Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему Страница 66

Мать шла впереди, Иван — за ней, осторожно выбирая место, чтоб не наступить на невысокие желто-серые бугорки с вросшими в землю плоскими камнями-памятниками — то, что осталось от чьих-то давних могил. Мать всем желала «динь добры», Иван с кем здоровался кивком головы, с кем — за руку. Тогда и мать приостанавливалась, слушала этот недолгий и известный ей разговор: «Где ты, как ты, что ты…»

Встретили вчерашних Ивановых попутчиков — Игоря и Леню. Перед тем как идти на кладбище, ребята малость «клюнули» и были в веселом настроении.

— Приходи, старик, вечером в клуб. Потанцуем, — пригласил Ивана Леня. Были у него низкие, но красивые черные баки и легкая, какая-то воздушная и вместе с тем нахальная задумчивость в глазах. На кладбище он ухитрился пройти, видимо, ни разу не ступив в грязь, потому что ботинки его блестели, словно он только что их начистил.

«Не всякая девчина устоит перед таким кавалером», — с восхищением подумал Иван и сказал:

— Посмотрим, возможно, и приду.

Иван вспомнил вчерашнюю дорогу со станции, Ленино хвастовство, его намеки о Вере и снова почувствовал неприятный холодок в сердце…

— Приходи, — серьезно и тихо сказал Игорь.

Ивану почему-то подумалось, что с этим немногословным и спокойным парнем будет тепло и легко жить жене, и кивнул головой.

Вот и отцова могила за просторной черной оградой. Широкая, как стол, обросшая по бокам. В головах серый, закругленный кверху камень, на нем знакомые слова, которые начал уже кое-где обсыпать зеленоватыми крапинками мох.

Ой, леса, вы не шумите,Моего мужа не будите,Он спит вечным сномВо веки веков.

Это были слова матери. Она захотела, чтоб их высекли на камне.

«…Он спит вечным сном…» Иван остановился возле ограды, взялся за острые пики железных прутьев. Мать приходила сюда вчера. Посыпала свежим песком могилы. И Шурину, и дедову — они немного дальше, за оградой. На дедовой — обомшелый дубовый крест, он стоит уже больше пятидесяти лет. На Шуриной, за крестом, — елка, некрасивая, с шишковатым комлем.

В этом углу кладбища лежали все Купцы. Деды и прадеды, дядьки и тетки, отцы и дети… И мать распорядилась, чтоб ограду сделали побольше — чтоб было место и для могилы ей, Лёксе.

К ограде подошел дядька Никита — единственный живой из четырех братьев отца. На кладбище дядька Никита пришел один — жене что-то нездоровилось. Дядька имел представительный вид — чисто побритый, в новом военном френче и хромовых сапогах. Обычно жена боялась отпускать его далеко от себя — знала чрезмерную любовь дядьки к чарке, а он злился, ощущая на себе этот беспокойный контроль. Сегодня же он чувствовал себя свободно, подчеркнуто солидно.

Позже подошли Надя, Иванова двоюродная сестра — отец ее, самый старший из Купцов, умер в войну, — и тетка Грипина с мужем, Лешкой или просто Лёхой — веселым и покладистым зубоскалом. Лёха был ее вторым мужем. Первого, Мишу, убили немцы, когда он, дядька Никита и еще несколько будневцев убегали из концлагеря под Могилевом. И хотя с Лёхой тетка Грипина сошлась где-то сразу после войны, старой родни она не чуралась. У Лёхи была привычка ко всем, кто даже моложе, обращаться на «вы». Поначалу Ивану было не по себе слышать «вы» от человека, который вдвое старше, а потом привык, да с Лёхой и ничего нельзя было поделать…

— Ну, киндюк еще не успел откормить? — подкатилась Надя, кивая на Иванов живот.

— Не успел.

— Спеши, а то и состаришься без живота. Я иной раз гляжу и диву даюсь, откуда что у людей берется! Ему еще и тридцати нет, а уже розовенький, сытенький, как тот поросеночек, и будто спереди подушечка привязана. Как такого жена любит?

— Словно жены за живот любят? — ответил за Ивана Лёха.

— Не смейся. Сам вон тоже пухнуть начинаешь…

— Жена хорошо кормит… И скажу по секрету, она говорит, что с мягкими удобнее спать. Правда, Грипа?

— Отстань, нашел о чем болтать.

— Один приехал? — это снова Надя, и глаза лукаво блестят, смеются.

— А с кем еще?

— Думала, может, жениха мне привез.

— Не имел заявки, а то мог бы и привезти…

— Правда?

Язык Надя имела острый, и его побаивались даже мужчины: в разговоре для нее не было ничего запретного. Лет ей было под тридцать пять, жила вместе со старой матерью. Несколько раз уже собиралась замуж, но каждый раз в самый последний момент женихи били в хомут. Люди объясняли это просто: одна нога у Нади была короче другой — и этот физический недостаток, спервоначалу даже и малозаметный, отпугивал мужчин.

Если раньше и о себе, и о неустроенности своей судьбы Надя говорила легко и весело, а может, хотела показать, что ей весело, то сегодня в ее голосе Иван уловил тревожную натяжку.

— Мне б какого-нибудь завалящего, Иван.

— Чтоб хотя дров нарубил, а?

— Дрова я привыкла сама рубить, но пускай бы и нарубил. И чтоб зимой печку протопил, и чтоб, придя с фермы, было возле кого погреться. А то прибежишь от коров — и в холодную постель, как в могилу — бр-р-р, страшно. Так найдешь? — она смотрела на Ивана и смеялась.

— Найдем. Это чтоб в наш век да не найти всего-навсего одного хлопца?

— И я так думаю. Люди вон на Луну летают… как ее, на Венеру собираются, а тут бабе одного мужика. Не обязательно хлопца. Скажи, пусть не боится, я его любить буду.

Иван подумал о том, что Наде, наверное, совсем не смешно. Нет, не смешно, если так упрямо говорит об одном и том же. Вспомнил, как вчера отпрашивался у Василия Васильевича и как тот вначале сморщился, но все же отпустил: «Поезжай, только не забывай, что в тот понедельник с бригадой должен быть в Гродно»; как ехал домой, переполненный разными чувствами, и главным над всем была радость. Радость от ощущения своего здоровья и силы, оттого, что он скоро будет дома и увидит мать, и она будет рада ему, а сейчас он почувствовал, что той радости ему уже мало. Ему стало чего-то недоставать.

— Где садиться будем? — спросил Лёха у Ивановой матери. Она тут была старшей. Как она скажет, так и будет.

И она сказала то, что говорила не один год:

— На Левоновой могиле. Только рано еще, никто не начинает.

И правда, все словно чего-то ждали — сновали туда-сюда, переспрашивали, где кто лежит — под седыми, темными крестами, под вросшими в землю камнями. Иван сказал матери, что скоро вернется, и они с Лёхой пошли. Продирались сквозь кусты и молодой ельник, читали надписи, и Иван удивлялся: многие, кого он знал живыми, лежат уже здесь. Про многих он уже и забыл и только теперь, увидев могилу, вспоминал, что они были, припоминал их лица, походку, разговор, и ни печали, ни жалости не чувствовал, будто все они были живые, здоровые, какими он их когда-то знал, и будто каждого из них можно сейчас встретить, и ничего неожиданного и странного в этом не будет.

Отходя с Лёхой от своих, Иван имел намерение посмотреть, приехала ли Вера, и потому делал полукруг так, чтоб выйти к Петровой могиле. Вскоре он увидел деревянную, покрашенную в синий цвет ограду и возле нее Клавдию и Веру. Да, с Клавдией была Вера. Иван узнал ее, хотя она и стояла к ним боком.

Первая увидела Ивана Клавдия, сказала Вере. Та обернулась, ожидая, когда Иван подойдет. Она и изменилась и как будто совсем не изменилась. Выросла, пополнела, а лицо, глаза те же. Улыбнулась одними губами — обозначились, стрелками брызнули морщинки от уголков рта, протянула руку.

«Изменилась», — мелькнуло в голове Ивана. Сердце его билось неспокойно. Светло-каштановые волосы. Две прядки отделились, перечеркнули край лба.

«Изменилась и похорошела. Обрадовалась…» Для него она была та же Вера, которая смотрела на него снизу вверх, когда он забежал к ним, уходя в армию. Для него. А она нахмурилась, глаза потемнели — будто ее уже не было здесь, будто она где-то далеко-далеко, в своем, неизвестном Ивану мире.

Они с Клавдией ожидали Митю. Отправил их вперед, сказал, что скоро будет, они давно уже здесь, а его все нет. Клавдия с Лёхой заговорили о чем-то меж собой, незаметно отошли.

— Где ты сейчас, в Минске? — спросила Вера из своего далека.

— В Минске.

— Надолго приехал?

— Завтра еду… А ты?

— Не знаю… — Она повторила тише, уже для себя: — Не знаю…

— В Солигорске? — механически спросил Иван.

— В Солигорске… — Голос постный, бесстрастный.

— Поехали завтра вместе… через Минск… — Иван сказал это твердо, даже грубовато.

— Не знаю… — подняла глаза, как будто только теперь спустилась на землю и увидела его. — Что-то Мити долго нет.

Все равно как когда-то: «Какое расстояние от города А до города Б?» — «Не знаю».

— Что-нибудь другое, кроме «не знаю», умеешь?

— Умею…

— Я буду ждать тебя вечером в клубе…

— В клубе? — переспросила она. — Хорошо, я приду, — тряхнула головой и открыто, радостно, как избавление: — А вон и Митя… Рот до ушей. Рад, что тебя увидел…