Александр Косарев - Картонные звезды Страница 65

— Ты слышал, — обращаюсь я к Камо, — как ДШК во время налета где-то неподалеку стрелял?

Тот молча кивает. Оружие его интересует мало. Видимо, он воспринимает его лишь как ненужную обузу, за которой к тому же нужно и ухаживать.

— Значит, здесь еще кто-то есть, — продолжаю развивать я свою мысль, — кто-то остался в поселке. Давай поищем его. Может, какая-нибудь помощь от нас требуется?

— Зачем они нам, — отмахивается тот, — надо скорее солярку везти. Капитан, наверное, уже сердится на нас за то, что долго не возвращаемся.

— Солярка — это хорошо, — упорствую я, — но прикинь, если мы еще и пулемет с собой притащим! Это будет совсем здорово. Зенитка-то наша только половину боекомплекта имеет. Случись с ней что-нибудь, мы и вовсе без защиты останемся. Представь, Камо, — продолжаю я, — прикрутим мы его над кабиной походной машины, кресло для тебя сделаем, как настоящий грузинский князь будешь в нем сидеть. При оружии, при славе…

Губы Камкова непроизвольно расплываются в блаженной улыбке.

— Па-ашли, — решительно машет он рукой, — пашли, генацвале. Так и быть, поищем того, кто там стрелял.

Пулемет и лежащего около него стрелка находим в специально вырытом окопчике на противоположной окраине деревни. Сразу становится ясно, что долго сопротивляться эта огневая точка просто не могла. Мелкий окоп нам был едва но пояс, и даже погибшему в нем одинокому пулеметчику некуда было укрыться от ответного огня. Как нам показалось, это был обычный деревенский парень из народного ополчения. Его белая рубаха, потемневшая от запекшейся крови, странным диссонансом смотрелась на утоптанном земляном полу окопа.

— Праздник здесь, что ли, намечался? — перевернул я на спину его легонькое тело. — И старик тот был в парадном костюме, и этот парень при галстуке. — Я попробовал перевернуть его на спину, и тут мои пальцы зацепились за что-то острое. И через секунду я держал в руке серебряную прищепку для галстука, видимо, самое ценное имущество убитого пулеметчика. Обтерев ее об штаны, я увидел, что на ней изображено некое существо, похожее на русалку, высовывающуюся из моря.

— Возьму на память, — сунул я вещицу в карман, оправдывая себя тем, что беру украшение отнюдь не для обогащения, а для памяти.

— Пулемет к треноге приварен! — вернул меня к действительности голос Камкова, который все это время возился у пулемета. — А она такая тяжеленная, что мы ее отсюда просто не утащим. Они ее сами явно от какого-то трактора отодрали.

— Угу, — отозвался я, сунув свой нос в зарядный ящик, — да и патронов тут кот наплакал. Так что пошли отсюда, и так слишком задержались.

Но внезапно донесшийся до нас слабый гул самолетного двигателя заставил замереть на месте.

— Вай, — испуганно приседает Камо на корточки, — неужели опять летят?!

Я тоже нагибаюсь, но исключительно для того, чтобы улучшить свой обзор, ибо не особо пострадавший навес из продырявленных пулями пальмовых листьев сильно ограничивал видимость.

— Нет, — почему-то прошептал я, будто кто-то мог нас подслушать, — это одиночный самолет летит, и не торопясь. Чуешь, пронзительного свиста не слышно.

Гул приблизился, и из-за дымовой завесы совершенно неожиданно выскользнул морской разведчик A-6E. Его характерный горбатый силуэт с коленчатым топливоприемником перед кабиной нельзя было спутать ни с одним другим типом самолета.

— Результаты бомбежки уточняет, — прошипел я, склоняясь к самому уху своего сослуживца. — Сейчас, наверное, фотографировать начнет.

— Зачем фотографировать, понимаешь, — вскинулся всегда готовый всем возражать по поводу и без повода Камо. — И так видно, что все вдребезги разнесли. Ты не знаешь, пушка у него на борту есть? — задумчиво интересуется он.

— Нет, пушки у него нет, — отвечаю я, не спуская глаз с медленно удаляющегося самолета. — Это же разведчик, он только наблюдает, фотографирует…

— Ну, мы тогда его… — голос Камкова неожиданно крепнет и грубеет. — А что, если мы по нему сейчас из пулемета вдарим! Давай, Сашок, пульнем в него, если он вернется. Воронину скажем — деревню защищали, героически! Он нам ордена с тобой выпишет!

— По жопе он нам выпишет, — отмахиваюсь я. — Да ты посмотри, сколько там патронов-то. Десятка полтора всего, не больше. На две секунды боя нам их и хватит. А дальше что? Да и улетел он уже далеко, не достать.

— Нет, нет, — встревоженно высунулся из окопа Камо, — он поворачивается. Ты же сам говорил, снимки делать будет. А я тебе, — продолжает наседать он, — настоящее чахохбили вечером сделаю, мамой клянусь!!!

Наверное, недавно сбитый нами «Фантом» здорово повлиял на его боевой дух, который горит желанием снова отличиться в реальном бою.

— Ладно, давай бабахнем, — нехотя соглашаюсь я, рассчитывая в глубине души, что короткую очередь пилоты разведчика не успеют засечь, и мы успеем скрыться в стелющемся по земле дыму. — Но ты, — грожу я пальцем по-детски приплясывающему Камо, — только сам-то сиди смирно, не выпрыгивай без разрешения. Вдруг да промажем!

Самолет на повторном заходе снижается еще больше. Кажется, что от его блестящего брюха до земли не более двухсот метров. Я встаю к пулемету и ловлю стволом его медленно плывущий силуэт. И только тут замечаю, что около примитивного кольцевого прицела кем-то примотана половинка полевого бинокля. Прикручена она без особых затей, обычной электромонтажной изолентой.

— Вот, что называется, голь на выдумку хитра, — удивляюсь я. — Чего только не удумают;

Пригибаю голову чуть ниже и заглядываю в окуляр. Прекрасно видно овальную кабину и обоих пилотов в красивых круглых, как у космонавтов, шлемах. Один из них что-то говорит другому, энергично показывая вниз рукой. От мгновенно накатившей злости мои челюсти сжимаются с такой силой, что едва не начинают крошиться зубы.

— Радуетесь, гады, — бормочу я, — наводя свое оружие прямо в лоб одного из летчиков, — ну, ну. Эх, только бы попасть, только бы не промахнуться.

Пальцы сами собой, словно повинуясь неизвестно откуда исходящей команде, плавно давят на спуск, а ноги деревенеют, привычно готовясь частично снизить неизбежную отдачу. A-6 как раз делает плавный, вальяжный вираж и приближается к нам настолько близко, что кажется, будто промахнуться по нему просто невозможно. Ра-та-та-та-та, — изрыгает пулемет тугую струю свинца и, за недостатком патронов, тут же умолкает.

— Бежим, — толкаю я Камо в спину, — пока они не очухались.

Мы дружно выпрыгиваем из окопа и, словно зайцы, преследуемые борзыми собаками, несемся к центру поселка.

— Ты ему все лобовые стекла снес, — радостно кричит Камков, — оглушительно шлепая по лужам своими разбитыми вдрызг сапогами, — осколки так и забрыз-з-зжали! Я сам видел!

Только выбежав на площадку у конторы, мы, как по команде, останавливаемся и смотрим назад. Самолета нигде не видно. Ни звука от его двигателя, ни выхлопного следа, словно он волшебным образом за прошедшие две минуты растворился в воздухе. Что с ним тогда стало и достал ли я хоть одного пилота тяжелой бронебойной пулей, для меня так и оставалось некоторое время загадкой. Но минуты боевого азарта минули и бесследно растворились в вечности, а нас обступила жесткая реальность войны.

Поскольку вид исходящего оплавленным салом поросенка, подвешенного к велосипедной раме, вызывает отчаянные конвульсии наших давно не кормленых желудков, то мы дружно налегаем на покрытые гарью ручки рулей. К нашему величайшему сожалению, обратная дорога, из-за того, что проселок совершенно раздолбан бомбами, занимает гораздо больше времени. Настолько больше, что к нашему подземному поселению мы добираемся только к пяти часам по полудню. Воронин и Стулов встречают нас как настоящих героев, громко радуясь не столько нам самим, сколько грузу, который мы доставили.

— А где же ваша тележка? — недовольным голосом спрашивает старший лейтенант, проявляющий в последнее время просто отеческую заботу о нашем походном имуществе.

— Приказала долго жить, — огорченно развожу я руками. — Остались от нее лишь ножки да рожки. Хорошо хоть, что после бомбардировки удалось канистры найти.

Паши начальники озабоченно переглядываются.

— Так вы, что, — хмурится Воронин, — неужели умудрились попасть под ту бомбежку, от которой здесь чуть все деревья не попадали?

— Ага, — радостно выпаливает так и не удосужившийся выучиться искусству молчания Камо. — Да нам еще в деревне пришлось повоевать! — воинственно машет он руками. — Видите, товарищ капитан, поросенок какой обгорелый. Это после того, как нас американцы напалмом полили. А Саньчо, — кивает он на меня, — ка-ак даст из…

Я спешно давлю его ступню каблуком, стараясь прервать его слишком красноречивый и явно неуместный в данную минуту рассказ о наших похождениях.

— Вай, — недоуменно вскрикивает он, — ты зачем мою ногу топчешь?