Анатолий Баюканский - Заложницы вождя Страница 65

Пять раз приходил следователь. Оказывается, он все знал и про Эльзу, и про взрыв в цехе. Задавал одни и те же наивные вопросы, на которые Борис вообще отказывался отвечать. Наконец его оставили в покое…

Два ранения, три контузии числились в его истории болезни. Около года провалялся в госпиталях. Врачи кроили, сшивали, стягивали его израненное тело. Боль стала привычным ощущением. Раны затягивались. И снова, в который раз, Борис получил направление в действующую армию, на фронт…

Прошло тридцать лет.

Майским днем 1975 года Борис Банатурский прибыл в Москву. В военкомате, отправляя его, ничего толком не объяснили, только просили захватить награды. А в Москве, на Павелецком вокзале, едва он сошел с поезда, как услышал объявление по громкоговорящей связи; «Пассажир Банатурский, прибывший поездом № 33, вас ожидают у справочного бюро!» Объявление повторили дважды.

Борис пошел к справочному, недоумевая, что все это значит. Навстречу ему шагнул элегантный полковник:

— Вы — Банатурский?

— Да, а вы?

— Сотрудник министерства обороны, — деловито сообщил он, — прошу к машине.

На площади, у вокзала их ожидала черная «волга». Полковник предупредительно распахнул перед Борисом дверцу. Возле гостиницы «Минск» автомашина остановилась. Полковник провел Банатурского в одноместный номер.

— Располагайтесь! — присел на стул, вытер потное лицо. — У вас есть парадный костюм?

— Костюм? — Этот вопрос поразил Бориса. Не сам вопрос, а голос, когда-то он уже слышал этот голос, только с угрожающей интонацией. — Костюм на мне! — а мысль уже настойчиво стучала в виски: «где я слышал этот голос?»

— Сегодня, — полковник посмотрел на часы, — в девятнадцать ноль-ноль к вам приедет закройщик из ателье военторга, снимет мерку. — Полковник легко поднялся на ноги.

— Минуточку! — Борис тоже встал. — Мы где-то с вами встречались? Лицо и голос очень знакомы.

— Да, мы встречались, — сухо проговорил полковник, но… — вам будут неприятны эти воспоминания, забудем о прошлом. Я только начинал службу, — он приостановился в дверях, — все вокруг было предельно ясным: здесь — друг, там — враг.

— Послушайте, — Борис тронул полковника за рукав, — вы не погнушаетесь выпить со мной чашечку чая? Есть баночка варенья из айвы.

— Предложение приемлемое.

Борису показалось: полковник слишком быстро согласился, видимо, тоже был заинтересован в проясняющем разговоре. Присел к столу, расстегнул ворот гимнастерки, терпеливо ждал, когда Борис достанет китайский термос. Бросил одну фразу:

— Душисто пахнет.

Они пили чай, долго молчали, оба чувствовали: пауза становилась неприличной. Наконец полковник поинтересовался:

— Догадываетесь, с какой целью вас пригласили в столицу?

Борис пожал плечами. Все было так неожиданно: вызов в Москву, в министерство обороны, да еще в канун ЗО-тилетия со дня Победы. Черная «волга» у вокзала. Возможно, его с кем-то спутали. Вот будет позор!

— Министр обороны, по традиции, устраивает прием воинов, особо отличившихся в годы Великой Отечественной.

— Да, но я с какой стати? У меня и одного ордена нет.

— Пожалуйста, Банатурский, больше ни о чем меня не спрашивайте.

— А про госпиталь? — Борис наконец-то вспомнил младшего лейтенанта Аракелова. — Как вы мучили раненого.

— Жизнь так запутана! — Аракелов чувствовал себя неловко. — После приема, если пожелаете, поговорим…

На следующий день министр обороны принимал ветеранов войны. Борис чувствовал себя неловко в обществе людей, чьи имена были широко известны в народе. Парадные мундиры героев были увешаны сверкающими орденами. И вдруг министр, высокий, худощавый, скользнув взглядом по рядам воинов, протянул руку Борису.

— Ну, здорово, герой!

— Здравие желаю! — срывающимся от волнения голосом ответил Банатурский.

— Н-да, дела! — министр качнул коротко стриженой головой. — многого я навидался за годы войны, но, пожалуй, впервые встретился с человеком, у которого шесть медалей «За отвагу». Редкий случай. Когда мне представили список приглашенных на прием по случаю ЗО-летия Победы, я не поверил, что есть и такие герои. А какие ордена у вас есть?

— Не имел чести их получить, — чужим голосом ответил Банатурский, страшно смущаясь, что поневоле оказался в центре внимания маршала, военачальников, героев страны.

— В каких частях служили? — министр не отходил от Банатурского.

— В пехоте, товарищ маршал, наводчиком станкового пулемета, а последний год, после госпиталя, автоматчиком в танковом батальоне прорыва, шестой гвардейской армии.

— У Баграмяна?

— Так точно, у Ивана Христофоровича.

— И все-таки, любопытно про ордена.

— Простите, товарищ маршал, — искренне ответил Банатурский, — не за ордена воевали, но… так получалось, — на мгновение замялся, стоило ли говорить об очевидном, знакомом каждому фронтовику.

— Продолжайте.

— Прорвали оборону противника, командиру — орден, нам по медали. В бою сгорел вражеский танк, командиру орден…

— Вам медаль, — с доброй усмешкой подхватил маршал, — разъяснением доволен, — сказал через плечо кому-то из свиты, — представьте бывшего солдата к ордену Красной Звезды. И пошел дальше вдоль строя.

Банатурский так растерялся, что даже не поблагодарил министра. Смутно помнил, как жали ему руки прославленный Маресьев, летчик Кожедуб, военачальники, хорошо известные всему народу. Все было словно в волшебном сне. Но и сны имеют обыкновение заканчиваться.

Потом был незабываемый прием. Шампанское лилось рекой, звучали заздравные речи, назывались цифры убитых фашистов, сбитых вражеских самолетов. А Борису вдруг совсем не к месту и не ко времени припомнилась первая и последняя любовь — Эльза. Она тоже была немка. И такая каша заварилась в его голове, что стало дурно. Кто кого и за что убивал? Да, фашисты ворвались в нашу страну, мы их убивали, они — нас, но зачем, с какой стати? Мы что, стали жить лучше, чем жили? Вряд ли. И еще он подумал о том, что обязательно придет время прозрения, когда народы поймут, кто толкал их на смерть, кому была нужна и выгодна эта бойня. И, наверное, перестанут хвалиться числом убитых ими людей, русских ли, немцев ли, просто людей, миллионы которых, как он, Борис Банатурский, не долюбили, не дорадовались…

В просторном холле Бориса по-прежнему ждал полковник Арутюнов. Борис невольно улыбнулся: рядового опекает полковник, готовый выполнить любое его пожелание.

И снова они ехали по людных московским улицам, но Банатурский ничего не замечал. Он был во власти воспоминаний. Перед глазами было золото генеральских мундиров, слышал доброжелательный голос маршала, дивился услышанному. И не мог поверить, что это было на самом деле.

В гостиничном номере полковник неожиданно выставил на стол бутылку пятизвездного армянского коньяка, собственноручно нарезал тонкими ломтиками лимон. Предложил выпить за встречу с маршалом.

Разговор шел вяловато, наконец, когда половина бутылки опустела, полковник сказал с явным сожалением:

— Такой замечательный для вас день, но …тень на него напускают давние воспоминания. Не так ли? Вы презираете меня за тот допрос в госпитале?

— Это было давно, — рассеянно ответил Банатурский, — да и презирать обидчиков не в моем характере. Помните, в Библии: «благословляйте убивающих вас». Странно, но это так. Хотя, какого дьявола вы тогда прицепились к увечному? Я у Бога на краешке облачка качался, ножки в ад свесил, а вы… с такими обвинениями.

— Но вы по своим все-таки стреляли?

— Приказ был выстоять любой ценой. А во время атаки стрелковая рота позади нас дрогнула. Я и решил ее остановить, припугнуть что ли, стрелял по «мертвой зоне», впереди роты. Часто думаю: кому нужна была та обреченная высота? — Банатурский налил себе еще коньяка, выпил, помолчал.

— Грех на душу взяли самостоятельно? — продолжал допытываться полковник Аракелов.

— Жаль, не поймете. Хотите, еще похожий случай?

— Валяйте, рассказывайте. Официальная часть почти закончилась.

— В сорок пятом это случилось, в Карпатах. Славяне попали в засаду в узком горном ущелье, стали беспорядочно отступать. А фашисты их выцеливали из-за каменистых валунов. К нам примчался полковник, то ли из СМЕРШа, то ли из штаба, приказал командиру батальона встать в заградотряд, заставить солдат прекратить отступление. Командир наш нарушил приказ, по своим стрелять не стал. Пропустили солдат за свои спины, прикрыли их, потом сообща встретили фашистов, — Банатурский замолк. Этот случай ничего не объяснял, был совсем ни к месту, мысли путались то ли от коньяка, то ли от волнения.

— Я все понимаю, — мягко согласился полковник, — с годами пережитое видится яснее, однако тогда на следствии бывший ваш напарник сержант Субботин … по кличке «Бура»… — «Бура» — мой старый знакомый, еще по сорок второму году. Что мог он показать на следствии? Сам сбежал с поля боя.