Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 65

Рано утром он встал, взял из шкатулки колье и ушел. Не все произошло так, как он хотел, на что рассчитывал, и тем не менее был доволен и мог с удовлетворением сказать: все идет неплохо. Один греческий мудрец выразился так: подумай о том, что могло быть и хуже, и будешь доволен. Да поможет всевышний и дальше! Амирхану понравилось уже то, что Саниат не растранжирила драгоценности, несмотря на то что могла бы воспользоваться ими в трудную минуту. А бывало ей не очень сладко — факт. «Молодец, хозяйка», — нахваливал он ее и чувствовал, как теплой признательностью наполняется грудь к близкой ему женщине.

…Вернулся Амирхан пораньше, не в полночь, как бывало, и не крадучись, а смело, по-хозяйски вошел.

— Ну, — сказал он, не снимая скрипучих хромовых сапог, руки его были заняты свертками, — утром здесь будут немцы. Красноармейцы поджали хвосты и дружно дали деру. Отметим такое событие.

Саниат стояла перед ним растерянная, с распущенными длинными темными волосами, поверх ночной рубашки халат из теплого плотного материала. Она знала, что он сегодня явится, однако решила лечь в постель пораньше — может быть, рассердится, рассудила она, за то, что не ждет его, открыто выказывает полнейшее пренебрежение, и прекратит приходить к ней, оставит ее. Перед этим Саниат протопила с самого утра не топленную печь, согрелась горячим чаем. Стук в окно, который она узнавала безошибочно, застал ее врасплох.

— На, принимай продукты.

Он скинул плащ, затем пиджак, закатал рукава коричневой рубашки по локоть и стал потрошить над столом свертки, освобождая от оберток колбасу, сыр, доставая небольшие баночки иностранных консервов и другие продукты. В одном из свертков была толстая бутылка с красивой этикеткой.

Саниат покосилась на бутылку — вот взять и напиться, пропади все пропадом! Может быть, легче станет на душе. Амирхан перехватил ее взгляд.

— Итальянский коньяк. — Он приподнял бутылку и повернул к Саниат броской этикеткой. — И ты сегодня выпей. Это то, что надо, а не какая-то вонючая арака.

А в прошлый вечер он пил араку и нахваливал. Говорил, что хороший, чистый перегон и пьется, мол, легко. А она смотрела на него и думала: прошла бы поскорей ночь. Чутко, пугливо спала она все эти ночи, когда он бывал у нее; ей чудилось, что вот-вот ворвутся в дом соседи, стащат ее с кровати и поведут по улицам нагишом, сопровождая дикое шествие страшными обвинениями. Такое однажды даже приснилось, что она вскрикнула спросонья.

— Что с тобой? — Амирхан вскочил с кровати, а потом, разобравшись, стал выговаривать: — Ты меня чокнутым сделаешь.

— Испугалась, — оправдывалась Саниат.

— Терпеть не могу трусов. Трусливый человек много чего страшного может натворить. — Амирхан так до утра и не решился лечь спать вторично.

Саниат сидела в кровати, поджав ноги. Она с ним была вполне согласна: смелости ей никогда не хватало. Иначе она ни за что бы не пустила его даже на порог.

Сколько раз вспоминались предостерегающие слова Лизы Соколовой: «Ничего хорошего от таких не жди». Но что она тогда понимала? Глупой девчонкой была, мечтала о богатом женихе.

А ведь было время, когда Саниат восхищалась Амирханом, она полагала, что он сошел на землю, обретя живой облик сказочного Сослана. Отец привозил с собой домой высокого, стройного молодого мужчину, оставлял ночевать его в доме, как близкого человека, угощал, угождал и очень при этом гордился, что сын известного на Северном Кавказе богача оказывает почет его семье. И мечтал выдать Саниат замуж за Амирхана. «Ну, дочка, быть тебе принцессой!» — заметил ей отец, когда понял, что зачастил к ним молодой Татарханов недаром. Она витала от счастья в облаках.

Но все кончилось совсем не так, как мечталось, и отец ее был тому свидетелем: долгие годы Амирхану пришлось скрываться в разных местах, как самому несчастному абреку. Виделись урывками. То он ее находил, то она его отыскивала. А потом вовсе исчез…

Саниат, сделав над собой усилие, выпила немного коньяка. Ей стало жарко, лицо запылало. Она не предполагала, что выпивка так на нее подействует: ее постоянно тянуло плакать, она сетовала на свою незадачливую судьбу. Однако вдруг успокоилась, даже повеселела. И разделась, и легла с Амирханом в постель, не принуждая себя, как прежде. А он будто почувствовал, что наступил желанный перелом, был ласков с ней и неутомим.

После всего Амирхан поднялся с кровати, направился к столу, шлепая босыми ногами по полу. В трусах он показался ей более мосластым, долговязым, нежели в одежде. Она рассматривала его нескладную фигуру, чего не делала прежде, и злорадно усмехалась про себя — то была ее маленькая тайная радость. В полумраке комнаты нетронутое загаром тело его выглядело мертвецки-бледным. Он налил себе в стакан коньяку, поднес к губам, но пить воздержался — что-то его беспокоило.

— Я что думаю… нет полной уверенности, — заговорил он как бы сам с собой с заметным раздражением, — все ли выйдут? Не подведут? А то я знаю наших хитрых аксакалов. Наобещают золотые горы, а как до дела — исчезают, как легкая дымка поутру.

И выпил залпом.

— Налей немного и мне, — попросила она.

— Я же говорил тебе — коньяк стоящий. Там, на западе, напитки такие в цене. И женщины позволяют себе…

— Что я понимаю в напитках. Решила — так уж а быть! — Она безнадежно махнула рукой, чтобы подчеркнуть свое незавидное положение.

Амирхан налил ей небольшую рюмку, заодно и себе, а сам о чем-то настойчиво размышлял, глядя перед собой.

Саниат пила неторопливо, морщась, напиток обжигал горло. И вдруг отметила о удовлетворением: люди знают, что делают, когда пытаются с помощью таких вот напитков снять боль с души. Вот и ей стало легче. Опьянела, что ли? Жар в груди, лицо горит, в голове шумно, и уши точно наполнились водой. Потянуло ко сну. Она сползла со спинки кровати, на которую облокотилась до того, подтянула одеяло и небрежно набросила его на бедра.

Амирхан выпил залпом, морщась, поискал глазами на столе, чем бы закусить, отломил кусок сыра, закусил и тоже лег. Пристроился к ее теплому боку. Лежал спокойно, сосредоточенно смотрел в одну точку. Спать ему не хотелось, он думал о завтрашней встрече… Перебирал в памяти предыдущий полуночный разговор со стариками.

Все складывалось отнюдь не так, как предполагал Амирхан: он был уверен, что в такой ситуации, когда все отчетливей и отчетливей проясняется, что война закончится победой немцев, горцы поведут себя более благоразумно, не станут пугливо колебаться и раздумывать, чью сторону принять. Хизир, местный молла, маленький, щуплый старик, с острыми, хитрыми глазами, обещал собрать много горцев. Так и сказал ему, Амирхану: будет много наших людей. Но когда Амирхан пришел в его дом, увидел всего семь человек.

Он осмотрел собравшихся недовольным взглядом, коротко и сухо поздоровался.

— Где остальные? — резко спросил Амирхан хозяина дома.

— Подойти еще должны, — ответил Хизир услужливо.

— Ерунда какая-то получается. — Амирхан постучал по столу крепкими пальцами, как бы собираясь с мыслями. — И таким количеством вы хотите выйти навстречу? Что же о нас подумают? Захотят ли немцы иметь с нами дело? Сомневаюсь! И что вы за люди такие? Всю жизнь трусливо поджимаете хвосты. Не можете постоять за себя, за свой народ, за свою независимость. Не можете взяться как следует, дружно, вместе. Еще рывок, еще усилие, и весь Кавказ в руках немцев будет, — доказывал он притихшим, напуганно-присмиревшим горцам.

Старики продолжали молчать, и могло показаться, что никто из них еще ничего не решил.

— От нас что требуется? — спросил Амирхан доверительно, резко меняя тон. — Сущий пустяк. Боевые дружины мы не будем собирать. Нам лишь нужно быть тонкими дипломатами. Мы должны убедить наших благодетелей, что вы, старики горцы, представляющие силу на местах, авторитет, приветствуете их прибытие. Что одобряете их освободительный поход. И они в свою очередь передадут вам в руки полномочия. Создадим истинный совет старейшин.

От таких слов чуть-чуть ожили лица стариков, спало, очевидно, сковывающее их все это время напряжение.

— Вспомните, как отбирали у вас земли! — осмелел Амирхан, мигом сообразив, что теперь в самый раз взвинтить стариков. Он всегда считал, что главное — нужно взвинтить людей, довести их до такого состояния, когда они готовы броситься по первому зову в атаку. — Вспомните: у кого две коровы — кулак! Десять овец, свое небольшое пастбище — пропал! Тружеников, работающих от зари до зари, раскулачивали, выселяли, сажали в тюрьмы. За что? За что тебя, Хизир, преследовали? Только за то, что ты молла. А твоя, Хасан, голова… Неужто она побелела от счастливой жизни? В самый раз за все теперь рассчитаться.

— Да что тут много говорить. — Хизир сузил хитрые глаза и погладил белую редкую бородку. — У каждого из нас иск есть к бывшим властям.