Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания Страница 66

К исходу дня на аппель-плацу возле блока 5 осталась лежать груда тел, сваленных друг на друга. Их ожидал крематорий, и так теперь будет каждый день. Кто из нас сможет выдержать месяц такого «спорта»?

Всеволод Остен в книге «Встань над болью своей» (М., 1989) называет такие цифры: «В первый день начали бегать более 1700 русских, и к вечеру у блока 5 осталось лежать около 200 трупов. К концу экзекуции осталось 432 узника, выдержавших все».

Вечером, когда лагерь вернулся с работы на аппель-плац, мы заняли свои места по блокам, как ни в чем не бывало. Но никогда не изгладится из памяти, как тряслись колени от перенапряжения. Эту дрожь было не унять. Стоять вечером на поверке оказалось не менее тяжелым, чем бегать и прыгать. До полутора часов нас считали по головам, пока все не сошлось. Ноги подкашивались, многие падали тут же в строю. Нам не совладать с собой, а месяц только начался!

У В. Остена на странице 265 есть такие слова: «Экзекуция 1943 года была самой страшной и самой кровавой из всех, которые знала история лагеря Гузен». Я подтверждаю это.

Так мы бегали и на второй день, и на третий. Становилось все труднее, а нас — меньше. Моим последним днем стал пятый или шестой. Когда меня отволокли и бросили в кучу тел, я находился без сознания и ничего не чувствовал. Слава богу, мои мучения окончились. Но судьба распорядилась по-иному. Я пришел в себя только через несколько дней и не сразу осознал, что нахожусь на штубе В блока 31 ревира. Это была штуба неизлечимых от туберкулеза и дизентерии больных-смертников, дни которых сочтены. Я лежал среди неубранных трупов.

Через две недели я стал вставать, пробовал сам передвигаться. Я и до того выглядел не слишком респектабельно, успев превратиться в ходячий скелет. Помню, как-то в июне ночью вышел из блока 20 в уборную. Надо было пройти вдоль блока и завернуть за угол. Ослепительно светили прожекторы с вышек. На мне короткая нижняя рубаха — на ночь полагалось раздеваться. Впервые сосредоточив внимание на собственных ногах, я обомлел и мне стало страшно от увиденного — ноги казались спичками. Подумалось: «Как же они держат меня и не ломаются?» Ощущение пренеприятнейшее. Организм по-своему реагировал на наше скотское существование…

Но если бы этим все и ограничивалось. Нет, к сожалению. Все тело, руки и ноги покрылись сплошными очагами фурункулеза. Одни ранки с запекшейся гнойной корочкой, другие сочились гноем и кровью. Все впитывалось в одежду, она прилипала кранам и издавала ужасный запах, а по существу — зловоние. Мочки ушей попросту сгнили, истекали гноем, потеряли форму, и можно было без труда отщипывать болтающиеся и мешающие кусочки мяса с гноем и жидкостью. К отвратительному запаху гниения живого тела примешивался постоянный запах жженого мяса и костей от крематория. Скрыться от всего этого — некуда…

Когда сознание полностью восстановилось, я наконец узнал, что со мной произошло. После аппеля груду тел от блока 5 перевезли в умывальник, именовавшийся «вашраумом» и находившийся напротив блока 30 ревира. На ночь трупы и полутрупы складировали внутри умывальника так, чтобы утром их легче вытаскивать, то есть располагали ногами или головой к выходу, обычно в несколько рядов друг на друга. К утру часть полу-трупов становилась полноценными трупами, и их можно было сжигать — гуманность соблюдена. Для «гарантии» процесса умерщвления на ночь открывалась вода, накапливавшаяся до уровня высоченного порога, и полутрупы становились еще и утопленниками.

Я оказался наверху и головой к выходу. Это все и решило. Кто-то из блока 20, пробегая мимо — когда один вашраум[60] занят телами, бежали в другой — и случайно остановившись, узнал меня. Из последних сил, сам еле передвигая ногами, он добрался до ворот блока 31 ревира и вызвал Колю Белкова, с которым я к тому моменту не был знаком, но он обо мне уже кое-что знал.

— В вашрауме — Димка! Наверху лежит! Вроде живой…

Коля сбегал в 27-й блок ревира к Шилову. Тот немедленно связался с Зоммером, в результате чего блоковый 31-го блока Карл Кефербек — убийца из убийц — получил приказ выкрасть меня из вашраума, положить в штубу В смертников и вылечить. Если не отойду, так и останусь трупом, никто ничего не терял. Ребята из блока 31 все и организовали. В вашраум для счета, чтобы утром не обнаружилась «пропажа», положили мертвеца со штубы В блока 31, а меня на его место. Все прошло гладко, видно делалось не впервые.

Николай Шилов в апреле-мае 1943 года стал уже четвертым русским в персонале ревира, состоявшего из немцев, поляков и испанцев.

Я оставался в резерве на пятого. А первыми тремя, работавшими на блоке 31 еще с 1942 года, были Коля Белков, Миша Ибрагимов — его звали «урмахер», часовой мастер: эсэсовцы и лагерная номенклатура ремонтировали у него свои часы — и западник Владик, хороший, покладистый и компанейский парень. Западники тоже разные бывают. Все трое — из первого транспорта 1941 года, военнопленные, содержавшиеся в изоляции на блоке 16. Они работали рейнигерами (уборщиками) на блоке смертников, а потому их возможности в процессе лечения узников были весьма ограниченны, да на блоке 31 и не лечили.

Эмиль Зоммер по решению комитета поставил перед собой задачу в течение 1943 года внедрить русских именно на блоки 29 и 30, считавшиеся привилегированными. Они предназначались, как правило, для променентов, то есть элитных заключенных, имевших среди персонала ревира и номенклатуры знакомых и друзей, земляков, однополчан, родственников и т. п. «Мусульмане» редко попадали на эти блоки, поскольку не обладали перечисленными преимуществами, по крайней мере — до 1944 года. На административный блок 28 и хирургический блок 27 внедрили Колю Шилова, а меня ждал блок 29, наилучший в ревире, но я об этом и не подозревал.

И вот, когда я смог стоять на ногах, мне устроили смотрины, как невесте. На штубе В блока 31 в сопровождении Коли Белкова и Миши Ибрагимова появился сам Эмиль Зоммер. Ранее он туда ни ногой. Ему поставили в проходе табуретку, и он, сев поудобнее, скомандовал:

— Димитрий! Выходи, покажись! — Меня вывели под руки из темного угла, где прятали на нарах среди полумертвецов, и я предстал перед своим спасителем.

— Сними рубашку! — Эмиль долго рассматривал меня и остался вполне удовлетворен, поскольку ожидал худшего — Гузен не санаторий!

Ко мне он не подходил. Я представлял собой гниющий кусок живого мяса, к тому же невероятно грязный.

— Хорошо! — Сказал Зоммер. — Кормите его получше, пусть лежит, пока не поправится. — С тем и ушел.

Заботами Коли и Миши я за месяц с небольшим действительно сумел поправиться — молодость взяла свое, как и после тифа. Гнойники мне подлечили дерматолом и ихтиолом. Тогда поступила команда от Зоммера: перевести меня на блок 29 ревира и включить в штат персонала блока. Правда, штат давно заполнен, и я стал работать сверхштатным рейнигером на штубе А. Но на этот разя проработал там не более десяти дней.

Ревир периодически посещал эсэсовский врач хауптштурмфюрер СС доктор Гельмут Веттер. Место его постоянного пребывания — Маутхаузен. Он проходил по лучшим блокам ревира, наводил своим видом страх на персонал, бросал второпях кучу указаний, которые потом никто не выполнял, раздавал выговоры и опять исчезал на неделю-другую.

И вдруг, осматривая самую привилегированную штубу А элитного блока 29, он наткнулся на мою персону, еще производящую своим видом отвратительное и отталкивающее впечатление. Веттер обалдел, увидев среди вытянувшегося «по струнке» персонала такое чудовище. Он резко остановился, и у него едва не слетело с носа пенсне. Доктор потерял дар речи, потом пришел в себя, вытянул руку в кожаной перчатке и заорал:

— Прочь эту гадость! Немедленно!

Никто не ожидал, что он столкнется со мной на узкой дорожке, а меня не догадались предупредить, чтобы не попадался на глаза. Оплошность не исправить. В тот же миг я пулей вылетел в лагерь на ставший родным 20-й блок.

Дружков и знакомых в блоке не осталось, почти всех поглотил крематорий. «Землячков» в лагере тоже поубавилось, многих не было в живых. Уцелели только те, кого я ранее упомянул в тексте, а точнее — их имена я и запомнил только потому, что они остались живы. И мена тех людей, с которыми имел дело в апреле, мае, июне и которые погибли, я не смог восстановить в памяти — так быстро они ушли из жизни. Массовых акций по спасению русских в тот период комитет не мог проводить. Спасать удавалось только отдельных счастливчиков, и то с трудом, как было со мной.

Наследующий день после того, как вылетел из ревира, я уже шагал в колонне новой рабочей команды «Штейнбрух-Гузен», думая о том, чтобы не пострадали те, кто укрывал меня, но все обошлось.

Почему я попал в эту страшную команду? Просто утром после аппеля меня палками затолкали в нее, как самую многочисленную. Мое возвращение из ревира на блок 20 прошло незамеченным. Ни Жорж, ни Зоммер не успели отреагировать и дать команду по цепочке, чтобы меня пристроили в более безопасную команду. Так на какое-то время я опять оказался предоставлен самому себе и судьбе. Снова надо было ждать случая, а уже шел октябрь.