали здесь вас найти, Маечка. Считали, что вы уже в Теплицах», — подумал он про себя. — Хороша водичка, пить можно?

— Хороша, — сказал Байковский, — уж как хороша!

Мелих наклонился к трубе, и, пока он не спеша пил воду, Ваврик разглядывал Майку и Байковского. Мелих напился, вытер платком крупный рот и руки, и тогда к воде наклонился Ваврик.

— Хороша водичка!

— И вправду добрая, — согласился с Мелихом Байковский. — Не вы первый хвалите.

В машине, стоящей на краю шоссе, недалеко от источника, и полной солнечного тепла и бодрой утренней музыки, звучащей по радио, не было слышно, о чем говорят у воды, и Майкин отец Йозеф Штанцл смотрел через окно на Мелиха, Ваврика, свою дочь и незнакомого старика, смотрел в мучительном ожидании. Это он послал обоих своих приятелей за дочерью, когда увидел ее у источника. Сам он идти не хотел, боясь, что она опять убежит от него. Мелиха и Ваврика она не знает, может, им удастся пригласить ее в машину. Может, они ее уговорят, и она пойдет… От него она бы убежала, ведь, собственно, он… Штанцл вжал стиснутые кулаки в сиденье, оглядел машину и опять посмотрел на Майку. Да, она бежит из дому — может, из-за его строгости, а может, из-за их скромного достатка. Он смотрел на Майку, равнодушно глядевшую вдаль, и ему очень хотелось услышать, о чем говорят у источника. Радио оглушало его бодрыми, пронзительными звуками, они звенели в ушах, раздражая его.

— И что это вы здесь делаете в такую рань? — спросил Мелих, посматривая то на Майку, то на бетонную плиту. Он едва удержался, чтобы не назвать девушку по имени.

«Эх, Маечка, — подумал он, — ведь ваш отец сидит в машине, он-то и увидел вас. Он думал, да и мы считали, что найдем вас в Теплицах, ведь мы искали вас и в городе, но не нашли и отправились на поиски в Теплицы. В квартире Корнеля милиция. Ваше счастье, что отец заметил вас здесь. Мы сейчас вас уговорим и пригласим в машину. Мы вам уже приготовили местечко, милая Маечка. А Корнель больше не будет покупать машины на чужое имя и дачи больше не будет строить на имя других».

— Откуда вы здесь? — спросил Мелих Байковского. — В такую-то рань! Еще нигде ни души.

«Вы, Маечка, возможно, не знаете, — подумал он опять про себя, — в какое дело впутались. Корнель охотно развлекался с такими, как вы, но брат его выдал. Этой ночью брат его выдал, когда Корнель не захотел одолжить ему денег на машину. И они поругались».

— Нигде ни живой души, — повторил Мелих, — а вы тут в такую рань…

Байковский перестал набивать свою трубку.

Майка Штанцлова оперлась локтем о зеленый рюкзак, лежащий на краю бетонной кладки, и медленно, пересиливая себя, ела засохший бутерброд с ветчиной. Ела и смотрела на Мелиха. Ее красные губы с прилепившимися белыми крошками слегка дрожали. И вся она была усталая и испуганная, она боялась, что кто-нибудь из них заметит деньги в траве.

— А вы, дядя, что тут делаете?

— Я, — тихо сказал Байковский, — я тут уже давно корову свою пасу, Лысуху. — И он показал на корову палкой. Та по-прежнему мирно паслась, опустив голову к земле и пощипывая низкую траву. — Я-то здесь давно, уже часов с трех…