Анатолий Калинин - Товарищи Страница 67

— И он?

— Не поддержал.

Милованов повернулся к шоферу:

— К Мирошниченко!

Вспышки обозначали передний край боя. По извилисто прорытому в земле ходу, взбиравшемуся на курган, Милованов поднимался на командный пункт шестой дивизии. Шагавший впереди водитель освещал путь светом ручного фонарика.

— Вы, Кузьма Романович, еще бы повыше облюбовали курган, — протягивая Мирошниченко руку, сказал Милованов.

— С высокого, товарищ генерал, легче взлетать, — комдив шестой пошевелил углами прикрытых буркой плеч. Чем-то смахивал он на беркута — еще не старый, с сухим рыжеусым лицом, с крючковатым носом. В зеленовато-светлых глазах сквозила желтизна.

— Рожков жалуется на вас.

— За что? — Мирошниченко искренне изумился.

— Он помощи у вас просил?

— А… — открывая под усами зубы, Мирошниченко заулыбался. — Зачем же ему, товарищ генерал, против танков пушки, если он грозился войну в конном строю выиграть? Дай, говорит, только приодеть людей в чекмени и в лампасы, немцы одного вида казаков забоятся. Теперь у него уже вся дивизия с лампасами.

— Вот что, Кузьма Романович, — Милованов дружелюбно тронул Мирошниченко за руку. — С Рожковым вы можете вести теоретические споры на казачьи темы сколько угодно…

— Разве я против, товарищ генерал. Пусть умножает дедовскую славу.

Милованов движением руки предупредил его слова.

— Что же касается славы, то ее еще рано делить. Ни у вас, ни у Рожкова отдельной славы не будет. И умножать ее будем все вместе. Если же кто из вас отвернется от другого в трудную минуту, несмотря ни на что, под трибунал отдам.

— Я всегда готов, товарищ генерал…

— Вот и правильно, — Милованов спрятал улыбку.

— Я и теперь не отказывал ему, а только сказал, что снарядов у меня нет. Не подвезли, — провожая Милованова с кургана по узкому ходу сообщения, оправдывался Мирошниченко. Сквозивший ветер развевал борта его бурки. И опять он смахивал на большого взъерошенного беркута.

Уже поздно ночью Милованов вернулся из объезда дивизий и полков в штаб корпуса. В глинобитной мазанке, склонив голову на телефон, дремал дежурный. Услышав шаги, вскочил, одергивая сбившуюся под ремнем гимнастерку.

— Вернулся офицер связи, — доложил он Милованову, моргая сонными глазами.

— Пусть войдет, — Милованов, не снимая шинели, опустился на стул.

В печке потрескивали дрова, отраженный квадрат поддувала лежал на стене.

Вошел весь осыпанный снежной крупой капитан и, увидев низко склонившегося к столу генерала, остановился на пороге.

— Что же вы молчите? — Милованов поднял голову.

— Товарищ генерал, сосед справа отошел, — доложил офицер связи.

— Опять без предупреждения!

— Опять, товарищ генерал.

— Хорошо, идите в штаб. — Милованов снова уронил на стол голову.

Навалившийся сон смешивал обрывки мыслей: «…Отошел сосед? Какой сосед? Ах да, Гусаченко. На правом фланге полк Лугового, на него, кажется, можно положиться… Рожкова с Мирошниченко надо мирить… За правым соседом присматривать… присматривать… присматривать…»

Скрипнула дверь.

— Спит, — вполголоса предупредил вошедшего начальника штаба корпуса Ванина дежурный.

— Нет, не сплю, — возразил Милованов. Вставая со стула, он с ожиданием впился глазами в начальника штаба. — Докладывай.

— Оборона противника прорвана на фронте двадцать километров. Командиры дивизий ждут вашего приказа… — голос у начальника штаба вдруг сразу осел, прервался.

— Успокойся, Ванин, — Милованов взял его за руку и подвел к столу. — Садись и пиши… — Скользнув взглядом по раскаленной плите, Милованов продиктовал — Ввести корпус в прорыв.

Донские и кубанские казаки прорвали фронт справа от главной железнодорожной магистрали Баку — Ростов, и противник, закрываясь арьергардами в центре, стал откатываться на север, озираясь на свой левый фланг. На станции Минеральные Воды сорок немецких эшелонов образовали гигантскую пробку. На темно-серых стенках вагонов черными буквами аккуратно были выведены маршруты дальнейшего следования эшелонов: «Нах Армавир», «Нах Ростов».

Рядом с эшелонами стояли так и не дошедший до Грозного поезд с немецкими инженерами, назначенными на нефтепромыслы, и зеленый берлинский экспресс с офицерскими женами, ехавшими в Кисловодск на нарзанные ванны. Одноколейная магистраль, перешитая по немецкому образцу, не успевала пропускать эшелоны обратно. Тогда их стали жечь. Запылало облитое бензином дерево, запахло на станционных путях масляной краской. В товарных вагонах горела пшеница, свертывались в огне каракулевые шкурки, трескался вывезенный из пятигорских музеев фарфор. Густым жирным дымом окутывались на платформах подбитые в боях на Тереке и не доехавшие до тыловых ремонтных баз танки.

13-я танковая дивизия после понесенных потерь в начале января была временно выведена из боя. Но командир 50-й германской пехотной дивизии генерал-лейтенант Шмидт и командир 111-й пехотной дивизии генерал-майор Рекнагель надеялись задержать казачью конницу на Куме. За рекой сконцентрировались на хорошо подготовленных рубежах пять пехотных полков и два артполка. Орудия били с левобережья, из рощи. Немецкие саперы, подорвав единственный мост через Куму, затопили все паромы и лодки.

Корпус вышел на Куму в сумерки. Милованов вызвал к себе начальника инженерной службы.

— Сколько в корпусе понтонов?

— Ни одного, — смущенно ответил начальник инженерной службы.

— Лодки? Плоты? — спрашивал Милованов.

— Лодок и плотов тоже нет, товарищ генерал, — начальник инженерной службы в замешательстве теребил белую подстриженную бородку.

— Что же у нас есть?

Тот смущенно пожал плечами.

— Пока что только один начальник инженерной службы.

— А-а, ну идите, — с любопытством посмотрев на него, сказал Милованов. Он вдруг подумал, что смешно было бы предъявлять к нему требования. У него в самом деле пока еще ничего не было. И разве только у него? Всего месяц как сформирован был корпус и сразу же брошен в бой. Дивизии задыхались без машин, в полках ощущался недокомплект лошадей, артиллеристам часто приходилось катить пушки на руках. Не говоря уже о том, что сплошь и рядом, за исключением первой дивизии, личный состав корпуса по-прежнему щеголял в разноформенном обмундировании, которое придавало кавалеристам какой-то экзотический вид.

С невеселой усмешкой вспомнил он слова командующего войсками Северной группы Масленникова: «Была бы кость, а мясом обрастете. На марше все придет в норму».

Конечно, по-своему он был прав. Разве можно было бы теперь отводить какое-нибудь дополнительное время на доукомплектование корпуса и прочие внутренние его дела, если под Сталинградом уже началось. И нельзя было потерять ни дня, отбрасывая врага от Терека и Волги, куда он успел дойти за какие нибудь полтора года войны.

Но все же и за этот месяц удалось кое-чего добиться для корпуса. Милованову доложили, что на станцию Терек пришел первый эшелон с казачьим обмундированием. Но и станция Терек уже осталась почти в двухстах километрах за спиною корпуса, тылы не успевали за наступавшими полками. А как бы хорошо было именно теперь подвезти полученное обмундирование, приодеть казаков! Единая форма не только придает части совсем другой вид, но уже сама по себе способствует укреплению дисциплины. В этом вопросе Милованов целиком сходился с Рожковым, который всеми правдами и неправдами старался одеть своих казаков и успел в этом неизмеримо больше других комдивов.

— Не могу спокойно спать, когда люди без лампасов. Какие это казаки, — с возмущением говорил Рожков.

И повсюду рассылая своих интендантов, он заказывал в ближних и дальних тыловых городах чекмени, шаровары, раньше других ухитряясь получать по железной дороге грузы. Не раз Милованову приходилось выслушивать и жалобы на оборотливость командира первой дивизии. Но всякий раз, когда Милованов приезжал к Рожкову, его обезоруживал в первой дивизии порядок. Он видел одетых по всей форме и подтянутых казаков, сытых лошадей, налаженное хозяйство. В этом Мирошниченко, бесспорно, Рожкову уступал. Правда, и в дивизии Мирошниченко строго соблюдалась дисциплина, но люди у него псе еще ходили в стареньком, заштопанном обмундировании.

К тому же Рожков, рассылая своих порученцев по госпиталям, все больше укоплектовывал дивизию казаками, главным образом, уроженцами верхнедонских станиц, урюпинского и других юртов. Первая дивизия, скорее, похожа была на большое семейство, где людей связывали не только служебные узы. Отцы и сыновья служили в одних и тех же эскадронах. В каждом полку у Рожкова были земляки, которые видели и уважали в нем не только комдива, но и одностаничника, видного на Дону казака.