Анатолий Калинин - Товарищи Страница 65

— Раненые горят! Раненые!! — закричали в окопах.

Ветер гнал огонь по полю, вокруг раненых взлетали клочья пламени. Молоденький кавалерист с перебитыми ногами, оглядываясь, спешил уползти от пожара, но за ним неотступные потоки огня дочерна вылизывали землю.

Медсестра с сумкой вылезла из-за бруствера и на четвереньках быстро поползла вверх по склону на бугор. Из-под ее ног осыпался песок.

— Кто это, Куприян? За дымом не видно.

— Кто же еще? Фроська.

Медсестра Фрося карабкалась на бугор. Тягуче ревел ей навстречу ветер, дыша жаром. Сумка с красным крестом сползла со спины на живот, путаясь в ногах. Вскидывая глаза, Фрося видела подступающую к ней бушующую лаву.

Сгорая, трещал старый бурьян. Трещало и хрустело все поле по склону бугра, вздымаясь красными и синими языками.

Танки, разворачиваясь, полукружьем охватывали окопы. Луговой уже насчитал тридцать четыре машины. Центр полукружья отстал, фланги выдались вперед. В центре шли желтые, как песок, машины.

— Позвонить в ИПТАП? — спрашивал начштаба полка Синцов.

— Еще рано, — отвечал Луговой.

Над танками, как рыжий клок пламени, трепетал в задымленном небе беркут.

— Скажи, Чакан, что это за зверь у них впереди? То ли медведь, каких раньше цыгане на ярмарках водили, то ли еще какой?

— Это, Куприян, чтобы больше страху нагонять.

Потоки огня догоняли молодого кавалериста. Выбиваясь из сил, он все чаще ронял в бурьян голову. Теперь уже, поднявшись с земли во весь рост, Фрося бежала к нему, придерживая рукой сумку.

Из-за брустверов окопов, не таись, повысовывали головы.

— Обое сгорят!

— Сидеть! Я кому сказал! — яростно закричал командир эскадрона Дмитрий Чакан. Он заметался по тесному окопчику. — Почему молчат наши пушки?

Пушки молчали.

— Не понимаю вашего спокойствия. Они уже подходят вплотную, — дрожащими пальцами доставая из портсигара папиросу, говорил Луговому на КП полка Синцов.

— Добежала, добежала! — загомонили в окопах.

Медсестра Фрося склонилась над кавалеристом с перебитыми ногами. Стоя на коленях, разматывала белый бинт.

Танки шли за огнем по черной искрящейся земле.

— Пропадет девка, — сказал Чакан.

— Ветер повернул, — потянув ноздрями воздух, определил Куприян.

Изменив направление, ветер дул уже сбоку. Желтовато-бурый дымок, сбиваясь в сторону, тек вдоль изломанной линии окопов. Пожирая траву, огонь повернул и вскоре исчез за бурунами. Перед окопами простиралась дотла вылизанная, страшная в наготе земля. Дотлевал бурьян. Но танки двигались по полю в клубах искрящейся пыли.

— За мою шею держись, — сказала раненому Фрося и быстро поползла на коленях обратно. Обескровленное тело раненого налилось тяжестью, руки петлей захлестнулись вокруг ее шеи.

Раненый дышал ей прямо в ухо.

— Пить.

Фрося чувствовала уже, как с нарастающим сзади грохотом под ее коленями содрогается земля.

— Не успеет! — Чакан высовывался из окопа и опять прятал голову.

— Где наши батареи?! — в тоске стонал Дмитрий. Он вылез из окопа, стоя на бруствере во весь рост.

— Это разгром, — хватаясь за трубку полевого телефонного аппарата, сказал Синцов.

— Только без истерик, — отбирая у него трубку, холодно посоветовал Луговой.

Над окопами вспорхнули желто-белые барашки. Открыли огонь противотанковые ружья. На левом фланге, выскочив из окопов, побежали назад группки людей. Спустившись с кургана, Луговой по ходу сообщения направился наперерез.

Тяжело перевалив через бруствер, Фрося бессильно сползла в окоп. Сразу протянулось много рук, снимая у нее со спины раненого.

На секунду Фрося закрыла, но тут же открыла глаза.

— Пить! — И, задрожав ресницами повторила: — Он просит пить.

Когда Луговой спустился вниз, пушки ИПТАПа уже открыли по танкам огонь, а дрогнувшие на левом фланге люди вернулись в окопы. Первые залпы пришлись по центру наступающих немецких танков. Над двумя машинами заколыхался темный дымок. Запахло гарью. Поворачиваясь бортами к окопам, танки стали уходить.

— Бронебойщики! — скомандовал Дмитрий Чакан.

Теперь уже противотанковые ружья ударили по боковой броне танков. Из пробоин хлынул дым. Смешиваясь с пылью, поднятой разрывами снарядов, он черным облаком заколыхался над степью.

— Тикают, товарищ майор! — боком протискиваясь по узкому ходу сообщения вслед за Луговым, сказал Остапчук.

Перед окопами остались догорать подожженные снарядами машины. Высокое зарево осветило угрюмую степь.

Но один из танков, не развернувшись, продолжал упрямо лезть вперед. Его остановил снаряд, в упор угодивший в башню. У самой линии окопов танк приподнялся, словно готовясь к прыжку, и тяжело рухнул, медленно сползая по брустверу. Из развороченной прямым попаданием башни вырвалось пламя. Столб дыма вертикально поднялся к небу. И долго еще там слышался сухой и частый треск. Рвались внутри танка нерасстрелянные патроны и снаряды. Долго над тем местом витал смешанный душок плавленного металла, бензина, масла. Золотистое пламя шелушило краску на танке, карежило стальные плиты, лизало нарисованного на лицевой броне танцующего медведя.

Из окопов встали темные фигурки людей. Они побежали на бугор вразброд, пригибаясь и часто падая. Казалось, их притягивает к себе неласковая песчаная земля. Впереди двигалась завеса артогня.

У окраины селения она разомкнулась, спешенные эскадроны хлынули в пролом. Вздыбленная артиллерийским валом бурая мгла поглотила их.

Занятое селение курилось дымом. Обугленные стены глинобитных домиков дышали жаром. Копошились на дороге саперы, вынимая из земли белые, красные и зеленые ящички и складывая их в штабеля на обочину.

— Мины! — разгибаясь, крикнул Луговому один из саперов, старший сержант.

Пошел снег, смешиваясь с копотью и чернея на глазах. Вдруг лошадь Лугового, захрапев, шарахнулась. Поперек дороги, распахнув полы серо-зеленой шинели, лежал убитый немецкий солдат. Выражение изумления застыло на совсем молодом, почти юношеском лице. Снаряд вырыл рядом с убитым совсем маленькую лунку. Отброшенная взрывом, валялась на другой стороне улицы каска. Падающий снежок таял на еще не остывшем лице убитого. Кровь, растекаясь из-под шинели большой лужей, дымилась. Края лужи уже начали застывать.

Светило солнце, но морозный ветер сквозил из степи. На площади селения шоферы выцеживали из белых немецких бочек бензин. Возле колодца уже пристроился с двухколесной кухней эскадронный повар. Бренчащая котелками толпа окружила его.

У лафета брошенной немецкой пушки два казака, присев рядом на тюк сена, скоблили ложками котелки, переговариваясь.

— Подскочил я к амбразуре с гранатой, а их душ десять. Кровищи натекло по колено…

— А баранина жирная.

— Молодая.

Узкие улочки загородили машины, запрудили повозки. Подтягивались полковые тылы. Коноводы вели из степи лошадей.

На своем кауром, лохмоногом коне догнал Лугового ординарец.

— Всех раненых погрузили, — коротко доложил он.

Конь тяжело раздувал под ним боками.

Подъехал и Синцов, весело сказал:

— Еле нашел вас.

Лицо у него покраснело, глаза — как подернулись маслом.

— Нельзя было отказаться, — в ответ на вопрос в глазах Лугового оправдывался он. — Первый трофейный шнапс. Казаки первого эскадрона целых две бочки захватили. Думаю, по случаю первого дня наступления…

И его виновато-радостная улыбка обезоружила Лугового. День и в самом деле из всех предшествующих дней был первый. Проезжавший через площадь эскадрон нес с собой песню:

Соловушка прилетал, прилетал,Соловьюшку выкликал, выкликал:«Соловьюшка, вылетай, вылетай.Соловушку принимай, принимай».

Блестели крупы лошадей. Вспыхивали подковы. На башлыках всадников таяли снежинки. Эскадрон, вытягиваясь из селения, уносил песню с собой:

Иванушка, отдари, отдари,Два колечка положи, положи,Два колечка золотых, золотых.

— С утра здесь «рама» появилась, — взглядывая на небо, сказал Синцов, — но потом ее отогнал наш «ястребок».

— Все равно прикажите немедленно очистить село. Всех людей, машины и повозки в степь. Чтобы ни души. — Луговой повторил — Ни души!

Синцов отъехал, и на площади селения тут же загремела его команда:

— Почему здесь кухня? Сейчас же убрать! Все обозы вывести в степь! Кто разрешил размещать здесь госпиталь? В буруны, в буруны! В степь!

Улицы селения быстро пустели. Последние машины и повозки вырывались в степь и замирали, втискиваясь между бурунами, под крутыми песчаными навесами. Ездовые стегали кнутами лошадей. Громыхая, промчалась кухня. Стало так тихо, что слышно было, как журчит, стекая с крыш мазанок, талан снеговая вода.