Кэти Гольке - Спасая Амели Страница 70

Ривка заявляла, что не видит никакого смысла в том, что взгляды Бонхёффера расходятся с тем, как арийский вопрос трактуется немецкой евангелической церковью.

– Даже некоторые нацисты называют себя христианами, но они отлучили от Церкви всех евреев, даже тех, кто верит в Иисуса, – тех, кто называет его Мессией и Спасителем. И неважно, что эти люди приняли христианство. Немцы все равно их арестовывают – совсем как моего брата. Ты не поверишь, что говорят те, кто носит кресты.

Для Рейчел это тоже не имело смысла, но она понимала извращенную евгеническую логику нацистов. Если кто-то еврей, то все дело в крови – в крови, что течет в венах, – а не в религии. Ее с детства закармливали этими «фактами», и Рейчел уже тошнило.

Иногда девушки засыпали за разговорами, так и не сойдясь во мнениях, уставшие от споров. Что имел в виду апостол Павел, говоря о евреях, которые будут привиты, как дикие ветки к садовому оливковому дереву? И почему Иисус сказал, что он – живая виноградная лоза? Означает ли это, что лоза объединила всех – евреев и неевреев? Это вписывалось в общий контекст, но Ривка не была в этом уверена. И Рейчел тоже сомневалась.

Пока Ривка с Амели спали, Рейчел оплакивала своих родителей и их узкий мирок – мирок такой же удручающий и ограниченный, как и сама философия Третьего рейха. «Из-за собственной ограниченности отец даже представить себе не мог, что есть вещи, которых он не знает, возможности, которых он не видит». Рейчел было жаль отца, и она удивилась, что в сердце у нее живет прощение.

Но иногда, особенно в безрадостные моменты усталости и тревоги, просачивалась прежняя горечь. Воспоминания о его манипуляциях и предательстве рвали на части душу Рейчел, ее сердце. И приходилось повторять весь процесс прощения снова.

Рейчел задавалась вопросом, существует ли Бог на самом деле, как Он это переносит, день за днем, год за годом, век за веком? Почему Он никогда не сдается? Почему Его заботит судьба человечества?

Как-то в июне, возвращаясь вечером домой, она как раз размышляла над этими вопросами. Мимо нее прошел Максимилиан Гризер со своей бригадой гитлерюгенда – подростки направлялись в пивную. С тех пор как Джейсон пресек его непристойное поведение, Максимилиан больше не дежурил в коридорах школы.

Подросток, идущий рядом с Максимилианом, ткнул приятеля в бок – юнцы дерзко шарили глазами по Рейчел. Максимилиан отвернулся, но его шея, которая стала на несколько оттенков ярче, выдала его смущение. Рейчел стало жаль парня. Наверное, он проговорился о том, что «запал» на учительницу, и его друзья не позволяют ему об этом забыть. Джейсон был с ним резок, впрочем, парень, несомненно, это заслужил. И Рейчел, и Лии неприятны оскорбления.

Девушка даже не осознала, что смотрит им вслед. Что Максимилиан обернулся, чтобы взглянуть на нее. Рейчел не могла прочесть по его лицу, что у него на уме, но улыбнулась парню, смутившись от того, что ее взгляд перехватили. Лицо Максимилиана засияло, он помахал Рейчел. Она помахала в ответ и снова улыбнулась, радуясь, что сгладила враждебность или стыд, который он мог испытывать. Девушка отвернулась, легкомысленно надеясь, что Максимилиан не истолковал ее приветствие превратно. Это был ничего не значащий жест.

Для Максимилиана день выдался на славу. Он по приказу гестапо впервые принял участие в разгроме местного магазина, владельца которого обвинили в том, что он выдает провиант без продовольственных талонов, должным образом заверенных печатями.

Арестованный, избитый владелец магазина, просил пощады вместе с дочерью. Но жалость гестапо неведома, поэтому и Максимилиан никого не должен жалеть – так учил его наставник в гитлерюгенде. Он советовал мальчишкам заглушать колебания и сомнения с помощью спиртного.

Первая кружка пива помогла Максимилиану запомнить, что преступники сами несут ответственность за последствия, от которых страдают, и никакого отношения к нему, Максимилиану, они не имеют. Вторая кружка позволила забыть разбитую губу дочери торговца, ее синяки, слезы и мольбы. Третья напомнила о том, почему ему так нравилось смотреть на красавицу фрау Гартман, – и это чрезвычайно подняло юноше настроение и польстило его самолюбию.

Максимилиан недоумевал: почему он перестал ее преследовать? Почему вообще обратил внимание на этого властного американского журналиста? В конце концов, кто он такой? Фрау Гартман явно была хорошего мнения о Максимилиане, как и он о ней. А этот писака никто, к тому же уже уехал.

Юноша считал, что разница в возрасте между ним и фрау Гартман была не такой уж значительной. Ее муж, пусть и ветеран войны, остался калекой. Пожалуй, решил Максимилиан, он лишь потерял драгоценное время.

Париж был объявлен открытым городом, и через несколько дней нацисты вошли в него, не встретив сопротивления. Менее чем через час гитлеровский паук-свастика уже трепетал на Эйфелевой башне. Едва премьер-министр Франции Рейно, отказавшийся заключать перемирие с Германий, успел уйти в отставку, как освободившееся место занял маршал Петэн. Последний отчаянно стремился избежать разделения Франции между странами гитлеровской коалиции, поэтому смиренно подписал перемирие. Появилось марионеточное гитлеровское правительство – режим Виши.

Прибыв среди победоносной свиты в Париж, штурмбаннфюрер Герхард Шлик поднимал трофейные бокалы с шампанским, распевая гимн Германии Deutschland über Alles[48] и Horst Wessel Song (гимн Национал-социалистической немецкой рабочей партии), пока немцы ликовали и славили фюрера. Герхард рукоплескал приказу Гитлера подписать договор о перемирии в том же самом вагоне, в том же самом лесу, где Германию заставили капитулировать в 1918 году.

Шлик, радуясь тому, что лично принимает участие в доставке этого исторического вагона из французского музея, наблюдал за тем, как его еще раз привезли в Компьенский лес. Возвращение на место поражения Германии только подсластило Гитлеру месть и окончательно унизило Францию – такую жизненную философию штурмбаннфюрер Герхард Шлик принимал в расчете на будущее.

Несмотря на то что шла война, Лия была счастлива. Фридрих был дома и с каждым днем становился все сильнее. Он все чаще занимался резьбой по дереву, насколько позволяло здоровье, а она расписывала вырезанные им фигурки. Занятия с детским хором доставляли ей большое удовольствие, а Амели еще больше усиливала эту радость. Только бы закончилась война! Только бы о них забыли СС и стало бы безопасно выводить малышку на свет божий.

Лия понимала, что все это мечты, но продолжала лелеять их в сердце. Фридрих предостерегал ее, чтобы она не мечтала о недостижимом, но жена только улыбалась в ответ, радуясь удивительным превратностям войны.

Даже любопытные соседки Хильды уже не представляли угрозы. Несмотря на решимость нацистов создать чистую расу, многочисленных военнопленных из оккупированной Европы расселили среди местных домов и лагерей, чтобы они трудились на общественных работах. Фрау Хелльман больше занимал неожиданный приток в Обераммергау французов – их мелодичный, ритмичный язык. Ее уже не заботили подробности жизни соседки, хотя она и частенько высказывалась по поводу кипучей энергии Лии.

– Ты руководишь и детским хором, и драмкружком, помогаешь бабушке, расписываешь поделки мужа, падаешь от усталости на огороде – такое впечатление, что в тебе энергия трех женщин! А иногда кажется, что у тебя все валится из рук. Почему так?

Потому что существовало две женщины, а значит, две пары рук. Но Лия лишь улыбалась, когда Герда Хелльман таращилась на нее через забор. Рейчел или Лия – кто бы в тот день ни работал на огороде – частенько предлагали назойливой соседке пучок зелени либо срывали сладкую сливу или инжир из бабушкиного сада, чтобы ее успокоить.

Бабушку успокоить так легко не удавалось – она продолжала волноваться из-за любопытства соседки. Хильда боялась, что штурмбаннфюрер Шлик увидит фотографию Рейчел и Амели, поэтому много времени проводила на коленях, в молитвах.

Лия же пела чаще, чем обычно. И, окутанная любовью Фридриха и обожанием Амели, расцвела. Этого невозможно было не заметить.

Наконец стало по-летнему тепло.

За последний год Максимилиан значительно вырос. Волосы у него выгорели, а тело под альпийским солнцем приобрело бронзовый загар. Мышцы стали рельефными, а талия тонкой – от лазанья по горам, от гребли на лодках по горному озеру, от рубки деревьев в отряде гитлерюгенда.

Юноша решил, что не может больше ждать и наконец добьется своей мечты. Он причесался, застегнул на широкой груди форменную рубашку. Надел кепку, лихо сдвинув ее набекрень. На сей раз Максимилиан не стал брать цветы для фрау Гартман, решив преподнести в подарок себя самого. Он дождется, когда она останется одна, потом удивит ее и тут же заявит о своих намерениях.