Натаниэль Фик - Морпехи Страница 7

— Каждый из вас должен делать и то и другое, — Фаннинг перевел теорию в практическое русло: — Какова разница между вами и сержантами вашего взвода? — Он сделал паузу и затем ответил сам: — Одна пуля.

Капитан Фаннинг не был генералом Джорджем С. Паттоном, стоящим рядом с американским флагом. Он не разбрасывался громкими словами и не размахивал пистолетом в воздухе. Наверное, поэтому его слова резонировали в моей душе. Он приподнял перед нами завесу настоящего мира морской пехоты. Мы начали осознавать связь между игрой и реальностью, между искусственным и настоящим давлением. Капитан Фаннинг объяснил нам предназначение игры.

В тот день я четко уяснил правила и начал жить в соответствии с ними. Одеваясь на счет, я старался двигаться быстрее, когда нужно было кричать, кричал громче остальных. Когда Олдс приказывал мне отдавать команды марширующим, я старался изо всех сил и никогда не сбивался. И он больше не говорил, что мои команды сбивают наш взвод с толку. Марш на самом деле не имел значения. Было важно уметь концентрироваться в ситуации, где ответственность за действия твоей команды лежит на тебе. Мы должны были развивать способность думать в любых возможных условиях. Не ради себя — ради солдат, за которых мы будем нести ответственность.

На следующий день после обеда начался отсчет нашего выходного, который продлится двадцать четыре часа. Отец встретил меня у ворот в Квантико, и мы с ним поехали в Аннаполис. Я попытался описать ему ШПО — возмущение и смех моего отца были слышны на многие мили вокруг. Отец почувствовал то же, что чувствовал и я сам: Школа изменила меня, оставила в моей душе неизгладимый отпечаток. Я мог бы сказать ему в оправдание: ну ладно, это же всего лишь тренировка и ничего больше, можно воспринимать ее как обычную летнюю работу. Но себя ведь не обманешь: это было больше чем летнее развлечение. Патроны были холостыми, но испытания-то настоящие. Как говорили офицеры, нас отбирали по фактору наличия способностей быть командиром. Это был обряд посвящения, своеобразный рыцарский поединок, дуэль моего поколения. Я хотел пройти тест так, как еще ничего не хотел в своей жизни.

Взросление. Я уже проверял себя на спортивном поле. При плохой игре в футбол или проигрыше в кроссе можно было тряхнуть головой, попереживать вместе с командой и начать думать о следующей игре. В колледже я никогда по-настоящему не переживал за результат. Я готовился, готовился хорошо и ответственно и никогда не сомневался в итоге своих стараний. С первого года обучения в колледже я знал, что успешно его окончу. В ШПО я мог не получить офицерского чина. Меня могли исключить в любую секунду.

Будущее исчезло, а с ним и все мои эгоистичные побуждения. Я существовал только в настоящем. Было еще кое-что, заставляющее меня идти дальше — я теперь был частью команды. Я знал: каждая ошибка, совершенная моими товарищами, делает команду немного слабее. Большая часть американского общества избегает применения группового наказания, в ШПО же это было основным средством. Взводы сражались вместе. Вместе жили или погибали. Дисциплинарные взыскания применялись также ко всей группе. Богоявление имело место утром, через неделю. Мое тело находилось в упоре лежа при отжимании от пола. Сержант Олдс приказал всем принять такое положение, в то время как разносил в пух и прах за потертую обувь одного из курсантов. Он требовал, чтобы мы осознали: цель занятий не брать, а отдавать.

Наступил последний месяц лета. Дни пролетали один за другим. День, когда мы въехали в ворота Квантико, казался далеко в прошлом. Я вспоминал свои ранние ошибки уже с улыбкой. Меня очень долго тыкали в них носом, прежде чем я понял суть. Через неделю должно было состояться финальное испытание. Во время тестов нам предстояло показать все свои знания, полученные на занятиях. Ходили волнующие слухи о церемонии после испытания. Нам вручат «Орла, Ядро и Якорь» — традиционные символы морской пехоты: символ того, что нам удалось «выжить».

В течение той последней недели каждый день заканчивался для нас так же, как и начинался: наш взвод строился в казарме вдоль линии. Мы стояли по стойке «смирно»: футболки, зеленые шорты и сланцы. Сержанты-инструкторы ходили с важным видом, поносили нас на чем свет стоит, но теперь в конце этих тирад мы все-таки слышали о себе и несколько слов похвалы.

— Вы самые худшие курсанты из всех, кого мы знали. Вы самые медленные. Самые тупые. Самые эгоистичные. — Олдс при каждом слове показывал то на одного, то на другого курсанта. Когда он все же не показал на меня, я облегченно вздохнул.

— Мы еще успеем отправить большинство из вас в колледж. Вы сможете продолжить играть в теннис, смешивать себе мартини и думать, что вы лучше тех, кто стоит на страже вашей свободы.

Он не блефовал. На этой неделе был отчислен один из парней нашего взвода. На этот раз — из-за низкого уровня строевой подготовки.

— Но у некоторых из вас есть сердце. И этих курсантов мы сделаем морскими пехотинцами. Они выйдут отсюда офицерами и будут убивать коммунистов для Сьюзи Роттенкротч.{1}

Эта Сьюзи была метафорой морских пехотинцев, говорящих о болтливой жене или девушке, которые остались у нас «на воле». Олдса волновал только один фактор — наша состоятельность при командовании солдатами. И заканчивал он одной из наиболее часто повторяемых сентенций:

— Если у вас маленькое сердце, вы, служа в морской пехоте, будете очень медленно продвигаться по карьерной лестнице.

Так что слова о том, что у некоторых из нас есть сердце, мы воспринимали как похвалу.

В конце каждого такого вечернего монолога мы «гидратировали». Гидратировать — это еще один термин морской пехоты. В морской пехоте не пьют, а гидратируют. Многие из выбывших курсантов провели свои последние часы в ШПО, лежа на картонной коробке со льдом, с торчащим, сами знаете где, ректальным термометром, носящим в морской пехоте название «серебряная пуля». Жара, стоящая в Виргинии в июле, не щадила ни высоких, ни маленьких, ни черных, ни белых, ни хороших курсантов, ни плохих. Она знала только гидратированность и негидратированность. Поэтому при команде Олдса «Всем спать!» никто из курсантов не медлил. Мы запрокидывали головы и с одного раза опустошали фляжки, потом переворачивали их вверх дном, показывая, что они пусты. Один из нас случайно пролил воду на пол, и она образовала лужу у ног курсанта, стоящего напротив. Тот курсант продолжал смотреть прямо перед собой, чтобы не выдать товарища и, соответственно, не навлечь на него гнев инструктора.

Олдс показал на лужу рукой, он был зол:

— Это мой дом. К восходу лужа должна быть вытерта. И вам, придуркам, лучше сегодня не вставать ночью со своих кроватей. Если вам офицер приказал спать — значит, спать.

По команде «На полки!» мы взбирались на койки. Но даже тогда день еще не был окончен. Мы лежали по стойке «смирно»: руки по швам, пальцы сжаты в кулаки, пятки вместе, носки под углом в сорок пять градусов, взгляд устремлен в потолок.

Олдс стоял в центре казармы, скрестив руки на груди.

— Вни-и-и-ма-а-ни-и-е-е-е! — слово исходило не из его рта или даже легких, а откуда-то намного глубже. О происхождении этого звука знают только инструкторы и итальянские теноры. — Петь!

— «От дворцов Монтесумы и до берегов Триполи…»{2}

Пятьдесят пять голосов на первой неделе обучения, затем — пятьдесят один голос, затем — тридцать восемь. Мы ревели «Гимн морской пехоты». Не гимн Корпуса морской пехоты, а именно гимн морских пехотинцев — ибо песня эта принадлежит морпехам.

— «…В первых рядах сражаемся за правду и свободу, и за свою честь…».

Вся гордость, все сердце были в стихах, которые мы орали в потолок.

— «…Если армия и флот вдруг увидят райские кущи, то обнаружат, что улицы там охраняются морской пехотой США».

В эту секунду, когда гимн был спет, когда звук, отражаясь от потолка, возвращался обратно, я слышал, как все мы, курсанты, затаили дыхание. Это были лучшие мгновения дня.

— Чем больше мы потеем в мирное время, тем меньше будет крови во время войны. Спокойной ночи, курсанты. — Олдс выключил свет, а мы лежали по стойке «смирно» и смотрели на свет прожекторов, блуждающих по стенам.

7 августа 1998 года, когда до окончания обучения оставалась неделя, я встал с первыми лучами солнца — так волновался перед назначенным на предстоящую ночь финальным испытанием. Вспотев после утренних занятий, мы маршировали в столовку. Время обучения не прошло даром: теперь наш взвод функционировал как единый организм. Мы шли по парадной палубе, сами задавая себе ритм марша. Переходя мост, я увидел сержанта Карпентера, смотрящего на нас с бетонной площадки, находящейся за столовой. Взгляд у него был жесткий.