Гюнтер Штайн - Ультиматум Страница 7

Фехнер с улыбкой смотрел на руки девушки. Она налила ему чаю, потом пододвинула стакан. Его улыбка окончательно смутила Раису. Чтобы отвлечься, она беспрерывно болтала и засыпала его всевозможными вопросами. Затем она спросила, не хочет ли он есть и не собирается ли опять уехать.

— За мной заедут через час.

Пока он простодушно отвечал на ее вопросы, она старалась не глядеть на него и не садиться рядом.

Однако сдержанность девушки привлекала его с удвоенной силой. Он подошел к патефону, поставил пластинку, взглянул на Раю. Первые такты музыки напомнили ей тот солнечный день на берегу реки. Она кивнула, и они протанцевали медленный вальс.

Ее охватило такое чувство, что все так и должно быть. Такое ощущение она уже испытала недавно ночью. Мать позвали к соседке, страдавшей отеком легкого. Вернувшись домой, Торстен увидел, что дверь в спальню открыта, на столе горит свеча.

Рая видела в полутьме, как он, осторожно ступая, на цыпочках подошел к ее кровати. Он наклонился над ней, она закрыла глаза и затаила дыхание. Когда же он поцеловал ее, ей показалось, что все так и должно быть…

Когда она танцевала с Торстеном, действительность как бы отступила куда-то. Осталось главное: она любит и знает, что любима. Но когда Торстен и сейчас захотел поцеловать ее, она отстранилась. Рая внимательно вслушалась в самое себя. И почувствовала, что боится. Не за себя, не за мать, не за раненого — нет, она боится за Фехнера. Раиса вдруг испугалась, что не пройдет и часа, как он окажется на краю той же пропасти, из которой недавно помог выбраться ее пленным соотечественникам. Помочь и ему — вот что Раиса считала своим долгом… Пластинка кончилась. Они остановились возле старого сундука, на крышке которого лежала солдатская фуражка раненого.

— Как она сюда попала? — настороженно спросил Фехнер, увидев фуражку.

— Торстен, я сейчас тебе все объясню! — Раиса успокаивающе подняла руки.

Он не слушал девушку. В его сознании зафиксировалось шипение иголки на все еще крутящейся пластинке, а в голове билась мысль: «У нее есть другой!»

Раиса положила руки ему на грудь и сказала:

— Торстен, пожалуйста, не надо! Послушай меня!

Но его лицо, которое обычно всегда так легко выдавало все его мысли и чувства, сделалось сразу каким-то чужим и словно окаменело. Он молча отодвинул ее в сторону и распахнул дверь, ведущую в спальню.

Уже во второй раз за этот вечер Гейнц Фундингер пожалел, что во время своего бегства по чужим садам потерял пистолет. В первый раз он пожалел об этом, когда, беспомощно лежа на снегу, услышал чьи-то шаги.

Ему, участнику движения «Свободная Германия», и до этого не раз приходилось попадать в опасные ситуации, в которых он никогда не терял мужества, но теперь Гейнцу невольно вспомнилась трагическая судьба нескольких его товарищей: веснушчатого Вилли Ротшопфа гитлеровский дозор поймал на ничейной земле, когда тот писал стихи своим детишкам. Его застрелили на месте. Всеобщий любимец весельчак Эрвин, будучи тяжело раненным, переплывал на лодке через Днепр. Бросив вызов смерти, он сжимал в руках белый флаг, считая, что под его прикрытием ему удастся добраться до противоположного берега и передать немецким солдатам обращение Национального комитета «Свободная Германия». Альфред, образец скромности, всегда готовый прийти на помощь любому, был убит гранатой во время очередной радиопередачи. Вилли, Эрвин, Альфред… А теперь, видно, и его черед настал.

Полуодетый, он сидел на кровати перед крошечным оконцем, в которое не протиснулся бы и подросток, и ощупывал перевязанное плечо, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. С самого начала он прекрасно знал, какому риску себя подвергает, собираясь поехать в лагерь для военнопленных. Принять такое решение ему помог опыт, который он приобрел на Восточном фронте, имея примером прежде всего людей, подобных Эрнсту Тельгену. До сих пор ему всегда удавалось невредимым возвращаться с любого задания, но вот теперь он попал в ловушку. Если кто его и может еще спасти, так только эта русская девушка.

Рядом раздавалась музыка. Слышались шаги.

«Странно, — подумал Гейнц, — из ненависти к врагам она привела меня к себе в дом, перевязала и спрятала, а теперь сама танцует с немецким офицером».

Фундингеру, однако, не пришлось долго предаваться размышлениям. Дверь рывком распахнулась. Фехнер, с растрепанными волнистыми волосами, вошел в комнату и резко спросил:

— Кто вы? Как вы сюда попали? Это ваша? — Он протянул руку с фуражкой. Заметив повязку на плече Фундингера, спросил: — Бы ранены?

— Так точно, герр обер-лейтенант, я…

— Торстен, выслушай же меня наконец! — Раиса встала возле Олены Климовны, которая, словно каменное изваяние, застыла у стены. Твердым, уверенным голосом девушка начала рассказывать, как нашла раненого на снегу и привела его домой.

Фехнер не дал девушке договорить и снова обратился к раненому:

— Послушайте, я же вам задал вопрос! Отвечайте!

— Я и сам не знаю, как это вышло, герр обер-лейтенант… Я шел в казарму… — С наивным многословием Фундингер преподнес Фехнеру только что придуманную историю. Фехнер спросил его о номере подразделения, в котором Фундингер служит, о его месторасположении и услышал четкие ответы. Называя имена командиров, позиции подразделений и другие данные, которые он давно заучил наизусть, Фундипгер про себя отметил: «Офицер не кричит, следовательно, он не из строгих, в противном случае он меня тут же арестовал бы. Показать солдатскую книжку? Пожалуйста. Доказательств, которых он ищет, он все равно не найдет».

Фехнер не спеша листал изрядно потрепанную, грязную солдатскую книжку.

— Так вы, значит, говорите, что совершенно случайно оказались возле казармы и случайно были ранены, — проговорил он, не поднимая глаз. — Тогда почему же вы не попросили помощи там же, у товарищей, а отошли так далеко от казармы? — Он внимательно посмотрел на Фундингера и повысил голос: — Не считайте меня чересчур наивным!

Фундингер понял, что ему не остается ничего другого, как пойти на риск и поставить на карту все.

— Я, как и вы, немец, герр обер-лейтенант, — тихо проговорил он, — и так же, как и вы, хочу добра нашей стране и живущим в ней людям… — Офицер продолжал недоверчиво разглядывать его, и Фундингер уже увереннее продолжал: — Ведь все они ждут нас домой, ждут мира. Ваши родители живы? Тогда вы, конечно, знаете, как нас ждут на родине…

Фехнер хотел возразить, сказать что-нибудь об окончательной победе, но все эти слова показались ему такими пустыми и незначительными в сравнении со спокойной убежденностью собеседника, что он не смог их произнести. Но как раз эта-то убежденность и та уверенность, с которой Фундингер спросил: «А разве не преступно посылать солдат в сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны, воевать против женщин и детей?!» — толкали Фехнера возразить ему.

Фехнер раздраженно пожал плечами. Его все меньше и меньше интересовало, кто же находится перед ним. Чем больше он возражал Фундингеру, тем очевиднее ему самому становилась его собственная неуверенность. Ему был нужен веский аргумент, аргумент для самого себя. «Сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны…» Незнакомец был прав тысячу раз. И все же он, офицер, давал присягу…

— Ну, дело, кажется, ясное! — Фехнер закрыл солдатскую книжку. Ему ничего не было ясно. Разве только то, что перед ним находился один из тех людей, с которыми ему не следовало бы иметь ничего общего, которых он, следуя строгому приказу, тотчас же должен передавать в военную комендатуру. Но вызвать кого-нибудь из комендатуры в этот дом? Тень подозрения сразу же падет и на Раису, и на ее мать. А если не вызвать? Кто-нибудь чужой обнаружит этого человека и донесет? Невыполнение приказа карается смертной казнью…

— Независимо от того, откуда вы появились и куда направляетесь, вы красный.

— Я немец, герр обер-лейтенант.

Фехнер пренебрежительно кивнул:

— И видимо, один из тех, кто устроил это безобразие в казарме, не так ли?

Фундингер колебался. Возражать не имело никакого смысла. «А что, если воспользоваться неуверенностью этого офицера, принудить его принять такое решение, которое принесет пользу и его подразделению? Вот это шанс!»

— Я уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия», — медленно проговорил Фундингер.

На мгновение в комнате воцарилось молчание. Олена испуганно переводила глаза с одного немца на другого. Фехнер беззвучно повторил эти ужасные для него слова. Раиса скользнула взглядом по еле заметному возвышению, обозначившемуся под покрывалом, куда она сунула пистолет, и слегка тронула Фехнера за рукав.

— Он ведь не делает ничего плохого, — сказала она проникновенно. — Разве тебе не хочется мира?