Хироюки Агава - Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Перл-Харбор. 1921-1943 гг. Страница 68

Утром 24 декабря коллега летчик доставил Фучиду в Ивакуни, — у командира еще шумело в голове после бессонной ночи. На борту «Акаги» его ожидал Ямамото вместе с начальником морского генерального штаба Нагано, который прибыл с визитом из Токио.

Ямамото пожал ему руку и сказал, что он сделал хорошую работу. После этого, однако, зачитал свое официальное обращение в качестве главнокомандующего ко всему командному составу ударной группы, по содержанию совершенно противоположное тому настрою, который только что показал по отношению к Фучиде. Вот суть того, что там говорилось: «Настоящая война еще впереди. Успех внезапного нападения не должен приводить к расслабленности. Пословица „побеждая, туже затяни шнурки на каске“ сейчас уместна, как никогда. Вы еще далеко не победили. Вы вернулись домой на время, чтобы приготовиться к следующей битве; с этого момента вы должны делать все, что в ваших силах, и еще больше».

Мива Йоситаке, присутствовавший там в этот момент, чувствовал себя почти так же, как офицеры, на которых обрушился этот выговор. Когда он попытался негромко подсказать Ямамото: может, стоит их немного похвалить (например, во время тостов, которые предстоят), тот проворчал что-то про себя и не ответил. Такие эмоциональные натуры, как Ямамото, с особой интенсивностью проявляют свои симпатии и антипатии. Командир ударной группы Нагумо, которому в основном и адресовалось это обращение, принадлежал «флотской» фракции; именно он, например, старался, чтобы Хори Тейкичи отправили в отставку. Нельзя не задаться вопросом: а что, если это «ворчание» — результат накапливавшегося долгие годы скрытого недовольства вице-адмиралом Нагумо?

После обращения Ямамото произнес речь начальник морского генерального штаба Нагано. Затем сфотографировались на память и в столовой подняли рюмки с холодным саке, сопровождавшимся «каштанами победы» и сушеными моллюсками.

Ямамото поинтересовался у Фучиды, каково точное время атаки; Фучида рассказал, как получилось, что она началась раньше на пять минут.

— Думаю, не стоит сетовать на какие-то пять минут, — утешил Ямамото.

Но Америка успела охарактеризовать налет как «предательское, трусливое нападение», и уже стала знаменитой фраза «Помни Пёрл-Харбор!» — кажется, это беспокоило Ямамото всю оставшуюся жизнь.

Если изучить обстоятельства, приведшие к «трусливому нападению», которое не давало покоя Ямамото, станет очевидно, по крайней мере на поверхностный взгляд — японская сторона проделала грубую работу. Но посмотреть глубже — столкнешься с кучей загадок; ответы на них неясны до сих пор, и невольно задумываешься: неужели успех Гавайской операции достигнут благодаря «божественной помощи»?

5 ноября того же года специальный посланник в США Кюрюсю Сабуро в большой спешке покинул Токио, — отправление «Чайна клиппер» из Гонконга задержали на два дня, чтобы дать ему возможность собраться. Одна версия, почему послали Кюрюсю, гласит: чтобы не допустить успешного завершения переговоров с США, а также ограничить в действиях посла Номуру Кичисабуро, который вел эти переговоры с вполне добрыми намерениями. Однако, читая собственные дипломатические мемуары Кю- рюсю, к такому выводу никак не придешь. Сам Кюрюсю, по крайней мере, такого желания не имел.

По приезде в Вашингтон Кюрюсю примкнул к Ному- ре в искренних попытках достичь какого-нибудь урегулирования. И президент Рузвельт, и государственный секретарь Халл поначалу были настроены весьма дружески и даже весело. Однако, несмотря на дружескую атмосферу, американцы в ходе переговоров поставили ряд важных вопросов. Основным камнем преткновения стал Трехсторонний пакт с Германией и Италией; факт, что Япония ищет соглашения с США, сохраняя при этом нетронутым Трехсторонний пакт, государственному секретарю, возможно, понятен, но для общественного мнения Америки неприемлем. Нацисты ненасытны; в конце концов, они все равно обратят свой хищный взор в сторону Америки. Затем, если Гитлер продолжает одерживать победы, он вполне естественным образом двинется в Юго-Восточную Азию и нажмет на Японию; трудно понять, почему Япония этого не осознала. Для Америки огромным шоком стала оккупация южной части Французского Индокитая японскими войсками после открытия переговоров между Японией и США; более того, из самых последних донесений разведки вытекает, что для Америки есть опасность пережить еще один шок. Однако «между друзьями не бывает последнего слова» (эту фразу использовал сам Рузвельт); Америка наконец согласилась с предложением Кюрюсю, что войны можно избежать, в случае если президент пошлет его величеству императору личную телеграмму.

Это предложение реализовано. На пути телеграмму задерживали самые разные лица, и она дошла до императора только в 3.00 8 декабря, за девятнадцать минут до того, как Фучида дал многократный сигнал «то» для захода на атаку над островом Оаху. Говорят, прямой причиной обструкции явился подполковник по имени Томура в дивизионе связи генерального штаба, который в тот день дал указание автоматически задерживать на десять часов все зарубежные телеграммы, даже личные телеграммы президента Соединенных Штатов.

Итак, намерения Кюрюсю расстроены, но интерсно отметить, что вопросы, поднятые Рузвельтом и Халлом, почти полностью совпадают с теми взглядами, которые Ямамото вместе с Йонаи постоянно отстаивал с тех времен, когда был заместителем министра.

Поначалу Халл был очень любезен с Кюрюсю. Однако с началом переговоров 22 ноября его манеры вдруг стали холоднее, а поведение ужесточилось. Когда 26 ноября Номура и Кюрюсю получили от Халла ноту, их, как пишет Кюрюсю, охватили ужас и отчаяние. Единственно возможное объяснение — Халл, что-то узнавший, соответственно себя настроил. Нота Халла, ставшая впоследствии знаменитой, включала требования (среди них полный вывод японских войск из Китая и Французского Индокитая; непризнание режима Ван Чингвея; расторжение Трехстороннего пакта), едва ли приемлемые для Японии, а еще менее — для японской армии.

В журналах Генри Стимсона, тогдашнего министра обороны, есть запись о том, что Стимсон говорил с Халлом по телефону рано утром 27 ноября и Халл заявил:

— Я умываю руки, теперь решать вам с Ноксом — армии и флоту.

Длинная кодированная телеграмма, содержавшая японский ультиматум США, разбитая на четырнадцать отдельных разделов, доставлялась в японское посольство в Вашингтоне в течение ночи 6 декабря и раннего утра 7 декабря. Помимо упомянутых четырнадцати телеграмм, примерно в то же время поступило вводное сообщение, объявляющее неизбежным предъявление ультиматума, и телеграмма, уточняющая время его вручения.

7 декабря было воскресенье; персонал посольства работал даже по выходным, но обычно люди появлялись в своих кабинетах позже, чем в рабочие дни. Доставленные телеграммы просто так лежали в почтовом ящике посольства. Немного позже девяти, когда помощник военно- морского атташе в Вашингтоне дошел до дверей своего офиса, он заметил на верхних ступеньках несколько бутылок молока и объемистую пачку воскресных газет; никого еще нет, но почтовый ящик переполнен телеграммами и письмами. Пробормотав про себя что-то о расхлябанности посольского персонала, он рассортировал бутылки, газеты и телеграммы на те, что предназначались для посольства и для офиса военно-морского атташе. Даже он не знал, что в тот день начнется война.

Если в офисе атташе не возникало каких-то особых дел, то после обеда чиновники обычно играли в гольф. Помощник быстро просмотрел газеты, не найдя ничего особо интересного или стоящего, чтобы сообщить в Токио. Вышел из офиса, наскоро поел, а когда вернулся, застал совершенно другую атмосферу. Прибыли работники посольства и начали дешифровку вводного сообщения; в нем говорилось: окончательное сообщение будет вручено около 13.00 7 декабря по вашингтонскому времени, или в 3.00 8 декабря по токийскому времени. Вводное сообщение содержало только одну фразу от министра иностранных дел Того для посла Номуры:

«Едва ли мне необходимо Вас просить принять все возможные меры предосторожности для сохранения секретности при подготовке этого меморандума; ни при каких обстоятельствах не используйте машинистку или что-либо подобное».

К сожалению, однако, почти никто из руководства посольства не умел печатать. Личный секретарь Окумура оказался одним из немногих, кто умел, но далеко не профессионально. Пока он работал, возле его стола стоял над душой коллега, — но, сколько ни дави на Окумуру, он только сделает больше ошибок или, еще того хуже, пропустит строчки. Наконец перевод последней части длинной кодированной телеграммы завершен — время уже приблизилось к назначенному часу дня.

Государственному секретарю Халлу позвонили по телефону с просьбой перенести встречу на 13.45, поскольку документ еще не готов. Все же вот она, чистовая копия, — Номура с Кюрюсю помчались на максимальной скорости, но прибыли в госдепартамент уже в пять минут второго. Их заставили ждать встречи с Халлом до 14.20. Секретарь Халл взглянул на большие часы в своем кабинете, вслух произнес время и, не пригласив двух посланцев сесть в кресла, начал читать меморандум, который они ему только что вручили. Вскоре у него стали трястись руки, и, закончив читать последнюю страницу, дрожащим от подавляемого волнения голосом он заявил, что за пятьдесят лет службы обществу еще «никогда не видел документа, столь наполненного бесстыдной ложью и искажениями».