Карл Вурцбергер - Туманы сами не рассеиваются Страница 66

Рэке приветливо поздоровался с ней и спросил:

— Господин пастор дома?

— Нет. Ушел с полчаса назад.

— Жаль. Я хотел поговорить с ним. Не скажете, когда он вернется? Или, может быть, вы знаете, куда он ушел?

— Наверно, в часовню. В это время господин пастор бывает там на молитве. Может, передать ему что от вас?

— Нет, спасибо. Я зайду в часовню. Если не найду его, приду еще раз. — И, чтобы не возбудить у пожилой женщины подозрений, добавил: — Господин пастор, надеюсь, не рассердится, если я нарушу его уединение? — Конечно нет, он добрый человек.

— Ну, хорошо. До свидания.

Лейтенант вышел из дому. Наверху, где одиноко маячила часовня, было тихо, только ветерок шумел в листве деревьев. «Интересно, в часовне пастор или нет?» — подумал Рэке. Постучался. Никто не ответил. Лейтенант постучал сильнее.

— Да, входите!

Рэке открыл дверь. В часовне царил полумрак. Седые волосы пастора поблескивали, и от этого он казался еще более почтенным.

— Добрый день, господин пастор. Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?

— Благодарение господу богу! — Хинцман осенил себя крестным знамением. Он с трудом подавил в себе удивление и растерянность, охватившие его при виде столь неожиданного прихожанина. Пастор знал Рэке. «Что ему нужно от меня?» — подумал Хинцман и тут же спросил:

— Вы ко мне, господин Рэке?

— Да. Ваша экономка сказала мне, что вы здесь. Если у вас есть время, я охотно поговорил бы с вами.

— Пожалуйста, проходите.

Рэке снял фуражку и вошел в часовню. На него повеяло холодом. Холодной была и рука пастора. Хинцман показал лейтенанту на старый резной стул у стены, а сам сел на скамейку.

Рэке осмотрелся. Все в часовне носило отпечаток древности, оставленной в наследство многими поколениями.

— Спокойно здесь у вас наверху, господин пастор. Хинцман посмотрел на только что вставленное стекло.

— Да. Это дом господа бога. Так что же привело вас ко мне?

Обстановка подавляла Рэке и, как ему казалось, молчаливо обвиняла его.

Пастор не сводил с пограничника напряженного взгляда: ждал ответа.

— Господин пастор, — решился наконец Рэке, — я не люблю больших предисловий и привык говорить прямо. Поэтому начну сразу. Я хочу от имени моих товарищей принести вам извинения. Вам уже, вероятно, известно, что окно в часовне разбил пограничник. Он виновен и в других проступках. Это был морально разложившийся человек. Мы с ним расстались. Он уже больше не пограничник и скоро предстанет перед судом. Мы никому не позволим причинять ущерб церковному имуществу и глумиться над религиозными чувствами верующих.

Хинцман растерялся. Он уже слышал о собрании во Франкенроде, но до сих пор не знал, как к нему отнестись. Были ли это политические трюки, имевшие целью успокоить людей? Или это действительно было стремление исключить подобные вещи из жизни?

— Позвольте мне подумать.

Хинцман поднялся и стал ходить взад и вперед. «Политические трюки? Если так, то какая нужда этому офицеру извиняться передо мной?» Старик знал Рэко, знал, что лейтенант слов на ветер не бросает. Хинцман разделял далеко не все его взгляды, но уважал в нем человека. Пастор опустился на скамью и посмотрел лейтенанту в глаза.

— Я верю вам, господин Рэке. Но это ваши слова. Где гарантия, что подобное не повторится завтра?

— Нет, господин пастор, эти слова не только мои. Это мнение моей партии. Ни один честный человек не может думать иначе.

— Ваша партия выступает против церкви!

Рэке покачал головой и рассмеялся.

— Нас часто упрекают в этом, не зная толком, чего мы в действительности добиваемся. Будем говорить открыто и честно, господин пастор. Мы выступаем против церкви и религии в тех случаях, когда они используются в целях пропаганды войны. Мы против религии как мировоззрения, но мы никогда не были против христиан! Сегодня ни один человек не может прикрываться своей верой, потому что речь идет о том, быть или не быть. Или мы сплотимся воедино и сохраним мир, или позволим себе разъединиться, и тогда нашим уделом будет смерть в одиночку. Атомная бомба не пощадит и христиан. Поэтому никто не должен обижаться на нас за то, что мы каждого человека заставляем думать. Христианин может верить в бога, но он не должен, не имеет права замыкаться в собственной скорлупе и забывать обо всем на свете, господин пастор!

Хинцман уставился в пол.

— Мира хотим мы все. Но ведь мы всего лишь простые смертные, и только господь бог всемогущ.

Оба не заметили, что уже давно отошли от первоначальной темы разговора и увлеклись спором, доказывая друг другу справедливость своего мировоззрения.

— Нет, господин пастор, всемогущ человек! Если все мы станем стремиться к одной цели, мы будем сильнее горстки людей, которые спят и во сне видят, как бомбы снова падают на землю.

— Тогда зачем вам оружие, армия?

— Разумный человек крепко запирает дверь своего дома, если знает, что в округе имеются грабители.

Хинцман торжествовал,

— Ага, значит, все-таки не от вас зависит, будет мир или нет!

— Нет, только от нас. Вы посмотрите, расчет очень прост. Если грабитель знает, что дом, в который он задумал забраться, заперт, а его обитатели дружны и едины, вооружены и готовы защищать свою жизнь и свой кров, он не полезет напролом. Он понимает, что это бесполезное дело. А если он все-таки рискнет, наверняка свернет себе шею!

— Ваше сравнение неудачно, господин Рэке. Дом еще только возводится и уязвим далеко не в одном месте. А то другое, о чем вы говорите, существует не один десяток лет и обладает силой. К тому же оно вооружено. Вы явно переоцениваете свои силы!

Глаза Рэке заблестели.

— Вы верно сказали, господин пастор! Дом строится и с каждым днем становится все крепче. Бетон, который скрепляет его, называется — социализм, а строители — все мы. И в один прекрасный день дом этот станет настолько большим и неприступным, что любое оружие тех, кто на него нападет, окажется бессильным. Вы это знаете не хуже меня, а потому сейчас мы должны быть, как никогда, начеку. Вы меня понимаете? А моя партия? Она насчитывает миллионы. Наши идеи проникают повсюду, потому что не только мы, коммунисты, но и все здравомыслящие люди хотят жить в мире.

— Мир стар, а коммунизм молод. Очень молод!

— Но наши представления о будущем правильны, потому что они гуманны. Мы хотим счастья для всех!

— Это утверждает каждый, проповедуя свое, и каждый считает, что только он прав.

— Правда на нашей стороне.

— Правда, правда…

— Я, господин пастор, думаю так: истинно то, что приносит людям пользу. Именно мы возвращаем правде ее истинное содержание.

Хинцман покачал головой.

— Это все слова, господин Рэке. Я знаю, вы говорите искренне. Но кто поручится за то, что ваша правда истинна?

— Наш опыт, господин пастор, наше государство. И каждый будет судить. Вы, я — все!

Пастор поднялся и подошел к окну.

— Вы еще молоды, господин Рэке, а молодежь всегда восторженна. Не забывайте, что всего несколько лет назад молодежь присягала Гитлеру.

Рэке подошел к пастору и посмотрел ему в глаза.

— Господин пастор, не поймите, пожалуйста, превратно некоторые мои слова…

— Говорите. Перед богом нужно быть честным.

— Хорошо. Вы упомянули о Гитлере. Сегодня каждый ребенок знает, что он принес нам. Только коммунисты не на словах, а на деле боролись против фашизма. Тысячи лучших из лучших отдали свою жизнь в этой борьбе.

— Этого не хотел ни один христианин.

— Но что же тогда сделала церковь, чтобы помешать этому? Я имею в виду не какого-нибудь христианина или священнослужителя, а церковь как силу, как организацию. Разве на пряжках ремней солдат вермахта не было вычеканено «С нами бог»? Не слишком ли часто Гитлер и Геббельс в своих поджигательских речах употребляли слово «провидение»? Разве не священнослужители благословляли оружие и вымаливали у бога победу? Это факты, господин пастор, и от них не отмахнешься! А что происходит сегодня? Разве на той стороне опасность фашизма преуменьшается? Военные преступники снова в почете. А как относится к этому церковь? Считаете ли вы, господин пастор, такое положение нормальным?

Хинцман опустил голову и молча слушал эти упреки. На лице у него нервно подергивался мускул. Что он мог возразить? Продолжая смотреть в пол, он произнес:

— Возможно, вы и правы. Но я согласен не со всем. Один господь бог может вершить суд…

Рэке молчал. Он понял, что продолжать этот разговор не имеет смысла.

Хинцман поднял голову и посмотрел на лейтенанта. — Благодарю вас, господин Рэке. Пожалуйста, оставьте меня одного.

Рэке подал ему руку.

— Еще два слова, господин пастор. В Хеллау сегодня собрание. Все должны знать правду. Нам нечего скрывать. И еще одна просьба к вам: если случится что-либо подобное, приходите к нам.