Раян Фарукшин - Не спешите нас хоронить Страница 7

Оглядев наши богатства, Виноград одобрил это дело, многозначительно вскинув вверх большой палец правой руки. А Сапог быстренько куда-то слетал и, с улыбкой на всю морду своего веснушчатого, покрытого большими красными болячками лица, продемонстрировал новый чёрный дипломат. Мы, затаив дыхание, ждали чуда. Сапог, с величественным видом древнеримского аристократа, торжественно открыл дипломат и развернул зёвом к нам. А там — типичное солдатское счастье: пол-литра сорокоградусной — «Столичная» и пять бутылок другого превосходного спиртного, раньше отечественного, а теперь забугорного, импортного, а значит, более желанного — «Бальзам Рижский». Бальзам этот — спиртное для эстетов: бутылочки шикарные, глиняные, вылепленные в виде вытянутой груши, по 0,375 литра. Пробочки красивые, элегантные, оригинальные — под цвет и дизайн сосуда, а этикеточки кругленькие, ровненькие, приклеенные на самое дно, и поэтому не нарушающие естественной цветовой гаммы спиртного контейнера.

Бальзам, посоветовавшись, оставили до лучших времён, до завтра. А водку, растянув, чтобы хватило на три тоста, выпили. После «третьего», распитого по новой для нас традиции — молча и стоя, всем взгрустнулось. Каждый вспомнил, кого он потерял за первые дни нескончаемой, до самого ссудного дня, войны.

Сделали молчаливый перекур. Потом голодными дворовыми псами накинулись на еду. Кушали вкусно и сытно. Наелись. По телу разлился долгожданный плотский балдёж, аж вспотели. Настроение улучшилось до весёлого. Потравили анекдотов, порассказали житейских басен, да небылиц из армейской повседневки «до войны».

Несмотря на обилие первоклассной закуски, я опьянел. Не пил давно спиртного, и не расслаблялся давно, а тут разом — и то, и другое, вот и опьянел. Сидел, слушал рассказы двух "С" — Соседа и Сапога, и тихо посмеивался в кулак над их очередной сказкой.

Чем дольше сидели, тем байки становились жизненней и безрадостней. В итоге, дошли до ручки, стали обсуждать войну и политику нашего государства «в целом, в рамках мирового сообщества». Загнались конкретно. Грузанулись по полной. Сошлись на том, что «политика — дело грязное и правительство — алчные сволочи; Ельцин — тупой маразматик, а Грачёв — его прихвостень; но Россия — страна Великая, и воевать за неё будем до последнего».

— Вот у меня, дядя воевал в Афгане. И что он имеет? Если не считать двух ранений и контузии, то ничего. Ровно десять лет назад пришёл он из армии. Ему — тридцать. Ни квартиры, ни машины, ни хрена у него нет. А ведь обещали помочь. Да и помощь-то нужна мизерная, в основном — моральная. Ну и в санаторий какой съездить не помещало бы. Для восстановления организма. У него ведь, если дождь идёт, или снег, или град, ну, при перемене погодных условий, болит всё, ноет внутри. Кричит по ночам, на помощь зовёт. Нормальный он мужик, люблю я его. Когда трезвый — нормальный. А как выпьет, продыху нет. Никто не против алкоголя, в умеренных дозах даже, говорят, полезно. А он, по любому поводу водку жрёт. День ВДВ — он пьян, день автомобилиста — он пьян, день инженера подзаборных наук — он всё равно, пьян. Жена раз пять от него уходила, да возвращается, не хочет, чтоб сын без отца рос. Молодец-женщина, терпит. То, что дядька пьёт как скотина, я не одобряю. Он же мужик, десантник. Мужик должен держать себя в руках. При любых обстоятельствах. А он… Душа у него болит. Лечить его надо. Лечить. Показать, что он — нужен, что он — нужный нам человек. Лицом к нему повернуться, добрым словом помочь.

— Ходить, просить надо. Никто не придёт, не скажет: «На, хлопец, съезди на море, подлечись!», в карман путёвку не положит. Сам, наверно, помощи не просит.

— Да ходил он и в военкомат, и в администрацию местную, и в больницу. Просил помочь с лечением. А там — все друг на друга ссылаются: «Сходи сюда, сходи туда». Походил он так, по кругу, да плюнул на всех.

— Пьёт?

— У-у, страшно.

— И так тяжело, а ты тут про своего дядю. Он, хоть, на войне выжил, и сейчас дома, на гражданке, а мы на войне — сейчас, и нам бы самим продержаться. Если тут не убьют, на гражданке, уверен, не затеряемся! — Сапог снял каску и простучал по ней какой-то латиноамериканский ритм.

— Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, как лет через пять запоёшь, когда и тебе по ночам одни духи будут сниться.

— Так это ж, политика всё, — покачал головой Виноград.

— В смысле?

— Сейчас стране нашей плохо. И ты, рядовой дебил, Сапог, стране своей в её трудную минуту помогаешь. Выполняешь свой долг! — последние слова Виноград произнёс торжественным голосом. — А когда тебе будет плохо, и ты страну о помощи попросишь — шиш ты её, помощь, получишь. Кончится война — и ты стране станешь не нужным. А когда ты осознаешь это, когда до твоей тупой башки дойдёт, что тебя использовали как пушечное мясо, как в жопе затычку, и ты попросишь чего-то взамен, да хотя бы туже грошовую путёвку в санаторий, хрен тебе страна даст, а не санаторий. Ты думаешь, кто-то из погибших здесь пацанов удостоиться памятника, или, думаешь, денег их мамам дадут? Ничего подобного не будет. По их словам, здесь даже войны нет! Нет войны! Мы не воюем! Так, что-то типа маневренных учений! А деньги они, мудаки кремлёвские, на себя потратят, на своё, потерянное в кабинетах власти, драгоценное здоровье. Не веришь?

— Мы же вроде за Родину воюем? — сконфузился Сапог.

— Родина? А что для тебя Родина? Деревня твоя? Или Москва? А ты в Москве-то был? Не был, конечно! А что, чеченцы деревне твоей угрожали, и ты сюда приехал по собственной воле, их агрессию отразить? Или министры местные, чеченские деньги с министрами московскими не поделили? А как же! Москва и Грозный бабки делят, нефть пилят, а вместо щепок — солдаты летят! Деревенские ребята со всех задворок России. Ну, помрём. И что? Ничего, нас Москве не жалко, нас мамки ещё нарожают, мы же не люди, так, мясо.

— Ё-моё, ты чего несёшь-то?

— А ты видел здесь хоть одного москвича? Видел какого-нибудь сына министра или генерала, внука профессора или дирижёра? Не видел? Потому что их здесь нет! Они в Москве! Они новый год отмечают, с бабами обнимаются! Им до нас — посрать! Они, типа, элита! А мы здесь, потому, как мы дети рабочих и крестьян! И армия наша, как была, так и осталась, рабоче-крестьянской!

Ты думаешь, что они, москали холёные, победить хотят этого несчастного Дудаева?

— А чё? — Сапог, изображая поиски смысла жизни, сморщил лоб и одел каску. — Как так? Разве не хотят?

— Да он сам, Дудаев, бедолага, — жертва политических игр Москвы! Я думаю, пацаны, если бы Ельцин хотел победить Дудаева, мы бы здесь сейчас не сидели.

— А где бы мы сидели? — Сапог снова снял каску и помассировал затылок. — Где?

— Дома!

— Как это, дома?

— Если бы Москва хотела победить Грозный, она бы просто дала 24 часа ультиматума для разоружения. А по истечении времени, в случае отказа сложить оружие, применила бы ракеты. Сравняла бы этот сраный город с землёй. Бумс ракетой! Представляете? Прошло полчаса, а война уже кончилась, Москва победила, и у нас потерь нет, и Ельцин — герой Советского Союза, а мятежный бандит Дудаев пал. Всё!

— Ну, ты и завернул.

— А мне кажется, ты прав! — сказал своё веское слово Сосед. — Если мы тут и выживем, о нас потом никто не позаботиться. Кинут на произвол судьбы, как кинули афганцев. Скажут: «Мы вас туда не посылали», и делу конец. Скажут: «Лечите ваши раны сами, это же ваши раны, а не наши, вот и лечитесь, а мы, как-нибудь, и без вас теперь проживём.» Так и будет. Солдат нужен только во время войны, а после войны нужен строитель, врач, учитель, но только не солдат. С окончанием войны кончиться наше время. О нас сразу забудут, похоронят живыми. Так и будет.

— А прикиньте, пацаны, — Сапог, осенённый мудрой мыслью, аж вскочил. — Получается, если твой дядя — афганец, то мы кто, чеченцы!? Это значит, меня что, потом всю жизнь чеченцем будут называть. Ни хера себе, я — чеченец! Сапог — чеченец!

— Тихо ты, сядь!

— Чё вскочил? Не ори! Придурок!

— Ай, блин, как всегда, мне и слова молвить нельзя, — деланно надул щёки Сапог, но, оглянувшись по сторонам, сел.

— Вот увидите, мужики, вы ещё вспомните, как Виноград вас жить учил, — продолжал свою сагу Виноград, — но поздно будет. Хорошая мысля — приходит опосля! Зря мы сюда приехали. Грязное это дело — война. Нехорошее. Ведь и жалеть их, сук, нельзя. Вот и вчера, когда пацана малого с гранатами поймали, наши деды хотели его отпустить. А я им и говорю: «Сегодня отпустишь, по доброте душевной, пацана, а завтра он придёт и захерачит в спину гранатой», и убил его. Сам убил мелкого. Убил, потому что он — враг. И он пришёл убивать нас. Независимо от нашего возраста, он бы подорвал нас всех, не задумываясь и не каясь. Война — это такое дело, когда либо ты его, либо он тебя. Ничьей на поле боя быть не может. Один умрёт, один будет жить. Это у политиков, при дележе финансовых средств, может возникнуть выгода ничейного результата, вот они и придумывают всякие перемирия и прекращения огня. А в дуэли, в период схватки, ничья не возможна. И если Ельцин вдруг остановит войну и заключит с чеченами мир, всё, считайте нас подставили, предали. Значит, все погибшие и покалеченные за эти страшные дни — дань неуёмных политических амбиций. Очередная игра власти. Афёра. Аукцион по продаже вооружений…