Иван Днестрянский - Раненый город Страница 7

Как бы там ни было, на нашем участке, где пространство загромождено домами и пункты, с которых ведет обстрел враг, известны наперечет, гораздо опаснее не снайперы, а вражеские наблюдатели, корректирующие редкий минометный огонь. Некоторые из них, я убежден, до сих пор пробираются на нашу сторону под видом мирных жителей. Поэтому толпой сидеть во дворах опасно. Вон как в соседнем батальоне было: болтали под одним домом на ступеньках и только зашли внутрь, как прямо на эти ступеньки прилетают две мины. Если бы хоть на минуту задержались со своими лясами — труба. Еще раньше такое случилось на площади у горисполкома. Собрались бойцы у трофейной пушки, а сверху бац! Прямо в десятку, выкосило едва успевший принять орудие расчет. Да и в наш двор, совершенно не просматривающийся со стороны противника, мины в последнее время полетели. Четыре попадания за два дня наводят на размышление.

— Молчу, молчу, — Миша дает задний ход от обиженного Семзениса и делает вид, будто неудачно завязал разговор на важную тему. — Ну а серьезно, как у вас обстоят дела с косоглазыми?

— Да, пожалуй, никак. Полицаи из штатных винтовок постреливают. Иногда норовят подстеречь. За гопниками замечено, в основном. За неделю пять или шесть раненых, которых можно писать на сей счет. В основном на правом фланге и у соседа справа. Да и командир ОПОНа с Кавриаго божился, что этого дерьма на нашем участке нет, — дает справку Али-Паша.

— Житуха! А у нас эти долбаные танкоопасные направления! На нейтралке большие пространства. Танки не прут, но сволота всякая стреляет издалека — с крыш, из разных укромных мест постоянно. Особенно в июне тяжко было. С высоток центра в спину лупили, будто наших там вовсе не было. Причем не только из винтовок, а из пулеметов! Как наши бэтэры от мостов идут — целая собачья свадьба: искры по броне, визг, рикошеты… Затем поутихло. Мои дурики уже расслабили булки, как с двадцать второго числа все по новой. Такая стрельба пошла — башку не высунешь! В основном тоже мимо, но десяток раненых и одного убитого нам обеспечили. В ответ создали у нас группу охотников за этой сволочью. Главный — эвенк или якут — ей-богу не вру! Умопомрачительный старикан, чуть ли не с Таймыра! Как его сюда черти занесли, не спрашивал, но маскируется и стреляет офигенно и других учит! Пришил пяток карлсонов[10] — и полегчало! Последние пару дней вообще курорт. Вот я в гости и пришел!

— Пришил или припугал? — это Гуменяра, освободив свою пасть от тушенки, спрашивает.

— Пришил с гарантией! Сразу стрельба скисла! А шутит и поет — что ваш Семзенис! «Чурка-палка два конец, с чердака упал румын, — эта песня про второй, он еще не долетел»!

— Заткнись, трепло!

— Бедные карлсоны! Они больше не живут на наших крышах, потерзай их души черти, господи! Так не выпить ли за их массовый упокой? — умильно глядя на бутылку, намекает на затянувшуюся паузу Тятя.

Я наливаю по второй. По Мишиным словам невесело им было. Один-два из каждых десяти раненых умирают. Уже в госпитале или еще при доставке туда. Большие, по нашим меркам, были у них потери. И Миша говорит, что было бы еще хуже, если бы не их соседи — рота парканских болгар. Те сами стрелки хорошие и мужики серьезные. Понимают, что защищают не только город, но и свое родное село. К тому же в большинстве люди верующие, обвязывают головы черными лентами со строками из Священного Писания. По этим лентам сразу видно, кто свой, а кто чужой.

Чокаемся.

— За полный крах мулей и прочих наших врагов!

— Слушай, тамада! За это мы уже пили!

— Это мы за нашу победу пили. А теперь за то, чтобы румыны обосрались сами, даже без нашего участия!

— Воображения у замка не хватает, но логика всесторонняя — на грани философии! — многозначительно бросает себе под нос, но так, чтобы слышали все, Али-Паша.

Семзенис сдавленно хрюкает. Ему смешно.

— Ну, а ты, брат, как твои подвиги? — не отстает от Миши Гуменюк.

— Я тоже пришил одного. Но не сейчас, а давно. Еще во время апрельского обострения.

— Миша, валяй, наши брехуны друг другу и мне своими байками до смерти надоели! Расскажи про своего карлсона, — просит Тятя.

За столом одобрительно кивают головами. Миша облизывает и откладывает ложку. Убедившись, что стал центром внимания, начинает:

— Ну, было это дело уж после того, как полицаев под Гыской раздолбали, и перед тем, как сороченцев[11] постреляли. Согласительная комиссия уже работала, и Пологов с Когутом[12] ополченцев с городских застав выгоняли. В общем, дней за пять — семь до Пасхи случилось… Тогда ж, помните, какая ерунда была: вроде мир, а по окраинам из гранатометов и винтовок вовсю шмаляют. По заставам на южной окраине города «василек» работал… Что ни ночь — то цветомузыка! А на северной окраине сороченцы и другие молдавские менты в поле стоят тихо, но с горба за ними и от Варницы стреляют.

— Не менты, а пенты, — вворачиваю для справедливости я.

— Один подонок от Северного микрорайона повадился стрелять, двух ребят ранил, а потом засек я его — на кране. Просто с винтовки загасить — далеко, у меня меткости такой нет, да и кабина железная, пробьет — не пробьет, зачем гадать? Не стали спугивать, подтянули крупнокалиберный пулемет, и я лично, как удостоверился, что цыпочка снова залез в гнездышко, сделал ему из кабины дуршлаг!

— Че… Чего-о? Друшляк, что ли?

— Мда, Федюня… Грамотей ты, однако! Вроде не бездельник, а в школе, видать, был двоечник. Как тебе только в дежурке журнал доверяли вести? — язвит взводный.

— Нормально я его вел! Этот, как его, дыр… дру… шлаг с тазом не путал!

— Помолчите, будет вам! Мишань, ну а дальше что?

— Ну, он, родимый, вниз и вытек. А кости, наверное, до сих пор там!

— Славно!

— Фу, какая гадость! — неожиданно выпаливает Федька.

— Что за барыня? От кого ждали, но не от тебя!

— Это он после купания стал такой восприимчивый!

— Да? А что там было?

— Как тебе сказать… Нырнул Кацап один, а вынырнуло их двое, — просвещает Мишу Гуменюк.

— Всех убью, кто будет ржать, дайте пожрать спокойно! — орет покрасневший Федор.

— Хватит на эту тему! Ша! — пресекает дальнейшие наезды Али-Паша.

Кацап действительно вчера здорово испугался утопленника. Мы пошли помыться и постирать. Пока я полоскал свою заскорузлую от чужой крови форму, Федя и Серега решили искупаться в реке основательно. За речным вокзалом Днестр глубок, и они, стоя на высоком берегу, подзуживали друг друга, кто нырнет первым. Первым прыгнул Кацап, с воплем бухнувшись в воду и подняв тучу брызг. Видимо, от вызванного им движения воды снизу освободилось и всплыло раздутое уже, с противным лицом несвежего утопленника тело. Подумаешь, что был в одной воде, чуть ли не в обнимку с ним, запросто сблюешь. И вообще, есть люди, которые особенно боятся утопленников. Короче, перемкнуло человека, и вылетел Федя из реки, как ракета. Заикается, глаза дикие, и ни взгляда на воду, пока его новый знакомый медленно уплывал засорять расположенный ниже по течению одесский водозабор.

Этих «ихтиандров» в Днестре хватает. Сначала, по весне, несло тех мулей, кто утонул в ночь на третье марта, во время «ледового похода» на Кочиеры. Когда они туда поперлись, в Дубоссарах увидели это и отдали приказ спустить часть воды из водохранилища, по льду которого они шли. Тонкий южный лед быстро лопнул. Сколько потонуло мулей, не знает никто. Тогда же должно было нести тех, кого националисты, по слухам, расстреляли в Пырыте шестого-седьмого марта. Они ворвались в село стремительно, сразу после того, как небольшой отряд гвардии отступил, неудачно взорвав Вадул-луй-Водский мост. Часть перил обвалилась, но полотно устояло. Местные активисты ПМР не успели уйти… Потом трупы в Днестр кидали все, кто ни попадя. По реке долго пленкой несло масло, вытекающее из разбитых трансформаторов Дубоссарской ГЭС. Только в последние дни везде стало тише, вверх по течению тоже давно не было сильных боев. Можно было рассчитывать на нормальные водные процедуры, но все-таки нарвались.

— Заткнитесь действительно, — просит шефствующий над помалкивающим Дунаевым Тятя, — малька мне портите, он зеленый уже! А ты, Серега, забыл, как сам стругал, когда к тебе с этим Петей, которого ранили, при артобстреле в окоп голова прилетела?

Стены кухни едва не трясутся от взрыва хохота.

— Ну, Тятя, защитил нравственность молодого поколения!

— Цензором его в Минобразования ПМР!

Тятя тоже смеется, понимает, что ляпнул невпопад. У меня вдруг начинает дергаться щека. Глажу ее, затем придавливаю — не помогает. Отвернувшись к стене, бью себе легкую пощечину. Но вокруг слишком много глаз.

— Ты что, мазохист?

— А он часто сам себе рожу бьет! — подхватывает Кацап, радуясь возможности сменить тему. — Который раз замечаю! Стоит, по сторонам зыркает. Потом ни с того, ни с сего себя по морде хлоп! И ругается сам с собой. Идешь мимо него, а он вдруг: «Сука, б…дь!». Непонятка когда-нибудь так может приключиться!