Теодор Гладков - Легенда советской разведки - Н. Кузнецов Страница 67

Зиберт в знак капитуляции шутливо поднял обе руки.

— От вас действительно ничего нельзя утаить. Именно так я и подумал. Простите, но у нас, армейцев, эта профессия не в почете.

Фон Ортель и не думал обижаться, простодушная откровенность Зиберта, казалось, только забавляла его.

— И совершенно напрасно, — ответил он. — При всем уважении к вашим крестам могу держать пари, что нанес большевикам больший урон, чем ваша рота.

Об этом странном разговоре Кузнецов сообщил командованию, от себя добавил, что, во всяком случае, фон Ортеля в составе посольства Германии в Москве не было, иначе он бы его знал, пускай и под другой фамилией. Николаю Ивановичу было предписано держаться с фон Ортелем предельно осторожно, ни в какую игру с ним по собственной инициативе не вступать, ждать дальнейшего развития дружеских отношений естественным путем, помнить, что ничего пока не подозревающий эсэсовец не оставит без внимания ни одного неверного слова или шага гауптмана Зиберта.

О необходимости быть крайне осторожной со своим шефом Зиберт не раз предупреждал и Марию Микоту. Фон Ортель регулярно встречался с ней как с агентом СД по кличке «Семнадцать» на конспиративных квартирах на Немецкой площади, 2а во 2-м Берестянском переулке. Разумеется, командование незамедлительно получало от девушки отчет о каждой подобной встрече.

Профессиональные разведчики в штабе отряда — Медведев, Лукин, Кочетков, Фролов — сразу обратили внимание на то, что фон Ортель держал себя с ней не так, как обычно кадровый сотрудник спецслужб обращается с агентом, тем более на оккупированной территории. Он почти не требовал от нее какой-либо информации, не давал заданий. Фон Ортель даже немного ухаживал за ней, не слишком серьезно, постоянно поддразнивая, но не зло. Словом, вел себя так, как иногда взрослые мужчины ведут себя с очень молодыми девушками. Невинный флирт, не более того.

Но «Майя» вовсе не была такой уж наивной простушкой. Она постоянно общалась со множеством немецких офицеров, чиновников, коммерсантов, некоторые ухаживали за ней уже вполне серьезно, делали заманчивые по тогдашним обстоятельствам предложения, откровенничали. Это и привлекло первоначально к ней внимание службы безопасности. Но фон Ортеля, которому передали «Майю» на связь, эти возможности девушки совершенно не интересовали. Он явно всерьез готовил агента «Семнадцать» в индивидуальном порядке к чему-то другому, настойчиво обучая приемам и методам шпионского ремесла.

Как-то Микота сообщила, что фон Ортель стал называть ее почему-то «Мати»… Заслышав об этом, Лукин рассмеялся.

— Кажется, я понял, в чем дело, — поделился он внезапно мелькнувшим у него соображением с Медведевым. — Он хочет из нашей «Майи» сделать вторую Мату Хари!

Как ни странно, но и у такого опытного профессионала, каким был штурмбаннфюрер, обнаружилось слабое место: иногда он любил похвастаться перед женщинами своим влиянием и заслугами. По крайней мере дважды он допустил подобную неосторожность с «Майей» и один раз с Лидией.

В сентябре 1943 года в Москве был образован «Союз немецких офицеров» из числа военнопленных, разочаровавшихся в преступной политике Гитлера и призвавших своих соотечественников отстранить фюрера от власти. Возглавил «Союз» плененный в Сталинграде бывший командир 51-го армейского корпуса, генерал от артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах. Фон Ортель, разоткровенничавшись, однажды поведал «Майе», что он лично подготовил и заслал в советской тыл двух террористов с заданием убить фон Зейдлица и еще одного плененного в Сталинграде, бывшего командира 376-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Эльдера фон Дэниельса. Информация была немедленно передана в Москву, и столичные чекисты предприняли все необходимые меры, чтобы обеспечить безопасность обоих генералов.

Выполняя указание командования, Кузнецов не старался по своей инициативе встречаться с фон Ортелем. Тем не менее они виделись достаточно часто, и в компании общих знакомых, и с глазу на глаз. По-видимому, эсэсовец по-своему привязался к несколько наивному фронтовику, проникся к нему доверием, нашел в его лице благодарного и надежного слушателя, а потому перестал стесняться в выражениях совершенно. Постепенно Кузнецов убедился, что фон Ортель, несмотря на свою кажущуюся привлекательность и массу объективных достоинств, человек страшный. Поначалу Николая Ивановича поражало, с какой резкостью, убийственным сарказмом отзывался фон Ортель о высших руководителях третьего рейха (кроме, однако, Гитлера и Гиммлера). Розенберга он без всякого почтения называл пустозвоном, Геббельса колченогим павианом, Коха — трусом и вором, Геринга — вообще словами нецензурными. Подслушай кто-нибудь их разговор — обоих ждал трибунал. А фон Ортель только хохотал:

— Что вы примолкли, мой друг? Думаете, провоцирую? Боитесь? Меня можете не бояться. Бойтесь энтузиастов, я их сам боюсь…

Перед Кузнецовым день за днем раскрывался человек, страшный даже не своей человеконенавистнической идеей, а полной безыдейностью. Фон Ортель был совершенным циником. Для него не существовало никаких убеждений. Он не верил ни во что: ни в церковные догматы, ни в нацистскую идеологию.

Примечательно, что штурмбаннфюрер не питал никакой личной ненависти ни к русским, ни к украинцам, ни даже к евреям. Теории «расы господ», «избранных народов» и тому подобные вызывали у него только смех.

— Это все для стада, — сказал он как-то, бросив небрежно на стол последний, поступивший в Ровно из Германии номер «Фелькишер Беобахтер». Для толпы, способной на действия только тогда, когда ее толкает к этим действиям какой-нибудь доктор Геббельс.

— Но почему же вы так же добросовестно служите фюреру и Германии, как и я, хотя и на другом поприще? — не выдержал Зиберт.

— А вот это уже разумный вопрос, — серьезно сказал штурмбаннфюрер. Потому что только с фюрером я могу добиться того, чего хочу. Потому что меня устраивает его идеология, в которую я не верю, и его методы, в которые я верю. Потому что мне это выгодно!

Да, еще ни один гитлеровец не формулировал Кузнецову свое кредо столь откровенно и столь четко. Да его, пожалуй, и гитлеровцем нельзя было назвать. Фон Ортель скорее походил на какого-то ландскнехта-наемника времен Столетней войны, который служил более или менее добросовестно тому, кто его нанимал.

В разговорах с Зибертом фон Ортель словно находил отдушину для выхода обуревавших его эмоций и мыслей. Это было доверие, но более чем своеобразное, чреватое опасностью больше, чем со стороны иного прямого подозрения. И тот день, когда фон Ортель пожалел бы вдруг о своей откровенности, стал бы последним в биографии Пауля Зиберта. Нет, его бы не арестовали — просто нашли бы где-нибудь в темном месте с пулей в голове. Убийство, естественно, приписали бы партизанам.

Безусловно, на их отношениях сказывалось и то немаловажное обстоятельство, что фронтовой обер-лейтенант ни в чем, по существу, не зависел от штурмбаннфюрера СС, никогда не обращался к нему с какими-либо просьбами, даже самыми пустячными.

И если фон Ортель действительно был заинтересован в привлечении боевого офицера к каким-то своим делам (как можно было с некоторых пор судить по его намекам), то он, фон Ортель, должен был первым проявить свое расположение на деле. И штурмбаннфюрер сделал это…

Глава 14

К осени 1943 года стало очевидно, что дни немецко-фашистской оккупации на территории Украины сочтены, Красная Армия непрерывно наступала. Отряд «Победители» действовал теперь вовсе не в таком уж глубоком тылу врага. Со дня на день можно было ожидать эвакуации из Ровно оккупационных и военных учреждений гитлеровцев, отъезда высокопоставленных чинов фашистской администрации, в отличие от начавшейся было в прошлом году, на сей раз навсегда. В этих условиях никак нельзя было допустить, чтобы преступники, на чьих руках была кровь сотен тысяч безвинных людей, ушли с украинской земли неотмщенными. И Центр разрешил отряду, не в ущерб основной разведывательной работе, осуществить несколько актов возмездия над особо ненавистными нацистскими сатрапами в Ровно.

Это решение совпало с определенным внутренним кризисом, переживаемым Николаем Кузнецовым, да и другими разведчиками отряда.

Разумом Николай Иванович, конечно, понимал, сколь важна информация, которую он поставлял в отряд, и все же час от часу в нем росло чувство неудовлетворенности собственной работой. Да, он устал от разведки. Даже сознание ценности полученных им за год разведданных не могло пересилить разочарования от факта, что он почти не принимает прямого участия в боевых действиях. В этом и заключался ключ к разгадке его нынешнего состояния своеобразного переутомления, разрядить, снять которое могла только личная, активная, прямая борьба с оружием в руках. Те несколько боев, скорее даже боевых стычек, в которых ему случилось участвовать, должного удовлетворения принести не могли.