Сергей Поляков - Партизанская искра Страница 67

— Вперед, — шепнул вожак.

В этот момент дверь в кабинет начальника открылась. В желтом квадрате света стоял писарь Петре.

— Что за стрельба? И почему темно? — спросил писарь часового.

Вместо ответа из темноты блеснул огонек, грохнул выстрел, и черный силуэт в дверях упал. На короткий миг все затихло. Только там, в глубине кабинета, отстучали торопливые шаги и хлопнула дверь. То убегал в смежную комнату Анушку.

— Кругом к окну! — скомандовал Гречаный. — Не выпускать!

Андрей и Соня бросились на улицу туда, где с задней стены выходили окна из квартиры Анушку.

Парфентий с Мишей Кравцем ворвались в кабинет. В углу они увидели Сашку Брижатого. Он стоял перед товарищами, которых предал. Стоял, не смея двинуться, будто на зыбкой жердочке, перекинутой через пропасть.

Стремительно летели мгновенья. И не было для объяснения ни времени, ни слов. Парфентий только и мог сказать:

— Подойди ближе.

Сашка сделал один шаг, расслабленный и нелепый. Парфентий поднял наган и в упор выстрелил в предателя. Брижатый навзничь повалился около убитого писаря Петре.

Товарищи бросились в конец коридора, сбив замок, ворвались в камеру.

— Митя! — тихо окликнул Парфентий.

Из темноты послышался слабый, похожий на стон ответ.

— Выходи, это я, Гречаный.

Парфентий опустился на колени и стал в темноте нащупывать лежащих на полу товарищей.

— Митя, Миша, вставайте…бежим отсюда скорее! — горячо повторял Парфентий, помогая товарищам подняться.

Но Дмитрий с Михаилом настолько были измучены, что совсем не могли двигаться. Тогда, подхватив их под руки, освободители вывели их на улицу и дальше в рощу.

Едва они сделали несколько шагов, как вслед им щелкнул выстрел, затем другой…

И вдруг Парфентий почувствовал жгучую, пронизывающую боль в ноге. Но, не обращая на это внимания, он продолжал тащить Дмитрия вглубь рощи и ниже к речке. Одна мысль, одно желание поглощало его — подальше уйти, поскорее скрыться из виду. Парфентий видел, как рядом, тяжело дыша, нес на себе Мишу Клименюка Михаил Кравец.

У берега, в заснеженных камышах, они приостановились. Отсюда начинался лес.

У клуба слышались крики, выстрелы. Это, отстреливаясь от подоспевших полицейских, уходила в другую сторону прикрывающая четверка Юрия Осадченко к которой примкнули Андрей с Соней.

— Всем четверым вместе нам держаться нельзя, нужно рассредоточиваться, — сказал Гречаный. — Ты, Михаил, уводи Мишу и спрячь его понадежнее, а я пойду с Дмитрием.

— Я понесу Мишу к себе домой.

— Только подальше от села, идите стороной.

И только, когда остались вдвоем, Парфентий заметил, что Дмитрий был без верхней одежды.

— А где твое пальто, Митя?

— Осталось там, — он указал в сторону жандармерии, — Анушку сорвал его с меня. Он думал, что я так скорее все расскажу ему. Но он ошибся, Парфень.

Парфентий снял с себя ватный пиджак и укутал товарища.

— У тебя жар, Митя, ты погибнешь раздетый. В рукава можешь одеть?

Дмитрий попробовал.

— Нет, рука не действует.

— Больно?

— Горит и не слушается.

Парфентий стиснул зубы. Митину боль он ощущал сильнее, чем боль собственной раны.

— Я тоже ранен. Вот сюда, в ногу, — признался Парфентий, нащупав рукой холодное, липкое место у бедра.

Митя забеспокоился.

— Как же теперь, Парфень? Эх, еще я тут…

Не хотел говорить Парфентий товарищу о своем ранении. Он понимал, как это огорчит Митю. Но не выдержал. Хотелось в эту минуту тяжелых испытаний быть во всем ближе к своему самому дорогому другу. Ему казалось, что кровь, пролитая вместе, еще сильнее свяжет их братство.

— Пустяки, Митя, моя рана свежая и еще совсем не болит. Главное — мы на свободе. Вот только нам с тобой первым делом нужно перевязать раны да немного придти в себя.

Парфентий думал, куда можно сейчас пойти. Он видел, что Дмитрий очень слаб. Рана, ожоги от сигары на лице, холодная камера и пытки допросов довели Митю до полубредового состояния. Поэтому прежде всего нужно было дать ему помощь, тепло и хоть короткий отдых.

— Ты можешь идти?

— Могу.

— Пойдем помаленьку, — шепнул Парфентий, — а то закоченеем. Да и на улице оставаться опасно.

— А куда пойдем, Парфень? — одними губами спросил Дмитрий. Он сейчас был готов на все.

Парфентий еще сам не знал, куда идти, а идти надо было и как можно скорее спасать друга. Да и самому в суконном пиджачке становилось холодно. Теперь, когда отошел пыл боя, ослабло напряжение нервов, холод оказывал свое действие.

— Идем, Митя, — решительно сказал Парфентий.

Одна из задушевных подруг Поли, Тамара Холод, жила неподалеку. Это была хорошая, простая девушка, преданная их общему делу комсомолка, одна из первых вступившая в члены «Партизанской искры». У нее и решил Парфентий спрятать Дмитрия.

Глава 8

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Чтобы дать подальше уйти освобожденным товарищам, прикрывающая группа Юрия Осадченко, вместе с Андреем и Соней, отступала в противоположную сторожу, увлекая преследовавших их жандармов и полицейских. Отстреливаясь, комсомольцы уходили глухими переулками от хаты к хате, а там через кладбище к северной стороне села.

Преследовавшие сначала упорно наседали, но когда двое из них упали, подстреленные отступающими, напор ослабили и вскоре вовсе прекратили преследование. Собственная шкура оказалась все-таки дороже интересов жандармского офицера.

Комсомольцы выбрались на окраину. Убедившись, что погоня отстала, все шестеро расходились по домам, думая о дальнейшем, — о начале новой, еще неведомой для них партизанской жизни.

Тем временем лесом, глубокими непроходимыми снегами, пронес Кравец Мишу Клименюка к себе домой, в самый край села.

Мать не спала. Привыкнув к частым отлучкам сына, она все же волновалась, когда Михаил долго не приходил, и встречала с глубоким вздохом облегчения.

— Что поздно так, сынок? — спросила она.

— Задержали, мама. Занавесь получше окна, да зажги на минуту свет, — попросил Михаил.

Когда желтый огонек пламени осветил хату, Агафья Григорьевна увидела чужого человека.

— Кто это с тобой?

— Не узнала?

— Что-то не признаю.

— Это Миша Клименюк.

Мать в испуге всплеснула руками. Окровавленное, избитое лицо Миши было неузнаваемо.

— Выпустили вас жандармы?

— Да, да, выпустили, — перебил Михаил, — я тебе, мама, все расскажу, все дочиста, только потом, а сейчас дай теплой воды, да помоги Мише обмыть лицо.

Агафья Григорьевна достала воды и по-матерински обмыла Мише лицо, голову, руки. Затем достала и помогла надеть чистую рубашку сына, а забрызганную кровью тут же выстирала. Михаил уложил друга на печь, укутал его.

— Ты обязательно усни, Миша, завтра очень трудный день, — сказал Михаил, а сам, не раздеваясь, прилег в кухне на лавке, бросив под голову свой бушлат.

— Потуши огонь, мама.

— Ты сам лег бы как следует, — посоветовала мать.

— Мне и так хорошо, мама.

Все в хате погрузилось в тишину. Но Михаил не спал. Он лежал с открытыми глазами. Эта тишина была для него недоброй и неверной. Она казалась ему чудовищным зверем, который, переступая мягкими лапами, неслышно крался к дому. И он слушал, слушал напряженно, не раздастся ли выстрел, не заскрипят ли по жесткому снегу тяжело приближающиеся шаги, не дрогнет ли под ударами приклада наглухо закрытая дверь.

Ночь. Фитиль в лампе прикручен так, что золотистая полосочка огня почти не излучает света. Окна заставлены плотными камышовыми щитками.

Дарья Ефимовна не смыкает очей. Она думает о муже и двух сыновьях. Легко сказать — все трое на фронте. И бог весть, где они теперь. Живы ли? А может быть… И представляется ей бескрайнее заснеженное поле. У дороги под снегом одинокий холмик. Чуть выступает из снега дощечка, а на дощечке неровные, выведенные карандашом слова: «Пал смертью храбрых за Советскую Родину».

Женщина глубоко вздыхает и тихо шепчет:

— И откуда напасть такая? Ведь вот свалится этакое горе на людей. Только подумать — все трое там. Одна дочь осталась при ней, да и та вот…И ее мысли в который раз возвращаются к дочери. Где же Поля? Так поздно, а ее все нет. Ушла перед вечером, сказала — скоро вернется, и вот. Охваченная тревогой, Дарья Ефимовна поднимается с постели, выкручивает фитиль в лампе и: долго, затуманенным взглядом смотрит на часы. Ей кажется, что стрелки неподвижно стоят на половине второго…

— Что с ней? — произносит женщина вслух. — Неужели заночевала в Катеринке?

Да нет, с ней еще не было такого. Слишком хорошо она знает свою Полю. Дочь никогда не заставляла мать волноваться. И вдруг на короткий миг мелькает мысль, что дочь тоже на фронте. И может случиться… — Нет, — отгоняет она от себя эту мысль. — Не может быть такого, чтобы ее, девочку… это уж слишком.