Михаил Лыньков - Незабываемые дни Страница 68

— Согласна! Клянусь выполнить все, что прикажешь… что прикажете, — поправилась она.

— Ну вот и хорошо, что мы договорились!

— Я хочу только спросить тебя об одном. Волнует меня это, тревожит… Можно ли мне сказать что-нибудь об этом маме, она так ненавидит мою работу!

— Видишь, Вера, мама твоя — советский человек. Она должна знать, что ты осталась той же, что и до войны. Но говорить ей обо всем не надо. Скажи ей только что ты помогаешь партизанам. Ей легче будет жить. Иначе она из-за своей ненависти к фашистам может себе натворить неприятности. И тебе, конечно. И не только тебе. Если же она будет хоть немного знать, что ты как была, так и остаешься советским человеком, она будет остерегаться больше и тебя беречь.

Вера слушала подругу, и ей казалось, что она в самом дело начинает новую жизнь. Если она раньше думала, что все уже для нее потеряно, то теперь снова вернулись былые надежды и планы, и мир стал попрежнему широким и манящим.

Уже смеркалось, и Надя стала прощаться, когда кто-то сильно постучал в дверь. Вера бросилась к дверям, спросила, кто там.

— Это Любка, ты же знаешь ее, — шопотом ответила Вера на безмолвный вопрос Нади.

— Я не хотела бы с ней встречаться у тебя, лучше я подожду в другой комнате.

Вера проводила Надю в соседнюю комнату, открыла дверь. Ворвавшаяся гостья с порога засыпала Веру множеством слов:

— И что за моду взяла запираться? Никто же тебя не украдет! Ну зажигай свет, ты что — спала? Перед кем же мне похвалиться своими обновками, как не перед тобой?

При скупом свете лампы Любка вертелась, как одержимая, перед зеркалом. Становилась перед ним и так, и этак, хваталась рукой за подол платья, гримасничала. Наконец, что-то напевая, вдруг закружилась в каком-то танце, так же внезапно остановилась и с самым серьезным видом спросила:

— Ну, как ты находишь?

— Что именно?

— Так я же про платье спрашиваю.

— Какое платье? — недоумевающе спросила Вера.

— Какое, какое! Слепая ты, что ли? Ну, мое платье. Это же не платье, а чудо. Даже надевать жалко. Во всем городе ты не найдешь ничего подобного. Даже у этих из управы, приезжих, так у их жен нет таких платьев. Он сказал, что привезено из Парижа. Понимаешь — из Па-а-рижа! Так он и сказал.

— Кто это?

— Ах, боже мой! Она и не знает. Ну кто же, кроме Коха? Самый настоящий Кох! Для кого он, может быть, и страшный… он же всеми жандармами командует, он в самом гестапо работает. А для меня он просто Кох… мой любимый мальчик…

И уже совсем доверительно:

— Он же так меня любит, так любит. Ну просто на руках носит.

— А ты его?

— Я? Конечно, тоже люблю… Он такой услужливый. И красивый… с деликатными заграничными манерами. В духах, одеколоне разбирается, как никто другой. Он говорит, что ему скоро имение дадут в награду, он уже присмотрел один совхоз бывший. Сказал, что меня туда возьмет. Будем там вечеринки устраивать. На машине кататься. Я тебя тогда приглашу к нам.

— Как это? Я слышала, у него жена есть.

— Ну и что с того? Она старше его и некрасивая, он ее не любит.

— Но ведь она ему жена?

— А мне какое дело? Он говорит, что разведется с ней. Он же так любит меня, что я хожу, как очумелая. Знаешь, от счастья места себе не нахожу. Понимаешь: самая обыкновенная Любка и едет в имение! Оно, конечно, не мое, но будто бы мое.

А еще он обещал мне чулки из Парижа достать, а эти, — Любка презрительно провела пальцами по чулкам, — немецкого производства. Сам Кох сказал, что французские куда красивее и прочнее…

— Возможно, — сухо сказала Вера. — А мама как?

— Что мама?

— Ну, как живет?

— А что ей сделается? — И в голосе Любки сразу почувствовалась скука. — В больнице своей живет. Старикам что нужно? Она отжила свое… Да и света не видела, и где там увидишь его около больных? А мне так опротивела эта больница — скучища одна! Я хочу, чтобы свет горел у моих ног, чтобы я была на виду у всех: вот она, Любка, которая может всем голову вскружить… Ох! Заговорилась я с тобой, а он уж несколько минут меня ждет. Мы условились в кино пойти. Заграничные картины смотреть. Ну, бывай… Что я тебе хотела сказать, — ты этого Вейса прибери к рукам по-настоящему! Слышала я, что ты недотрога, что сам Вейс обижается на тебя. Подумаешь, какая принцесса нашлась! Я на твоем месте так бы его в работу взяла, что только пыль бы летела из-под него! Каждый день бы что-нибудь приказывала. Ничего, никуда не делся бы, все бы выполнил, достал, чего бы только душа моя ни захотела. Он же комендант, все может! Ну, бывай, миленькая! Спешу! До свидания! — И она вихрем вырвалась из комнаты.

— Слыхала? — спросила Вера, выпуская из боковушки Надю.

— Слыхала! Совсем спятила девка, всякий стыд потеряла. Сломит голову и скоро. Ты кое-что выпытай у нее. Она не много знает, но и то, что она знает, может нам пригодиться.

Вера просила Надю заночевать у нее, час поздний, может патруль задержать.

— Нет, этого я не боюсь, да у меня тут и знакомые близко.

Девушки распрощались, и Надя вскоре скрылась за углом.

17

Клопиков после ужина играл в шашки со старым приятелем, смотрителем тюрьмы.

Тут и появился со своим неожиданным рапортом Семка Бугай..

— Разрешите доложить, господин начальник.

— Завтра доложишь, если что по службе. Нашел время докладывать! — недовольно пробормотал начальник полиции.

Заметив, что Бугай нерешительно переступает с ноги на ногу, Клопиков спросил его:

— Может, пакет какой доставил, так давай сюда!

— Никакого пакета нет.

— Так чего же ты?

— И Сипака нет.

— Что?

— И коменданта нашего нет.

— Что ты там мямлишь?

— И немецких солдат нет.

— Вот язык у человека. Чего там у тебя нет?

— И полиции нет.

— Вот олух, прости, господи! О чем ты это?

— Удрал я, господин начальник.

— Что, что?

— Удрал, говорю… Слава богу, удрал!

— Видал ты этого героя? — Клопиков отвернулся от шашек и уже сердито приподнялся с мягкого кресла. — Кто тебе разрешил удрать, дубовая твоя голова? Я послал его в помощь верному человеку, а он на тебе — бежать вздумал. Да я из тебя, арестант ты этакий, последние твои мозги вытрясу.

— Гы-гы… — ухмыльнулся во весь рот Семка Бугай. — Вы сами сказали, что у меня этих мозгов нет, чего же тут вытрясать?

— Ну вот, поговори с ним по-человечески! Бугай, как есть бугай! Не голова, а решето на плечах. По какому праву ты удрал от Сипака?

— Так же Сипака нет.

— Как это нет?

— И коменданта нет.

— Опять за свое… Вот дал господь человеку телячью голову. Ростом — слон, а ума с комариный кукиш, очень даже просто-с… Не нажрался ли ты самогона где, что за путное слово никак не зацепишься?

— Не пил, ей-богу, не пил, одни только бобы ел… Хлопцы не дали, сами пили, их и поубивали.

— Что, что ты сказал?

— Партизаны их всех поубивали… И немцев тоже. И коменданта. И Сипака. Всех, всех, как бобы вылущили. А я удрал, ей-богу, удрал!

Услышанная новость так поразила Клопикова, что он в изнеможении опустился в кресло, забыл и про своего партнера. Даже руки, ревматические, узловатые, беспомощно упали на поручни кресла, соскользнули с них, опустились вниз. И, уставившись в какую-то точку на стене, он проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Такой человек! Такой человек! Подумать только! Сколько съедено с ним да выпито в былые времена! Не человек, а дуб, орел! С этим человеком мы такие дела творили, вся губерния гремела! Посмотришь — мужик мужиком, а у этого мужика министерская голова была. Каждый рубль под землей видел. И до чего ловко капиталы загребал! И с чего загребал? Другой и не догадается, а он видит, где сотней тысячи перебить. Боже мой, господи, вспомяни его, успокой его душу!

Клопиков даже перекрестился. И тут спохватился, про Семку вспомнил. Тот стоял у порога, то ухмыляясь, то напуская на лицо выражение безмерной озабоченности. Ждал приказа.

— Что стоишь, душа неприкаянная? Винтовка где?

— Там, видать…

— Почему не стрелял?

— Боялся, ей-богу, боялся. Очень уж испугался. Они это стреляют, партизаны, а мне куда? Чтоб еще убили! Очень я боялся, чтобы не убили…

— Невелика была бы и утрата, одним дураком меньше на свете! Ну, рассказывай, вояка!

Но все попытки Клопикова услышать от Бугая что-нибудь связное ни к чему не привели. Наконец, сам Бугай, вспотевший от множества вопросов и попыток ответить на них, решительно и отчетливо заявил:

— Я очень есть хочу, господин начальник. Я еще ничего не ел. Как бобы отведал…

— Чтоб ты подавился этими бобами, требуха несчастная! Марш отсюда в казарму и на глаза мне не показывайся, я еще до тебя доберусь, дерюга дырявая!

Бугая не надо было долго упрашивать. Он тут же помчался в казарму с явным намерением подкрепить свои упавшие силы. Клопиков начал торопливо одеваться. Надо было как можно скорее доложить начальнику обо всех событиях.