Николай Прокудин - Рейдовый батальон Страница 66

— Эй, там, на «шхуне», кто вякнул про наряды? — прикрикнул я на солдат.

— Это я, рядовой Сомов. Олег Викторович.

— А-а, москвич. Ты, как и все жители нашей столицы, очень умный и разговорчивый, даже несмотря на свой юный возраст. Слушай, клоун, сиди и помалкивай.

— А откуда вы узнали, товарищ замполит? — осторожно поинтересовался солдатик.

— Обращаться надо «товарищ лейтенант». Сомов, это тебе понятно? Лей-те-нант!

— Понятно.

— А что «откуда я узнал»?

— Что я клоун.

— На роже у тебя написано. Большими буквами: «Я КЛОУН».

— А-а, — разочарованно протянул солдат. — Я думал, вы личное дело читали. Между прочим, меня в армию призвали из училища циркового искусства. Одного единственного забрили с курса. Жонглеры «закосили», дрессировщики заболели, а я как ни чудил — не прошло. Мне сразу сказали на призывной комиссии: работать под дурака можешь даже не пытаться, не поверим, ты же клоун. Пострадал я из-за искусства, из-за родной профессии.

— Сомов, хочешь тут выжить — шути через раз. Не каждый врубится в твои шутки, не все поймут юмора. Можно еще сильнее, чем от происков военкомата пострадать.

— Усек. Но куда же более жестоко?

— Для знакомства получи наряд на службу.

— За что?

— За юмор. Выбирай: дневальным по роте или выпуск четырех образцовых боевых листков.

— У-ф-ф! Ручка легче, чем швабра! Предпочитаю боевые листки.

— И сатирическая газета, — добавил я оброк.

— Не было такого уговора!

— Уже был! Оле-ег! Выбирай: замполит и фломастеры или старшина и швабра!

— Чувствую: попал я, бедолага, на крючок.

— Ты прав — попал! На огромную блесну или даже в сеть! «Москва», ты теперь наш человек!

— Никогда в жизни еще писарчуком не работал, не доводилось…

— Будем считать, что твоя биография пишется с чистого листа…

Глава 3. Развлечения

На следующее утро, после возвращения из Пагмана, я зашел в казарму и остолбенел. Дневальный Сомов стоял у тумбочки с внушительным сизым фингалом под глазом.

— Олежек, зайди в канцелярию, — строго сказал я. — Что случилось вчера?

— Выпускал боевые листки, — ответил невесело солдат.

— Ты еще скажи, что на тебя упал стенд с наглядной агитацией.

— Что-то вроде того.

— Садись, пиши объяснительную. С Хафизовым подрался или с Керимовым?

— Да ни с кем я не дрался.

— Так кто тебя ударил? Пытались заставить работать за себя, да? Колись солдат, колись.

— Я не стукач, сам разберусь, это мое личное дело.

— Ты мне тут «вендетту» не вздумай организовать.

— Товарищ лейтенант! Я себя и сам в обиду не дам. Я в Москве хулиганом был, а из-за вас у меня будет плохая репутация.

— Прекрати рожи свои клоунские строить. Пиши объяснительную и иди работать. Боевые листки-то готовы?

— Мучился всю ночь, щурился заплывшим глазом, но сделал.

— Молодец!

Я выставил за дверь дневального и взялся за дежурного.

— Сержант Юревич, теперь ты рассказывай, в чем дело! Что за драка была ночью в наряде?

— Я не знаю, товарищ лейтенант. Вчора усе было нормально, а утром смотру, а у них фингалы под глазами, холера их побери!

— У кого у них? Кто пострадал, кроме Сомова?

— Ешо Хафизов. Ентот папуас зуб выплюнул, и юшка из носа текла.

— Значит, счет боя один-один.

— Вроде того.

— Подвожу итоги. Боевая ничья не в вашу пользу. Сдавай наряд. Сейчас я Грымову доложу, думаю, он возражать не будет. Не хватало нам в роте неприятностей и нареканий от комбата за ваши битые рожи.

— А хто меня сменять будэ?

— Разберемся.

Эдуард появился через пять минут и одобрил мое решение:

— Не будем «дергать тигра за усы», хватит раздражать Подорожника. Всех в парк — работать на технике, а вечером в том же составе вновь дежурить. Хафизов, я тебя на плацу размажу, если еще подобное повторится.

— А что сразу Хафизов, вы разберитесь сначала. Я никого не трогал.

— Уговорил. Но смотри, солдат, как бы после моего разбирательства ребра и почки не заболели! Помнишь случай с Исаковым, когда его телом полы в бытовке натирали, — пообещал строго лейтенант Грымов.

Солдатик побледнел и боком-боком ушел в сторону.

Грымов недовольно поморщился.

— Ник, сегодня в клубе концерт Леонтьева в восемнадцать часов, слышал об этом? — спросил Грымов.

— Нет, а кто сказал?

— Только что командир полка на постановке задач объявил.

— Наконец-то, хоть кто-то из артистов нас посетил. За восемь месяцев ни разу в полку не попал ни на один концерт. Когда Кобзон и «Крымские девчата» гастролировали, мы в рейдах были, а когда «Каскад» выступал, я Острогина на горе инспектировал. Главное сегодня — в наряд не попасть.

— Разрешите, товарищ лейтенант? — В канцелярию вошел Юревич. — Я наряд Лебедкову уже сдал.

— Ну и что ты от меня хочешь услышать? — спросил я. — Иди, отдыхай.

— Там якой-то прапорщик или не прапорщик, чисто як генерал, не пойму хто такой. Ходит и боевые листки читает. А до этого он в ленинской комнате плакаты разглядывал. Я его видел раньше где-то, а кто он, не ведаю. В общем, який-то товарищ!

— Сейчас мы посмотрим, какой это «товарищ Сухов».

— Хто, хто? Сухов? — переспросил сержант.

— Тундра! Классика кино — «Белое солнце пустыни».

— Якая пустыня, якое солнце, я в колгоспе на Гомельщине с утра до ночи пахал. Нас у сямье дятей восемь душ, а я старшой.

— Все, Юрик, иди, отдыхай, готовься к наряду, обслуживай любимую бронетехнику.

Я вышел из канцелярии, огляделся: в коридоре никого не было.

— Дневальный, где гуляет проверяющий? — спросил я у Свекольникова.

— В курилке сидит. Он вовсе не проверяющий, я его знаю, это наш новый «комсомолец батальона».

— А-а-а. Вот кого боятся наши сержанты.

Я вышел из казармы познакомиться с «товарищем инспектирующим». В просторной беседке сидели дружной компанией заменщики Чулин и Колобков, а рядом с ними курил и травил анекдоты сменщик Колобка — молодой, кучерявый прапорщик.

— О, приветствуем героическую личность батальона, непобедимого замполита первой роты, истребителя «духовского» спецназа «черные призраки»! — заорал Колобок. — Это лейтенант Никифор Ростовцев. Собственной персоной!

— Вольно, вольно, — снисходительно и смущенно ответил я.

— Нет, честно, я хоть и награжден двумя орденами, но они заработаны моей бестолковой контуженой головой. Один раз осколок ухо перерубил, во втором случае орден за шандарахнутую камнем макушку получил. Но чтоб вот так, запросто, в психическую атаку ходить — нет уж, извините. Да еще два раза… Может, ты псих? — поинтересовался Колобок.

— Отставить разговорчики!

— Понял. А вот это, сынок, мой сменщик, — представил мне Колобков нового прапорщика.

Самому Колобкову исполнилось тридцать пять лет, но выглядел он на все пятьдесят! Поэтому Колобок разговаривал с нами как папаша.

— Прапорщик Виктор Бугрим, — усмехнулся в ответ на мое приветствие красавчик. — Приятно познакомиться, товарищ лейтенант.

У прапорщика была кудрявая шевелюра, «фраерские» усики, хитрая улыбка и наглые голубые глаза. Ловелас-сердцеед, гроза женщин.

— Почти что Баграм! Ты попал в «одноименную» дивизию, — заулыбался я. — Будем знакомы, перейдем лучше на ты, мы ведь коллеги.

— Хорошо, будем на ты, — радостно согласился Виктор. — Меня, Артюхин отправил наглядную агитацию проверять. У тебя и во второй роте все в плюсах, а в третьей и у минометчиков — одни нули.

— Хороший результат, в трудные для нашей роты времена. А то все для начальства в первой роте плохо, плохо, плохо. Пока ротный в госпитале, каждый норовит лягнуть, что-то найти нехорошее. Когда летишь домой, Колобок? — спросил я сочувственно нашего ветерана.

— Да вот отдам-передам бумажки Витьку и сразу в дорогу. Только лететь очень страшно. Чуля (прапорщик Чулин) вчерась из командировки вернулся, «груз-200» отвозил в Гродно, припахали заменщика. Так такие ужасы рассказывает.

— Какие это ужасы? — заинтересовался я.

— Никифор, шо я пережил позавчера, кошмар какой-то. Слушайте братцы…

Так вот. Сел в Ташкенте в АН-12, разговорился с бортстрелком, а он земляком оказался, из Витебска. Экипаж из Белорусского округа, самолет «крайние» рейсы летает. Вот-вот домой им. Залезли мы в хвост самолета, выпили их бутылку водки за знакомство. У меня с собой была в сумочке трехлитровая банка самогона, под компот вишневый замаскированная. Гостинец вез на замену в роту, угостить коллектив. Я возьми да и проболтайся о ней. Стрелок как узнал о банке, так обрадовался, так развеселился! Пойдем, говорит, в кабину, чого мы будем мучаться в толпе? Экипаж все свои — земляки, угостишь ребят родным напитком! Зашли, угостил по-хорошему, по-человечески. Они как давай глушить самогонку стаканами, и почти не закусывая. Крепкие ребята летчики. Летим, самолет на автопилоте, мы песни поем. Я — почти в хлам, и они уже ничего не соображают. Смотрю, бог ты мой, штурман пьян, бортинженер пьян, второй пилот в хламину нажрался, командир еще более-менее держится, но тоже пьян. Испугался страшно, несмотря на то, что был «бухой», даже почти протрезвел от охватившего ужаса. Куда летим? Это невменяемое состояние экипажа, из всех пассажиров наблюдаю только я, а так бы паника поднялась на борту. Ну, черт с ним, со стрелком-радистом, хрен с ними, со штурманом и инженером, но пилоты-то тоже в хлам! «Ребята, — ору летчикам, — браты, как садиться будем? На автопилоте приземлимся?» «Нет, — говорят, — садиться будем сами, вручную. Сейчас допьем остаток из банки и возьмем управление на себя».