Александр Листовский - Конармия [Часть первая] Страница 66

Он пошел из дортуара. Всюду на тумбочках и табуретах лежали аккуратно сложенные алые доломаны, ментики, рейтузы, медвежьи кивера с белыми султанами и красными шлыками. Вихров знал, что с обмундированием вообще было плохо, поэтому петроградскому гарнизону и была выдана как выходная парадная форма гвардейских полков, ранее хранившаяся на окружных складах.

Возвратясь в дежурную комнату, он прилег на продавленный с потертой кожей диван и начал думать, что скоро выпуск. Ему, как и многим его товарищам, хотелось получить назначение в Первую Конную армию, но не так давно произошли события, ставившие под сомнение подобное назначение. Газеты писали о новом походу Антанты, использовавшей для этой цели буржуазную Польшу. На западной границе уже шли бои. Поэтому, как думал Вихров, курсанты, подлежащие производству в красные офицеры, могли надеяться лишь на назначение в части Западного фронта. Первая же Конная стояла на далеком отсюда Северном Кавказе. Кроме того, он знал, что из прошлого выпуска лучших командиров направили в запасной полк для подготовки маршевых эскадронов, и теперь опасался, что и его ждет подобное назначение. Нет, в тылу он не останется. «А что, если самому Ленину написать?» — думал он, вспоминая о своей встрече с таким близким и простым человеком. Вихров стоял тогда в карауле в Смольном. Пост его находился у самого входа в актовый зал.

Теперь, вновь переживая эту встречу, он вспомнил, что Ленин прошел всего в двух шагах от него.

«Нет, нельзя Ленина беспокоить по таким пустякам, лучше напишу комиссару». Он поднялся с дивана, сел за стол и, найдя в одном из ящиков лист чистой бумаги, собрался было писать, но тут в дверь постучали, и чей-то глуховатый голос спросил разрешения войти. Вихров поднял голову. В комнату вошел тонкий, молодцеватый старик с расчесанной на стороны курчавой седеющей бородой. На нем был алый с желтыми шнурами гусарский доломан, синие рейтузы и сапоги с розетками. Медвежий кивер сидел чуть набекрень. В левой руке вошедший держал сигнальную трубу со шнуром и кистями. Это был трубач Гетман, старый служака, горячо любивший молодежь, старавшийся при каждом удобном случае рассказать что-нибудь поучительное.

Вместе с ним вошла пушистая сибирская лайка дымчатой масти. На шее у нее был синий суконный ошейник с золотым галуном. Собака вильнула хвостом и, подойдя к Вихрову, ткнула носом в его сапог.

— Здравия желаем, товарищ дежурный! — бодро поздоровался Гетман с добродушным выражением на лице и вытягиваясь так, словно ему было не семьдесят с лишним лет, а вдвое меньше.

Вихров предложил трубачу садиться.

— Приедет, значит, да… Давненько я его не видал, — вздохнув, сказал Гетман, присаживаясь на краешек стула и придерживая трубу меж колен.

Вихров насторожился. На его лице появилось живейшее любопытство.

— Родион Потапыч, а разве вы Брусилова знаете? Гетман поднял голову. Глаза его заблестели.

— А как же! — воскликнул он. — Да мы с Ликсей Ликсеичем сколько лет вместе служили. Попервам в турецкую кампанию в тридцатом Тверском драгунском полку. Он в эту пору был полковым адъютантом [24]. А потом в офицерской школе. Я при нем состоял в штаб-трубачах.

— Ну и какой он человек?

— Орел… Строг, но и добр. О солдате большую заботу имеет. Одним словом — отец. Бывало, на крещенье, шестого января, парад — императорский смотр. Мороз градусов на тридцать, а мы в одних мундирах. Холодно. Только что душа не замерзнет. Так он перед парадом почти всех солдат осмотрит, чтоб снизу был одет потеплее. Навыборку, конечно. Где же всех-то осмотреть. Он, как прошлый год приезжал, я в лагерях был. Так и не повстречались. А может, и не узнает?.. Ведь сколько время прошло…

Гетман замолчал, вынул из кармана чистую тряпочку и начал бережно протирать запотевшую трубу. Яркие блики электрического света заскользили по металлу, отражаясь на лице трубача, и тогда стал отчетливо виден белый шрам — знак турецкой пули, наполовину скрытый седыми усами.

— Видимо, Брусилов простой человек, — заметил Вихров.

— Да уж куда проще. Денщик у него был. Иван Чернов. Вовсе неграмотный. Так Ликсей Ликсеич сам его грамоте выучил.

Трубач прокашлялся, не спеша сложил тряпочку и убрал ее в карман.

— Родион Потапыч, расскажите что-нибудь о турецкой войне, — попросил Вихров. — Ведь вы под Шипкой воевали?

Гетман отрицательно покачал головой.

— Нет, мы с Ликсей Ликсеичем на Кавказском фронте сражались. Ведь наш полк в Тифлисе стоял. Вот мы, значит, Мухтар-пашу и гоняли. Крепость Каре брали.

— И большие были бои?

— Большие… Сам Ликсей Ликсеич под Карсом было пропал.

— Что, ранило?

— Нет, там вышла такая история… Разрешите закурить, товарищ дежурный?

— Курите, пожалуйста.

— Покорнейше благодарю.

Гетман вынул из кармана небольшую обкуренную трубочку и с тем чувством собственного достоинства, каким отличаются поседевшие на службе старые служаки, принялся не спеша набивать ее табаком.

— Так вот как было это дело, — начал он, закурив. — Мы аккурат наступали на Каре. Наш полк и еще другие. Эриванский отряд назывались. Да. Командовал отрядом генерал-лейтенант Гейман. Из кантонистов был. Сын полкового барабанщика. Очень, говорили, умный человек. Ликсей Ликсеич в ту пору был молодой, лет двадцать. Ну вот, послал его полковой командир посмотреть, можно ли по тому месту полку наступать. Он меня кликнул. Поехали. Сначала по ровному месту, а потом пошли овраги да балочки. И только это мы в балочку спустились, а турок ка-ак полыхнет по нас залпом. Ликсей Ликсеич вместе с конем на землю пал. Ну, думаю, убили злодеи нашего сокола. Подъезжаю. Нет, гляжу, — живой. Только коня под ним подвалили. «Пожалуйте, — говорю, — садитесь на моего, а уж я как-нибудь пеший до своих доберусь…» Хорошо. Уехал Ликсей Ликсеич. А я седло с убитого коня снял да потихоньку подался к своим. Только слышу — топот. Оглянулся — турки. Двое. Кричат, ятаганами машут. Ну, хотя они и отчаянный народ, да куда им двоим против русского солдата! Я саблю вынул, жду. И только они подскочили, я — раз! — и одного смаху ссадил. Другой все ж изловчился, по руке мне зацепил, но я и его вскорости спешил. А тут, глядь, еще четверо скачут. Вижу: вот она, погибель моя. Однако решил биться до последнего. Конечно, тут бы мне и конец, если б не Ликсей Ликсеич. Он аккурат на горку взъехал и турок увидел. Как кинется! Одного срубил, другого. Остальные бежать… Вот какой он орел, наш Ликсей Ликсеич. Да у нас и завсегда было так: сам погибай, а товарища выручай…

Гетман замолчал и стал выколачивать трубку.

— А ведь как давно это было, — тихо заметил Вихров.

— Да… Без малого годов пятьдесят, — тяжело вздохнул Гетман… — Ну что ж, товарищ дежурный, скоро поздравим вас с производством, — продолжал старик, поднимая глаза на Вихрова.

— Скоро, Родион Потапыч, два дня осталось.

— Дело хорошее, но не всякому оно удается.

— Это вы о чем, Родион Потапыч?

— А я к тому говорю, как вот давеча комиссар курсов Дгебладзе на митинге выступал, говорил, что офицер не только командир, но и воспитатель. Правильно он говорил. Я сам старый солдат, знаю. За свой век всего нагляделся.

Трубач помолчал, поднял руку и, словно грозя кому-то указательным пальцем, продолжал:

— Командир! Это слово понимать надо. Вот вы сейчас курсанты, друзья мои молодые, а через два дня будете командирами, и я согласно присяге должен перед вами навытяжку стоять. А почему? Вот вы послушайте меня, старика, я правду говорю. Командир — воспитатель. Правильно. Так вот, как я понимаю, перво-наперво командир должен заслужить любовь солдата. Да. Чтобы он вас не боялся, а уважал и любил. Вот тогда вы будете настоящий командир. Я старый уже. Всего нагляделся. Разные были офицеры, и плохие и хорошие. Вот и с этого училища выходили всякие.

— А давно вы здесь служите?

— Как турецкая война кончилась, я в высшую офицерскую школу попал, а потом сюда. Годов тридцать будет.

— Тридцать восемь, Родион Потапыч, — поправил Вихров, быстро прикинув в уме.

— Тридцать восемь! — Трубач покачал головой. — Эко время бежит!

— Ну, как тут у вас, большие строгости были? — поинтересовался Вихров.

— Дисциплина была как полагается. Вот за выпивку, правду сказать, здорово требовали.

— Ну? А я думал, это не возбранялось.

— Что вы! Если какой юнкер с отпуска явится, а от него винищем несет, так его тут же под арест, погоны долой и вольноопределяющимся в полк… И за честь строго требовали.

— Строго?

— А как же! — Трубач значительно посмотрел на Вихрова. — Да вот, к примеру, случай. Я тогда еще на Кавказе служил. Прибывает к нам молодой корнет. Он эту самую школу кончал. Как его фамилия?.. Нет, позабыл. Ну, представляется, конечно, командиру полка. Тот направляет его в эскадрон с приказом через две недели явиться к нему.