Барбара Такман - Августовские пушки Страница 65

Он требовал разрешения контратаковать. Его штаб находился в Сент-Авольде, заштатном городишке, утонувшем во впадине на краю грязного угольного района Саара. Тут не было ни единого достойного места для ставки принца, ни единого замка или хотя бы гранд-отеля. На запад перед кронпринцем под голубым небом расстилалась удобная, слегка холмистая местность, не имевшая каких-либо значительных препятствий до самого Мозеля, а на горизонте сверкал приз — Нанси, жемчужина Лотарингии.

Рупрехт утверждал, что поставленная перед ним задача — удержать на своем участке фронта как можно больше французских войск — будет выполнена наилучшим образом, если он атакует, вопреки принятой стратегии «мешка». В течение трех дней, с 16 по 18 августа, между штабом Рупрехта и генеральным штабом шло обсуждение этого вопроса; к счастью, вся телефонная линия проходила по германской территории. Было ли французское наступление основным? Они не предпринимали ничего «серьезного» ни в Эльзасе, ни к западу от Мааса. Что бы это значило? Предположим, что французы откажутся двигаться дальше и не полезут в «мешок»? Если Рупрехт продолжит отступление, не образуется ли разрыв между ним и 5-й армией, его соседом справа, и не ударят ли французы туда? Не принесет ли это поражения правому флангу? Рупрехт и его начальник штаба генерал Крафт фон Дельмензинген согласились, что так может случиться. Они докладывали, что их войска с нетерпением ждут приказа о наступлении, что их трудно сдерживать и поэтому позорно навязывать отступление солдатам, «рвущимся вперед». Более того, неразумно сдавать территорию Лотарингии в самом начале войны, пусть даже временно, если к этому не принуждает противник.

Соблазненный, но все еще опасающийся главный штаб никак не мог принять решения. В штаб в Сент-Авольде был послан майор Цольнер, с задачей обсудить вопрос лично. Он сообщил, что главный штаб рассматривает изменения в запланированном отступлении, но не может целиком отказаться от маневра, имеющего целью заманить французов в «мешок». В целом его приезд ничего не дал. Едва Цольнер успел уехать, как воздушная разведка донесла, что французы в одном месте отходят назад к Гран-Куронне. Это было «незамедлительно истолковано» штабом 6-й армии как доказательство того, что противник вообще не собирается двигаться вперед, «в мешок», и поэтому лучшее, что можно сделать, — атаковать как можно скорее.

Нужно было решать. Последовали новые телефонные переговоры между Рупрехтом и фон Крафтом на одном конце линии и фон Штейном и Таппеном на другом. Из главного штаба прибыл новый офицер, майор Доммес, — это было 17 августа — с сообщением, что контрнаступление желательно. Главный штаб уверен, что французы перебрасывают войска на свой западный фланги не «привязаны» к Лотарингии. Майор Доммес сообщил также об успешном применении осадных орудий под Льежем, вследствие чего линии французских фортов теперь можно не особенно опасаться. Англичане, по мнению главного штаба, еще не высадились на континенте, и если здесь, в Лотарингии, произойдет быстрое и решительное сражение, они могут не высадиться вообще. Но конечно, заявил майор Доммес, согласно указаниям Мольтке он обязан предупредить обо всех трудностях контрнаступления. Главная из них — фронтальная атака, анафема германской военной доктрины, поскольку маневр охвата в условиях холмистой местности и наличия французских фортов невозможен.

Рупрехт ответил, что в контратаке меньше риска, чем в дальнейшем отступлении, что он застигнет противника врасплох и, возможно, опрокинет, что он со своим штабом рассмотрел все возможные рискованные ситуации и командование армии намерено справиться с ними. После обычного красноречивого восхваления наступательного духа своих доблестных войск, от которых нельзя требовать дальнейшего отступления, Рупрехт объявил, что непременно атакует, если только не получит совершенно определенного приказа из главного штаба, запрещающего атаку. «Либо разрешите мне атаковать, — воскликнул он, — либо дайте конкретный приказ!»

Возбужденный «решительным тоном» Рупрехта, Доммес поспешил в главный штаб за дальнейшими указаниями, а офицеры в штабе Рупрехта «ждали, не зная, будет ли получен запрещающий приказ или нет». Они прождали все утро 18 августа, а когда так и не получили никаких известий до второй половины дня, фон Крафт позвонил фон Штейну, желая знать, ожидать ли приказа. Снова говорили о преимуществах и возможных неблагоприятных последствиях. Выведенный из терпения, Крафт потребовал определенности: «да» или «нет».

— Нет, мы не запрещаем вам атаковать, — ответил фон Штейн, и в голосе его не прозвучало уверенности современного Александра Македонского. — Решайте, как подсказывает вам разум.

— Решение уже принято. Мы атакуем!

— Ну, тогда начинайте, — даже по телефону чувствовалось, что фон Штейн пожал плечами, — и да поможет вам Бог!

Так немцы отказались от стратегии «мешка». 6-й и 7-й армиям приказали повернуть назад и готовиться к контрнаступлению.

Тем временем англичане, которые, по мнению немцев, еще не высадились на континенте, двигались к отведенной им позиции на левом фланге французского фронта.

Непрекращавшиеся выражения любви со стороны населения диктовались не столько приязнью французов к англичанам, бывшими врагом на протяжении столетий, сколько балансировавшей на грани истерики признательностью союзнику в войне, исход которой был для Франции вопросом жизни и смерти. Британским солдатам, которых продолжали целовать, угощать и осыпать цветами, все казалось праздником, затянувшейся вечеринкой, где они несомненно оказались главными виновниками торжеств.

Задиристый командующий английским экспедиционным корпусом, сэр Джон Френч, высадился во Франции 14 августа вместе с Мюрреем, Уилсоном и Югэ, состоявшим теперь при английском командовании в качестве офицера связи. Они провели ночь в Амьене и на следующий день отправились в Париж на встречу с президентом, премьер-министром и военным министром. «Vive le Géneral French! Да здравствует генерал Френч! — кричала двадцатитысячная толпа, заполнившая площадь перед Северным вокзалом и прилегавшие улицы. — Гип-гип, ура! Vive I’Angleterre! Vive la France! Да здравствует Англия! Да здравствует Франция!» На всем пути до английского посольства толпа — по мнению некоторых, больше той, что встречала Блерио после его перелета через Ла-Манш, — радостными криками приветствовала британцев.

Пуанкаре был удивлен, увидев своего гостя: этого человека «спокойных манер… и не очень военного по виду», с вислыми усами, скорее можно было принять за подрядчика, а не за храброго кавалерийского командира. Он казался медлительным и методичным, без особого блеска и без «порыва», и, несмотря на то, что имел зятя-француза и летний дом в Нормандии, едва мог связать несколько слов по-французски. Френч поразил Пуанкаре, заявив, что английские войска не будут готовы к занятию позиций в течение десяти дней, то есть до 24 августа. И это когда Ланрезак считал, что 20 августа может быть слишком поздно. «Как мы заблуждались! — писал Пуанкаре в своем дневнике. — Мы думали, что они готовы до последней пуговицы, а теперь они не выходят на позиции!»

На самом деле внушающая недоумение перемена произошла с человеком, чьим основным достоинством как командира, не считая старшинства по званию и наличия «правильных» друзей, было именно воинское рвение. С момента высадки во Франции сэр Джон Френч вдруг стал проявлять предпочтение к «выжидательной позиции», непонятное нежелание ввести в бой британские экспедиционные силы. Стояло ли за этим настойчивое предупреждение Китченера насчет «ненужных потерь», или же до сознания Джона Френча дошло, что, помимо экспедиционного корпуса, у Англии нет обученного резерва, чтобы занять их место, или же, оказавшись на континенте, в считанных милях от страшного врага и в преддверии неминуемой битвы, он почувствовал всю тяжесть ответственности, или его природная храбрость с годами испарилась и остались только слова, или же ему просто не очень-то хотелось сражаться за чужую землю и чужой дом? Об этом лучше судить тому, кто оказывался в подобном положении.

Ясно одно: с самых первых встреч французов с Френчем они были разочарованы (хотя и по-разному), напуганы или взбешены. Казалось, что главная цель, ради которой БЭК прибыл во Францию, — не дать Германии ее сломать — была, по-видимому, непонятна Френчу, или, по крайней мере, он не видел смысла спешить. А его военная самостоятельность, которую так подчеркивал Китченер, означала, что он мог «по собственному выбору назначать время для сражения и для отдыха», как выразился Пуанкаре, независимо от того, что Германия могла за этот срок одолеть Францию, тем самым полностью лишив смысла дальнейшие боевые действия. Все тот же Клаузевиц указывал, что союзная армия, действующая независимо, нежелательна, но если присутствия такого союзника нельзя избежать, то важно, по меньшей мере, чтобы ее командующий «был бы не самым осторожным и осмотрительным, а, наоборот, самым предприимчивым». В течение следующих трех недель, наиболее напряженных в войне, значимость этой мысли Клаузевица стала особенно ясной.