В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 68

у них есть новости, но родители Володи тоже ничего не знали. На них страшно было смотреть. Смотреть – только расстраиваться, и это должно было откинуть Люду назад, в слезы, горе, но она не дала откинуть себя, будто щепку волной, удержалась на плаву у берега, она верила в саму себя, в свою судьбу, в свою звезду – ведь у каждого человека есть звезда на небе, под которой он ходит, и Людмила ходит под звездой, и Володя.

К родителям Володи Линева она не ходила – боялась увидеть их. Знала, что Линев погиб, а девчонка, с которой Володя дружил, исчезла из ее жизни, уехала в другой город. Ни письма от нее, ни привета, ни весточки. Люда не думала, что так может быть, а оказывается – может.

Ответ пришел через месяц. Люда подержала конверт у лица, словно бы хотела определить, какие военные запахи он вобрал в себя, – конверт пахнул жарой, пылью, железом, еще чем-то таким, чему она не знала названия, возможно, ружейным маслом, улыбнулась и, не ведая, что ее ждет – бездонный мрак, в который она сейчас свалится, будто в пропасть, либо свет, способный оживить мертвую иссохшуюся душу, разорвала конверт. По-детски зашевелила губами, читая письмо.

Ответил на ее запрос заместитель командира полка по политчасти – она заглянула в конец письма, отпечатанного на машинке, машинально прочитала подпись, должность и звание, потом переместилась в начало, и все-таки падение в бездонный тесный мрак, в котором нечем дышать, было, она не удержалась, взмахнула подбито руками и заревела. Ответ нехорошо ошеломил ее – может быть, замполит и не имел права так отвечать, но он не имел права и играть в кошки-мышки – замполит поступал как солдат.

«В ответ на Ваше письмо сообщаю, что бывший военнослужащий нашей части сержант Есенков Владимир Владимирович совершил 2 июня сего года преступление: причинил тяжкие телесные повреждения своему сослуживцу – рядовому Спирину Ю.А., от которых последний скончался.

Военным трибуналом Туркестанского военного округа 15 июля с.г. приговорен к лишению свободы сроком на 10 лет. В настоящее время Есенков В.В. находится в исправительно-трудовой колонии усиленного режима на территории СССР.

За время прохождения службы в нашей войсковой части Есенков В.В. на излечении в медицинских учреждениях не находился».

Подпись была простая, ясная, без выкрутасов, что часто бывает присуще подписям военных людей – чем кудрявистее закрутит иной начальник, тем более лихим сам себе и своим сослуживцам кажется, тем более его уважают: крепкий, мол, командир правит частью, ниже подписи теснилось несколько ровных, наспех набросанных строчек. Приписка была сделала от руки.

«Сообщаю также, что назначено повторное следствие. Вполне возможно, что состоится пересмотр дела и тогда приговор будет смягчен. У Есенкова В.B. есть свидетель – Фатахов М., который осужден на два года лишения свободы за преступное невмешательство в действия Есенкова В.В. Если по этому делу будет назначено повторное следствие, то Есенкову В.В. (подчеркиваю: также, как и прежде) из части будет дана характеристика, не принижающая его человеческих и служебных качеств».

Что-то горячее обожгло Люде нёбо, язык, горло, будто она случайно хлебнула раскаленного воздуха, жизнь обернулась для нее той стороной, которую она и не ожидала увидеть, опрокинула на ходу, и летит она теперь в глубокую бездонь, словно пушинка, переворачивается на лету, и то, что она видит, слышит, читает, превращается в глухую сердечную тоску. Десять лет заключения – это десять лет. За десятилетие у нее волосы посекутся, вполне возможно, в них появится седина, веки набрякнут тяжестью, под глазами лесенкой выстроятся морщинки, такая же лесенка будет на лбу, кожа увянет, и вся она, красивая, ладная, на которую оглядываются парни – к этому пристальному вниманию она уже привыкла, потеряет краски, поблекнет, в походке и в жестах проглянет что-то старушечье – была Люда Людочкой, Людмилкой, Людкой, в конце концов, а станет Людмилой Акимовной, женщиной с лицом, очень похожим на материнское. Такие лица не признают косметики и маскировки, на них все написано – и годы, и жизнь, то самое, что не спрячешь ни под кремом, ни под тушью.

– Что же делать, что же делать? – пробормотала она беспомощно.

Знакомый вопрос. Что делать… Жить! Володьке она ничем не поможет – что свершилось, то свершилось.

Люда удержала в себе стон, опрокинулась на спину. И тут же уснула. Сон был провальным, глубоким, будто обморок, ни одной краски, ни одного видения, после такого сна ломит затылок, болят виски и ключицы, сердце бьется встревоженно, с надрывом, путаясь в ритме, в разъеме груди обязательно возникает тоскливое щемление, что хуже боли.

Все это ощутила Люда Гирькова, когда проснулась. Но что делать? Для начала – взять себя в руки и не расклеиваться. Главное – теперь есть ясность, она знает все. Всю правду. Вся правда – это уже легче – можно сориентироваться, рассчитать силы, время, подумать, куда послать ходатайство о снисхождении – Люда рассуждала, как взрослая, познавшая жизнь женщина, но она не была взрослой, она была еще девчонкой, Люда Гирькова, оставалась школьницей, но беда пробудила в ней взрослую хватку, способность ориентироваться в темноте, в дыму, в боли, и она соображала сейчас, как быть.

Она должна была бороться с матерью, с жалостью близких, с равнодушием произвестковавшихся сердец, с беспорядком в собственном сердце и самою собой. Это было самым трудным из всего, бороться с самою собой, человек часто в такой борьбе изнашивается душой и телом, шалеет от усталости и ударов и проигрывает – Люда была готова и к этому, но больше всего она была готова к другому – к долгому ожиданию, к душевному одиночеству, которое обязательно сопровождает ожидание. Она была готова ждать Володьку сколько угодно – пять лет, десять, если срок не скостят, пятнадцать, если после повторного следствия ему надбавят годы заключения, ждать сколько угодно, лишь бы знать, что он придет.

И лишь бы он вернулся живым, лишь бы… Это – главное.

Смертники

Но дни идут – уже стихают грозы.Вернуться в дом Россия ищет троп…Как хороши, как свежи были розы,Моей страной мне брошенные в гроб!Игорь Северянин

– Товарищ майор, товарищ майор, очнитесь. – Литвинова тряс за плечо маленький, тощий, плоский, будто щепка, солдат по фамилии, звучание и произношение которой Литвинов не мог понять до конца: Кудинов. Вроде бы простая фамилия – Кудинов, русская, рожденная где-нибудь на Волге, близ города Казани, либо в Нижегородской, Самарской и других старинных губерниях, но только Кудинов произносил ее с ударением на последнем слоге – Кудинов. Коренной москвич Литвинов, отличающийся правильным жестким произношением, делал ударение на втором слоге – Кудинов, двое сибиряков, находившихся в группе майора, Шаповалов и Королев, склоняли фамилию на первом слоге: